— Отлично, я встречу тебя в аэропорте, — оповещает папа, и на душе тут же становится легко: значит, всё в силе. — Кстати, я уже купил муку для наших рождественских кексов.

— Лучше бы ты купил кексы, — фыркаю я, вспоминая нашу ежегодную традицию.

Мы с отцом поклонники выпечки, а потому каждое Рождество пытаемся испечь что-нибудь съестное. Обычно ничего путного из этого не выходит. Когда мне было двенадцать, мы пекли кексы и пришли к выводу, что это — единственная выпечка, которую мы в состоянии приготовить, хотя раз на раз не приходится.

— В этом году точно получится, — заверяет отец со сквозящим в тоне весельем, и я смеюсь в ответ. — Жаль, что не получится привезти Тоффи. Без него Рождество совсем не Рождество.

— Мне тоже жаль, — вздыхаю я, хотя и осознаю, что перевозка животных дорогая.

— Но я рад, что ты сможешь приехать, пусть и не получится остаться до Нового года, — замечает папа, и я киваю, соглашаясь с ним, пусть он и не может этого видеть.

Зажав телефон плечом, наливаю кипяток в кружку, наблюдая, как сушёные листья «Апельсинового рая» расползаются и становятся больше, окрашивая воду в жёлто-зеленый цвет. Мы недолго болтаем с отцом о планах на Рождество и приходим к выводу, что не будем нарушать традиций и проведём его так же, как и все предыдущие. Такая перспектива улучшает мое настроение: радует, что хоть что-то остаётся постоянным.

Папа рассказывает мне забавный случай с работы, пока я жую тост и от смеха проглатываю слишком большой кусок, отчего тут же захожусь в кашле. Я повествую отцу об успехах в школе, не вдаваясь в подробности, и уверяю его, что чувствую себя хорошо. Мужчина напоминает о необходимости консультации и сообщает, что Элиза подыщет мне врача, который проведёт осмотр. Я нехотя соглашаюсь, хотя вопрос уже решён, и про себя думаю, что на самом деле приём у специалиста не будет лишним.

После телефонного разговора я мою кружку и стираю крошки со стола, затем гашу свет на кухне и всё-таки заглядываю в коридор: дверь Шистада закрыта, свет уже не горит. Со вздохом иду спать, чувствуя, как усталость охватывает вымотавшийся рассудок.

***

Двадцать четвёртого декабря мать будит меня ровно в пятнадцать минут седьмого, чтобы выяснить, собраны ли вещи. Я нехотя приоткрываю один глаз, затем второй и смотрю на застывшую в дверном проёме женскую фигуру. Из коридора льётся яркий желтый свет, озаряя часть комнаты и бросаясь прямо в глаза. Кое-как проморгавшись, присаживаюсь на кровати, и холодный воздух проникает под одежду и атакует открытые участки тела, отчего кожа тут же покрывается мурашками. Я кутаюсь в одеяло и спускаю ноги на пол, мозг вяло прокручивает мысли, и я пока не способна ответить на мамин вопрос. Не дожидаясь ответа, Элиза нетерпеливо щёлкает по выключателю, и в комнате тут же зажигается свет, поэтому болезненно морщусь и слабо стону. Раскрытый чемодан с частично собранными вещами стоит в углу, ожидая своей участи.

— Да, я все сложила, — наконец говорю я с явным раздражением.

Проигнорировав мою реплику, Элиза проходит в комнату — её тапки с легким шелестом скользят по полу — и заглядывает внутрь. Осмотрев содержимое, она удовлетворённо кивает.

— Не забудь паспорт и зарядку для телефона, — напоминает женщина, прежде чем удалиться наверх. Дверь остаётся открытой, а свет — включённым. Со стоном я падаю обратно на кровать и засыпаю.

Когда я повторно открываю глаза, то понимаю, что прошло не больше тридцати минут. На пороге комнаты вновь стоит Элиза и уже третий раз говорит мне о том, что пора вставать.

— Ещё нет семи, — вздыхаю я, чувствуя вибрирующую в висках головную боль от недосыпа: собирая вещи вчера, я легла достаточно поздно и про себя решила, что просплю минимум до половины восьмого.

— Тебе нужно принять душ и собраться, выехать как минимум за час: сейчас канун Рождества, дороги наверняка забиты, и ты можешь опоздать на рейс.

Я перекатываюсь на другой бок и медленно зеваю с характерным звуком.

— Сейчас же, Ева!

