Элиот оглядел салон автомобиля — здесь слишком сильно пахло сигаретами, хотя он и курил в открытое окно. Дурная привычка, от которой никак не избавиться, хотя на первый взгляд казалось, что бросить легко.

Элиот наконец заглушил мотор и вынул ключи, затем ещё провел рукой по волосам и всё-таки выбрался наружу. Холодный январский ветер обжёг лицо и распахнул полы куртки, поэтому Флоренси поспешил внутрь. Он потоптался на пороге, стряхивая снег с ботинок, и зашёл в лечебницу.

Здесь пахло немного иначе, чем в обычных больницах, — не было того едкого концентрированного запаха лекарств. Воздух был пропитан чем-то тяжёлым и отчаянным, будто у тех, кто находился здесь, не было шансов выбраться наружу.

Парень подошел к дежурной медсестре, перебиравшей кипы бумаг на ресепшене, та тут же подняла глаза, отрываясь от дел.

— Здравствуйте, чем могу помочь? — произнесла женщина, оглядев парня.

— Добрый день, — поздоровался Элиот в ответ, нервно коснувшись собственных волос. — Я пришел к Кристоферу Шистаду.

— Сейчас посмотрим, — кивнул медсестра, взглянув в свой компьютер. — Палата номер 23, — сухо оповестила она, — я провожу.

Элиот молчаливо следовал за женщиной. Они вошли сквозь двустворчатые двери, проследовали вдоль длинного коридора, затем свернули влево и оказались у двери с табличкой «23». Медсестра постучала, но с обратной стороны не последовало никакой реакции, и, выждав секунду, она отворила дверь.

— Пожалуйста, оставьте дверь открытой, — попросила женщина, прежде чем уйти.

Флоренси мялся на пороге несколько мгновений, прежде чем всё-таки перешагнул порог. В комнате было темно, но проникающий сквозь серые жалюзи свет позволял рассмотреть небольшое пространство палаты. Элиот оставил небольшую щелку, создавая видимость открытой двери и прошёл внутрь.

Человек, лежавший на кровати, слабо дёрнулся при звуке шагов. Видимо, ему требовалось время, чтобы набраться сил, потому что ещё через несколько секунд он поднялся и сел. Его фигура, повёрнутая лицом к окну, выглядела бледной и чересчур худой. Футболка прилипла к коже на подмышках и спине, на ткани отпечатались влажные следы от пота.

— Ева? — произнёс тихий скрипучий голос, отчего Элиот вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

— Это я, — ответил он, проходя к простому деревянному стулу, примостившемуся у окна.

Никакой реакции не последовало в ответ, поэтому в комнате воцарилась гнетущая тишина.

Элиот рассматривал друга: впалые щёки и болезненно серое лицо с синими тенями в области глаз и скул, слабо подрагивающие руки и тяжело вздымающаяся от дыхания грудь, лоб и шея, покрытые потом. Шистад напоминал труп. Его потрескавшиеся губы разомкнулись, когда он взглянув на Флоренси и усмехнулся. Воспалённые глаза парня рассматривали друга с маниакальной увлечённостью.

— Скажи, что принёс что-то.

Флоренси улыбнулся уголком рта, проглотив ком в горле.

— Извини, дружище, с этого момента доступ к товару закрыт.

— Поэтому ты так дерьмово выглядишь? — проскрипел Шистад. — Серьёзно, что случилось с твоей причёской девственника и гейской серёжкой?

— Лишился девственности с девушкой, — улыбнулся Элиот.

— Надеюсь, не с моей, — мрачно заметил Крис и его глаза блеснули чем-то узнаваемым.

— Слушай, — пройдясь рукой по волосам, кашлянул Элиот, — ты же знаешь, что я не…

— Не знаю, — перебил Шистад, сощурившись, — но это неважно. Она ведь…?

— Она уехала, — ответил Флоренси на не озвученный вопрос. — Улетела несколько дней назад.

Крис закрыл глаза и глубоко втянул отравленный воздух. Всё вокруг было отравлено: его слова, его поступки, его жизнь.

Распахнув тяжёлые веки, Шистад взглянул в лицо своего не менее измученного друга. Он всё ещё был здесь. Флоренси всё ещё был здесь.

— Чёрт с ней, — скривился Крис, хотя в груди всё болезненно сжалось.

— Я знаю, что не чёрт, — тихо ответил Флоренси, — теперь знаю.

