— Сюда нужны малюсенькие шары, — прищурив глаза, я складываю большой и указательный пальцы в кружочек, демонстрируя отцу необходимый размер.

— За ними придется сходить в магазин, — почесав щетину на подбородке, оповещает отец, и я киваю. Это неплохая возможность прогуляться.

Пока отец наводит порядок в собственном кабинете, я мою посуду; это наше правило: один готовит, другой убирает. Расставляя кружки и тарелки по местам, замечаю забавную деталь: столовые приборы у отца рассчитаны на трёх человек. Достаточно для себя и гостей. Это не принцип экономии, скорее забавная привычка.

Покончив с уборкой, ещё раз смотрю на искусственную ель, которая до сих пор вызывает у меня приступ внезапной радости, но сегодня всё для меня — повод для веселья. Такое бывает, когда ты отчаянно надеешься, что всё пройдет хорошо, и старательно игнорируешь любые недочёты и проблемы. Честно говоря, очевидно, что это Рождество не лучшее, которое было в моей жизни, но спустя полгода жизни в личном если не аду, то чистилище, осознаёшь всю прелесть таких мгновений. Квартира буквально пропитана отцом, каждая деталь напоминает о нём, а папа — единственный человек, который будет со мной, несмотря ни на что. Мы долгое время жили бок о бок и давно знаем все привычки и косяки друг друга, а его отеческая любовь если не безгранична, то по крайней мере невероятно велика. Я знаю, что могу прийти к папе с любой проблемой, и он постарается помочь мне и поддержать. Про себя я размышляю: существует ли ещё где-то такой мужчина? Шистад совершенно не похож на папу, хотя и говорят, что девушки ищут партнёра, похожего на отца. Крис может быть заботлив, но он не так бескорыстен. Он внимателен, но не столь добр. Он скрытен, часто врёт и увиливает. Шистад не любит выражать чувства, замкнут; отец же как открытая книга: я легко могу понять его. Вероятно, дело ещё и во времени, в том, как долго мы взаимодействуем, но Крис не располагает к себе, а намеренно отталкивает. Во благо или нет — вот в чём я сомневаюсь.

Между тем я также думаю о маме. Как она могла отказаться от отца? Он любил её. Всё ещё любит. Значит, дело в том, что она не любила его? Мы редко говорили с отцом об Элизе, по большей части из-за моего нежелания, но теперь мне действительно интересно, что побуждает женщину отказаться от любящего мужа и дочери. Я почти не помню маму, в моём детстве она осталась замыленным пятном, которое часто являлось источником негативных эмоций. По мере моего взросления мало что поменялось: она всё такая же чужая и холодная. Как и любой другой девочке, мне хотелось иметь близкие отношения с мамой, но это быстро прошло, когда я осознала, что не все мамы уютные и добрые. К счастью, отец смог заменить мне обоих родителей и даже друзей, когда из-за постоянных разъездов я не могла отыскать приятелей. Он сделал всё, чтобы я не чувствовала себя неполноценной, и всё равно где-то глубоко внутри это чувство постоянно присутствует и постепенно разъедает меня. Оно пришло вместе с болезнью и укоренилось, вцепившись в мои органы. Поэтому если я счастлива, то стараюсь брать от этого тот максимум, который мне доступен.

Магазинчик с товарами оказывается всего в квартале от дома, в котором живёт отец. Это небольшая хозяйственная лавка, украшенная гирляндой и мишурой в честь праздника. Магазин работает всего до двух, и нам, очевидно, везёт оказаться там в половину второго. Колокольчик издаёт негромкую трель, когда мы входим, и щуплый парень лет пятнадцати поднимает на нас тоскливый взгляд. Он высокий и худой, у него короткие волосы. Папа здоровается, проходя мимо кассы, и парень говорит:

— Добрый день.

Он натягивает синюю кепку в тон жилетки с эмблемой магазина и облокачивается о прилавок, наблюдая за нами без особого энтузиазма. Вероятно, работать в Рождество не лучший способ провести праздники, но выбора у него особо нет.

Магазин пуст, поэтому мои шаги отчётливо слышатся в тишине. Я прохожу к витрине с украшениями, организованной специально к Рождество, папа в это время рассматривает стенд с гирляндами. Выбор невелик: маленькие шарики серебристого и зелёного цветов против красных с золотыми. Я делаю выбор в пользу первых и, привстав на носочки, достаю пластиковый прозрачный цилиндр, затем прижимаю его одной рукой и иду к отцу. Он всё ещё выбирает гирлянду.