Внезапный крик заставляет меня резко подскочить на кровати и опустить голые ступни на холодный пол. Удовлетворённая моим подъёмом Элиза исчезает на лестнице, шаркая тапками. Вялыми пальцами массирую веки, пытаясь привести себя в чувства, и мысленно всё же соглашаюсь с мамой, понимая, что перестраховка не помешает. Скинув с себя одеяло, заматываюсь в пушистый халат и причёсываю волосы, чтобы их было легче промыть, затем бросаю взгляд на Тоффи, недовольного из-за потревоженного сна. Заметив, что я встала, он тоже подскакивает, готовый к прогулке.

— Не сейчас, приятель, — протягиваю я, проигнорировав слабый скулёж собаки.

Поднявшись на первый этаж, обнаруживаю Элизу за барной стойкой. Перед ней стоит кружка ароматного кофе и какой-то журнал, обложку которого не удаётся рассмотреть. Её волосы собраны в аккуратный пучок, а тело обтянуто атласным халатом длиной до щиколотки.

— Наконец-то ты встала, — со сквозящим в голосе недовольством говорит мама.

— Ага, — вяло подтверждаю я и ухожу в ванную.

Закрыв дверь, включаю воду и стягиваю с себя одежду. Покрытое мурашками тело быстро согревается под горячими струями. Вода плодотворно влияет на организм, сонливость медленно отступает, и я чувствую себя намного бодрее. Почистив зубы и умывшись, сушу волосы, параллельно складывая необходимые вещи в дорожную косметичку: зубную щётку и пасту, обезболивающее, смягчающий крем, тушь и подводку, тональный крем и пудру. Закончив с водными процедурами, бросаю полотенце в сушилку, затем открываю дверь и выхожу в коридор.

— Ты разбудила меня своей вознёй, — недовольно сообщает голос за спиной. Обернувшись, вижу помятую сонную фигуру Шистада, на лице с правой стороны у него остался отпечаток подушки, щека покраснела. Взъерошённые волосы придают парню умилительный вид, но всё это перечеркивают покрасневшие, воспалённые белки глаз и искусанные в кровь губы.

— Всё равно пора вставать, — говорю я, слегка прищурившись. На нём серая футболка, пропитанная потом у горла и под мышками, на ногах носки и спортивные штаны. Его руки дрожат. Словив мой внимательный взгляд, Шистад прячет ладони в карманы и прищуривает глаза. Я не отвожу взор, устанавливая зрительный контакт, который, впрочем, оказывается довольно коротким: парню сложно сосредоточить внимание.

— Я курить, — говорит он, протискиваясь мимо меня.

— На кухне Элиза, — предупреждаю я, пока он выуживает пачку дрожащими руками.

— Замечательно, — тихо фыркает парень, затем обратно убирает упаковку в карман. Я стою на месте, наблюдая, как Шистад проходит в коридор, а затем исчезает в прихожей, быстро пожелав Элизе доброго утра. Покрепче вцепившись в свою косметичку, прохожу на кухню и ставлю чайник. Мать всё ещё листает журнал.

— Кристофер уже проснулся, — безынтересно сообщает она, не отрывая взгляд от глянцевых страниц.

— Хорошо, — киваю я, взглянув на часы. Четверть восьмого. — Я почти собралась.

Оставив воду кипятиться, возвращаюсь в комнату, где закрываю чемодан и закидываю косметичку, зарядку для телефона и наушники в рюкзак, чтобы было удобнее достать во время полета, хотя и чемодан сможет пролезть в ручную кладь. Надеваю джинсы и тёплые носки, затем футболку, сверху натягиваю кофту, потом связываю волосы в высокий пучок, чтобы волосы не мешались. В комнате навожу быстрый порядок, заправив кровать и прибравшись на столе. Заметив мою возню, Тоффи вновь скулит, напоминая о необходимости прогулки, и я решаю, что перед завтраком как раз успею выгулять собаку.

— Пошли, — потрепав питомца за ушком, я зову его за собой, и Тоффи тут же поднимается, поднимаясь по лестнице.

На кухне матери уже нет, зато я слышу её удаляющиеся по лестнице на второй этаж шаги. Бросив взгляд на стойку, замечаю тот самый журнал. «Тысяча обручальных колец».

Шистад сидит на корточках у порога, поэтому, открывая дверь, я случайно задеваю его углом, за что сразу же в мою сторону прилетает ругательство:

— Ева, твою мать, — рычит он, уронив сигарету в снег, и та потухает в то же мгновение и быстро намокает.