Устроившись между ее бедер, позволив обхватить себя ногами, он, отодвинув в сторону ее трусы, добился ровно того, чего и хотел. Когда тело Микасы выгнулось от умело действовавших в ней пальцев, Эрен поймал ровно тот момент, когда она задрожала от приближающегося оргазма, прижимая его к себе. Только вот, выругавшись от собственной непредусмотрительности, пришлось пожертвовать трусами. Он разорвал их и прохрипел «куплю новые», чтобы проникнуть на всю длину одним толчком, ощущая, как она сжала его, вырывая хриплые и низкие стоны уже из него самого. Чтобы ненужный кусок ткани не болтался на ее бедрах, соблазняя еще сильнее, Йегеру пришлось оторвать их со второй стороны и выбросить куда подальше.

Микаса прикусила губу, прикрывая ее тыльной стороной ладони в попытке сдержать стон. Шумоизоляция точно была ужасной; учитывая, что номера парней находились через стенку и она слышала их споры, сильно шуметь не стоило. Легкая боль от резкого входа была отрезвляющей, но мимолетной, из-за чего она отвернулась, не удержав стон.

— Рокеры определенно хороши в постели, — хрипло прошептала она.

Затронутые ноты самовлюбленности заиграли улыбкой на лице Йегера.

— Никогда не сдерживайся со мной, прошу. — Его голос звучал мелодично, но настолько низко, что это вызывало дрожь в теле, проходилось вибрацией и застревало в голове. — Хочу слышать.

Он двигался размеренно, усиливая толчки и входя глубже. Чтобы избежать попытки Микасы вновь заткнуть себе рот, он, оставив быстрый поцелуй на ее губах, сжал одной ладонью ее запястья, заведя их ей за голову ровно так же, как и она делала это недавно с ним.

— Я не шучу. Плюнь на все. Будь собой. Мы одни, — под каждый толчок говорил он. — Иначе. Кусать опять? Ну же. Вокруг никого. Ты же… Панк.

Йегер мучил сам себя, двигаясь в таком ритме. Он уплывал периодически в наслаждении, закрывая глаза, но держался, продлевая сладкие пытки.

— Я не панк, — протараторила она, тяжело дыша и выгибаясь, чуть прикусывая губу.

— Ты любимая, — сорвалось само собой. Он поспешил спрятать лицо на шее Микасы, целуя нежную кожу, чуть царапая проросшей щетиной.

Тело горело, словно в комнате сломался кондиционер, добавив температуры. Каждое движение отдавалось вспышками в голове, жаром в животе, сползающим ниже. Йегер понимал, что уже был на грани; что оттягивать дольше уже не мог, поэтому, не поднимая головы, упершись лбом в плечо Микасы, он подтянул ее к себе еще ближе, приподняв, и начал двигать бедрами быстрее, резче, выбивая из своих легких воздух, что голова начинала кружиться.

Помогая пальцами Микасе ускориться, он все-таки смог подловить вторую волну ее оргазма, кончая.

— Блять. Блять, Мика, да ты чертовски… Дьявол. — Он опустился на нее, вновь зарываясь лицом в ее влажные волосы, тычась носом, шепча всякую чепуху, что приходила на ум.

— Меня называли по-разному, но чтобы дьяволом, — сказала она, убирая налипшие на лицо волосы. Она хохотнула. — Хотя, может, и было.

Он хрипло рассмеялся, поднимаясь напролом жуткому нежеланию. Перевалившись небрежно и устроившись на краю кровати, он стянул презерватив и, завязав, положил на пол. Выкинуть можно и потом. Сейчас до невозможности хотелось прижать Микасу к себе, что Эрен и сделал, заключив ее ногу между своих.

— Мне абсолютно похер, как и кто тебя называл. Даже слышать об этом не хочу. — Нотка ревности вырвалась, но разбилась от одного взгляда на Аккерман.

— Ну все, не ревнуй. — Она ухмыльнулась, целуя его в щеку, и после ложась рядом. — Есть сигарета?

— Я не ревную, — фыркнул Йегер, — просто не хочу представлять никого рядом с тобой. — Задумавшись, он ответил уже на вопрос: — Да. Где-то в кармане была пачка. — Далеко идти не пришлось — штаны лежали ровно около кровати. Выудив сигарету с зажигалкой, Эрен прикурил, затягиваясь, и протянул Микасе. — Решила подсесть на мои? Не осуждаю. Хоть и крепковатые.

— Нет, просто свои я вечно забываю. Ты забавный. — Она затянулась, скривилась и откашлялась. — Это и есть ревность.

— Забавный? Ну, может, чуть-чуть. Обычно меня называли в группе смурным, либо упитым в хлам придурком. Но забавным… — Эрен задумался. — Не было такого. — Перевернувшись на бок, чтобы видеть ее лицо, Йегер улыбнулся и провел внешней стороной ладони по ее щеке. — Мне нравится видеть тебя рядом с собой, а мысли, что кто-то другой делал что-то с тобой или, тем более, как-то обидел… — Нахмурившись от воспоминаний о фотографии с прожженным лицом, он поспешил поймать момент, чтобы ласково поцеловать, ощущая привкус горечи с ванилью. — Сломал бы таким ноги, не раздумывая.