— Зелёные? — взглянув на меня, интересуется отец.

— Ага, — киваю я, — они лучше сочетаются с голубым, чем красные.

— Ладно. Какая тебе больше нравится: звёздочки или снежинки?

Отец указывает на две полупрозрачные гирлянды и строит задумчивое лицо, потирая покрытый растительностью подбородок большим пальцем. Я встаю рядом и копирую его жест, сузив глаза. Метнув быстрый взгляд, замечаю, что папа улыбается уголком губы, пытаясь удержать выражение серьёзности на лице.

— Снежинки, — по-философски изрекаю я, и папа кивает, снимая нужную гирлянду с вешалки.

Погрузив товар на кассу, дожидаемся, пока парень, бросающий взгляд на круглые часы, пробьёт покупки. Он выглядит таким печальным, что мне становится почти грустно, поэтому выхожу на улицу. Любая негативная эмоция может убить весь настрой.

Снега нет, и после заметённого Осло это кажется почти аномальным. На улице минус один, и такой резкий контраст воспринимается странно; где-то в глубине души я даже скучаю по заснеженному дому в спальном районе. Я думаю о том, чем занимается Крис: празднует ли он Рождество за семейным ужином или закрылся в комнате, поглощая убийственную дозу наркотиков? От этой мысли меня прошибает внезапным холодом, становится почти неуютно, но я тут же отталкиваю эту идею, вспоминая, что Элиот присмотрит за парнем. У него всё под контролем. Тем более, я вернусь уже к Новому году, а за пару дней ничего не сможет ухудшиться до непоправимого. И всё равно в груди болезненно пульсирует. Я достаю телефон, чтобы написать сообщение — Крису или Элиоту, пока не могу решить, — но в это же мгновение вновь раздаётся трель, и папа вырастает за спиной.

— Идём? — в его руках бумажный пакет, который он зажимает под мышкой, и я киваю, молча следуя за ним. Никаких негативных эмоций.

— Итак, тут написано, что нужно всего лишь добавить масло, яйцо и немного молока. Звучит достаточно просто, — комментирует отец, пока я наряжаю нашу маленькую рождественскую ель. Зелёные шары немного сливаются с ветвями, но серебро разбавляет эту монотонность, придавая дереву более праздничный вид.

— Растопленное масло или холодное? — уточняю я и оборачиваюсь. Он задумчиво хмурит брови и тщательно изучает упаковку в поисках ответа, а я в это время делаю пару шагов назад и рассматриваю собственное творение. Не идеально, но по-домашнему.

— Думаю, это на наше усмотрение, — поставил свой вердикт мужчина, отрывая глаза от инструкции, и тоже смотрит на украшенную ёлочку. — Выглядит мило.

— Главное, чтобы наше усмотрение не привело к пожару, — замечаю я, хитро улыбнувшись папе, и он, похоже, распознаёт намек, поэтому прыскает и закатывает глаза; эффект увеличивается из-за его линз в очках, из-за которых глаза кажутся больше.

— Это было всего один раз, — оправдывается он, припоминая случай о тонких блинчиках, во время выпечки которых случайно загорелась деревянная ручка сковороды. Мне было, кажется, пятнадцать, и всё Рождество в квартире стоял запах гари, который не удалось выветрить ни с помощью вытяжки, ни с помощью распахнутого окна.

— Аминь, — изрекаю я. Вновь подходя к барной стойке, достаю из бумажного пакета гирлянду, выбранную в магазинчике часом раньше, и прикидываю, куда её повесить.

— Можно прикрепить здесь, — указывая на широкую арку между кухней и гостиной, предлагает мужчина, будто прочитав мои мысли.

Я соглашаюсь с ним и подтягиваю стул от барной стойки ко входу.

— Кнопки в кабинете, — подсказывает отец, когда оборачиваюсь спросить об этом, но он опережает вопрос.

Оставляю Марлона одного на кухне, а сама иду в его рабочую зону, где теперь более прибрано: нигде не стоят грязные кружки и корзина для мусора чиста. Я сажусь в огромное кресло отца, ощущая мягкую спинку, и на секунду окунаюсь в воспоминания, когда делала так сотни раз, будучи настолько маленькой, что утопала в такой же обивке. Грудь пробивает что-то тёплое и светлое, и я думаю о том, что, несмотря на мой первый визит в эту квартиру, каждая деталь здесь наполнена воспоминаниями. Наверное, в этом и заключается суть следующей фразы: «Настоящий дом — это человек».