— Не чёрт, — согласился Шистад, — но всё изначально было обречено.

— Может быть, — Флоренси повёл плечом.

Он оглядел небольшое пространство палаты, чтобы дать другу время на то, чтобы собраться с мыслями.

— Ты знаешь, что мне жаль?

— Надеюсь, что так, — ухмыльнулся Шистад, хотя его взгляд всё ещё излучал болезненное отчаяние, — иначе я не смогу снова быть твоим другом, ублюдок.

— Мне действительно жаль, — ответил Элиот, улыбнувшись Шистаду уголком рта, — но иди ты к чёрту.

— Сам иди к чёрту.

Палату наполнило чем-то, что не имело ничего общего с отчаянием. Это была надежда.

***

— Пожалуйста, кладите свой багаж на ленту, а сами пройдите через металлоискатель. Спасибо, — произнесла невысокая брюнетка, облачённая в форму.

Ева прикрыла уставшие после полета глаза и прошла вслед за отцом через рамку металлоискателя. Тот не показал ничего подозрительного, поэтому они забрали багаж и медленно последовали прочь из аэропорта.

Ева ощущала себя опустошённой, будто кто-то высосал из неё душу и оставил внешнюю оболочку. Единственное, что поддерживало её, — позвоночник. И тёплая, немного влажная ладонь отца.

Марлон вёл девушку за руку, не давая ей потеряться в толпе. Вокруг сновали сотни людей: они спешили по своим делам, совершенно не замечая расстроенного отца, переполненного чувством вины, и его сжавшейся до минимальных размеров дочери. Её лицо выражало вселенскую усталость и дело было не в утомительном перелете. Честно говоря, Марлон понятия не имел в чем дело, но знал, что это не просто депрессивная фаза. У Евы давно не было такого периода, и он не мог просто настать, что-то спровоцировало его, но сейчас не время для расспросов. Сейчас мужчине следовало быть внимательным и заботливым.

Марлон поймал такси и убрал чемоданы в багажник, пока дочь разместилась в салоне. Ехать до дома было недолго, но обоих изрядно утомила дорога.

В Бергене стояла зима, совсем непохожая на зиму в Осло. Здесь было менее снежно и шёл мелкий ледяной дождь. Вокруг виднелись лужи и грязь от растаявшего снега. Дорога казалась незнакомой, но дело в том, что Марлон давно не был здесь. И несмотря на это, всё вокруг ощущалось как дом, будто спустя много лет ты возвращаешься в место, которое долгие годы было твоим пристанищем, но ты почему-то решил, что где-то будет лучше, чем здесь. Это не ностальгия, но щемящее чувство утраты осело где-то в желудке Марлона, пока ничего не подозревающий таксист и измученная дочь сидели в автомобиле.

Когда они подъехали к дому, всё выглядело не так, как раньше, и Марлон гадал, в чём же дело. Возможно, он забыл, как ощущается дом и это место теперь совсем не было знакомо его сердцу, а, возможно, дело в людях, которые наполняли жилище. Но это поправимо, ведь здесь он и Ева. Мучительные воспоминания об Элизе на секунду вызывали щемящую боль в груди, но он тут же отогнал их.

Мужчина расплатился с таксистом и достал багаж. Ева медленно побрела к порогу пока незнакомого дома. Прошло много лет с тех пор, как она была здесь, и теперь территория не казалась знакомой, будто любые воспоминания об этом доме стёрлись из памяти. Но это не слишком волновало девушку — в груди у неё пульсировало чувство тревоги, с которым не было сил бороться.

Они вместе вошли в дом. Всё вокруг дышало пылью, забытой жизнью. Ева прошла внутрь, не снимая ботинок, отчего на грязном полу остались мокрые следы. Кресло, обернутое в чехол, издало скрипяще-шуршащий звук, когда девушка приземлилась на него. Тело болело, будто она провела несколько часов в неудобной позе, а в висках стучала кровь — признак зарождающейся мигрени. Прикрыв глаза, Ева глубоко вдохнула пыльный воздух. Вместе с ним в лёгкие проник знакомый аромат отца — он присел на корточки рядом с дочерью и взял её за прохладную руку, привлекая внимание.

— Ева, — обратился он тихим голосом.

Девушка открыла глаза, взглянув на бледное, постаревшее лицо Марлона.

— Да? — спросила она, отчего-то затаив дыхание. Неожиданное чувство спокойствия сдавило грудь.