Улыбка сразу же сошла с ее лица. Микаса потянулась, накрывая их одеялом и отворачиваясь. Сигарета тут же была затушена в пепельнице, и она вздохнула, пытаясь унять участившееся сердцебиение.

— Хочешь поговорить об обидчиках? — как-то едко вырвалось у нее. — Да что ты вообще знаешь о них, а? Не нужно петь мне на ушко о том, какой ты защитник. Вообще не нужно о таком говорить.

— Так было, значит? — Он не хотел попадать в цель — получилось само собой. От этого стало не по себе. Как и не хотелось сейчас вдаваться в слова Микасы. Сомневалась в нем? Не удивительно. Значит, следовало доказать ей, что ему можно доверять. Эрен знал, что мог защитить от происходящего сейчас, но как спрятать от прошлого? Разве что создать свое собственное будущее. Общее. Хотелось выжечь все ее воспоминания собой, и чтобы больше ничего не напоминало о прошлом. — Я не вынуждаю говорить, если не хочешь. Как и озвучил ранее. Но скажу, что если хоть что-то или кто-то всплывет, не смогу стоять в стороне. Ты одна сплошная загадка, Микаса, и у меня уже довольно много вопросов накопилось, но точно знаю, что какими бы ни были на них ответы, это никак не повлияет на мое отношение к тебе. Считай меня идиотом. Может, так и есть. Но все свои слова я всегда готов подтвердить действиями.

Йегер подложил руку под голову Аккерман, притягивая к себе ближе. Он и сам считал себя в какой-то степени идиотом. Кто еще способен настолько проникнуться неизвестной девушкой, довериться ей, да еще и… Сердце Эрен замерло, чтобы помчаться с бешеной скоростью. Он отмахивался от этого уже со времени их первого совместного концерта. Его поведение, мысли, действия… Все говорило только об одном. Влюбленность заняла большую часть его разума, грозясь перерасти в нечто большее. Или уже? Он ведь не врал, когда говорил нежные слова; когда касался ее мягких волос; когда целовал ее кожу и вбирал жадно ее аромат. Усмехнувшись, Эрен постарался выдохнуть. Слишком много эмоций за раз.

— Жаль, попкорна нет. Так уж и быть, я расскажу тебе. Но только потому, что ты поделился со мной тем, о чем мы договаривались не рассказывать. Только не перебивай — я дважды рассказывать не буду. — Микаса устроилась поудобнее, смахивая волосы со щеки, показывая небольшой длинный шрам, который всегда скрывался челкой. И Эрен потянулся было к нему, но изменил траекторию руки, повторив движение Аккерман.

— Я хотела стать врачом. Всегда. Отец меня поддерживал, но потом… Не важно. Он умер, и мать нашла себе нового мужчину. Своего коллегу. Не то, чтобы я была против того, что мама снова будет счастлива с кем-то, нет. Но мы с ним не поладили. Хах, он чем-то похож на Стиви. Был.

Она замолчала, поджимая припухшие губы. Мурашки табуном прошлись по коже. В самом деле их лица давно уже стерлись из ее памяти и неизвестно, что виновато в этом больше. Защитные механизмы мозга или ее скуднеющая память. Их образы без лиц часто преследовали ее в кошмарах, а точнее мать. Как она плачет. Аккерман начала вглядываться в свои ногти, словно нашкодивший ребенок. Эрен, недолго думая, накрыл ее ладонь своей, чуть сжав пальцы, ободряя, будто был способен поделиться с ней своим теплом.

— Они оба были связаны с музыкой, поэтому они везде меня пихали. Маленькая птичка певчая, мамина гордость. Ребенок без детства. Музыкальные школы, универ. У мамы была какая-то маниакальная повернутость на этом. Видимо, потому что сама она толком ничего не добилась и стала никем без отца. А отчим… Видимо, ему было просто скучно. Я не знаю, чего он добивался. Все деньги уходили на мое обучение. Из-за этого мы переехали в этот наркоманский район. Я вообще удивлена, что у них были деньги. Мать была домохозяйкой, а этот придурок подрабатывал тюленем, зарабатывая пролежни на нашем диване. — Она засмеялась от того, насколько абсурдна вообще была ее жизнь. — И лет в четырнадцать я устроила забастовку. Как и все подростки, в общем. Перестала петь, сломала фортепиано и выкинула гитару, перестала есть и ходить в школу. Потому что достали — я ведь не собачка дрессированная. Я не хотела этим заниматься. И, — она запнулась, — мать была расстроена. Ей нравилось, как я пою. Может, пение возвращало ее в те вечера, когда еще был жив отец. Я не знаю… Я скотина. Ее боль не волнует меня: она сама разрушила все и думать о том, что ей тяжело, я не собираюсь. Она сама потеряла мое доверие. А отчим уставал от ее слез и пытался заставить меня вернуться в прошлый режим работы. Но карты биты, нервы ни к черту и, честно говоря, вертела я всю эту музыку. Но это единственное, что я умею. Избивал, насильно кормил.