В тот вечер она постелила ему в кухне на угловом диване.

На следующий день Анатолий пришел уже трезвый и с цветами. Он принялся рьяно за ней ухаживать, зазывать в кино и кафе. Ирина отстранялась – в ней сидела одна тоска по Ярославу. Но отец поощрял настырность капитана: "Давай-давай, Толик, не робей, а то засиделась моя красавица в девках. С такой переборчивой невестой я до внуков не доживу".

Вскоре Анатолий устроился на работу в Дзержинский военкомат. Тот самый, к которому был приписан Ярослав.

Ирина Леонидовна решила, что пора сдаваться. Сначала согласилась сходить с Анатолием на танцы, где он умело поймал в капкан ее узкую талию. Потом разрешила проводить себя домой.

Она позволила любить себя. И сама сделала вид, что влюбилась.

На самом деле это был обман шпионки. Всякий раз, обнимая капитана, она представляла себе совсем другого человека.

Она терпела покалывание усов Анатолия, подхихикивала его брани в адрес военкома. Даже поддакивала ему. Иногда они обсуждали Лескова или Гаршина, и его мнение было вовсе не топорным. Он был по-своему мил, этот честный малый Анатолий Воробьев.

Но думала она лишь о Ярославе.

Толик позвал ее замуж. Она отбрехалась – заявила, что не хочет детей, мол, ей учеников с головой хватает. Он скис. И вскоре женился на какой-то девахе из магазина галантереи.

Ирина Леонидовна вздохнула с облегчением. Они остались друзьями. Продолжали перезваниваться. Чаще звонила она. Держала его в пределах досягаемости своих радаров. Того требовала спецоперация, в которой он должен был сыграть свою роль.

Когда пробил час Ярославу идти в армию, Ирина пришла к Анатолию (уже майору) и заявила, что должна знать о судьбе этого бойца все.

Сидевший за столом офицер оторвал взгляд от кроссворда и стал постукивать шариковой ручкой. Откинулся на спинку стула. В его глазах читалось зыбкое прозрение: "Вот оно что! Ну, ты, мать, даешь".

Ей некогда было объясняться.

– Так я могу на тебя рассчитывать?

Она с нетерпением ждала ответа от этого прищуренного циника, ещё молодого, но уже с надувшимся под кителем брюшком. Его толстопузое детство отыгрывало своё. Усы он сбрил – возможно, по настоянию галантерейной девахи. Вместо Лескова на столе валялся замусоленный Гарднер.

Он игриво подпер щеку.

– Ириша, я сообщу тебе все, что узнаю.

Fructus temporum

6 октября 1989.

Экономика находится в состоянии, близком к клинической смерти…

Газета «Московский комсомолец»

5.

Вдали показались зеленые ворота учебной воинской части 32752, на которых топырились две красные звезды. В обе стороны от них утекал бесконечный забор. Автобус с новобранцами притормозил на светофоре.

Притихшие бойцы молча переваривали свои впечатления от городка Жесвинска. Этот крошечный населённый пункт, затерявшийся среди белорусских лесов и озёр, казалось, состоял сплошь из маленьких аккуратных домиков с резными ставнями и заборами из штакетника.

Тишину городка периодически взрывала танковая учебная часть с полком военных и скопищем техники, среди которой безраздельно царили Т-80Б и Т-64Б, свирепо ревущие на полигоне, а иногда сочно и гулко шандарахающие по условным целям.

По легенде, своё необычное название город получил благодаря какому-то французу, который в 1812 году отстал от наступающей на Москву армии. Этому Шарлю очень уж приглянулась дочка здешнего крестьянина. Он хронически заикался, посему вместо горячего признания в любви отчаянно буксовал: «Же сви, же сви…» Что, надо сказать, придавало ему особую прелесть в глазах романтичной селянки.

Весь поход Наполеона этот пылкий мусьё провёл в объятиях возлюбленной. Когда на обратном пути из Москвы отряд изнурённых французов забрёл в этот городок (в те времена ещё сельцо), они были потрясены знакомыми звуками, доносящимися из окна избы: «Же сви, Анета… Же сви…».

Радость и изумление французов были столь велики, что ни в какой Париж они уже не пошли – остались здесь. И так лихо всё обустроили, что через пяток лет заброшенное село превратилось в уездный город, в котором городничим стал некто Поль Сальмон, сделавшийся вскоре Павлом Соломиным. Неблагозвучное название бывшего села "Гнилая топь" было без колебаний отринуто, и новый город был поименован Жесвинском, в честь трогательного дезертира-заики. К тому времени французы ещё не успели настолько обрусеть, чтобы уловить в новом названии хрюкающий отзвук.

Но не зря говорят, что слово материально. Прошло полвека, и в Жесвинске развели породу знаменитых бурых свиней, которая впоследствии гремела на многих европейских сельскохозяйственных выставках. Так продолжалось вплоть до Первой мировой.

Кстати, какое ударение надо делать в названии города, никто толком не знал. Местные настаивали на том, что ударять надо на "е" – «ЖЕсвинск». Иногородним больше нравилось "ЖесвИнск". Местные обижались и поправляли. Говорили, на этой почве даже случались драки между аборигенами и гостями городка. К счастью, ни у тех, ни у других не было доступа к армейским танкам и боеприпасам учебной части № 32752…

Всего минуту назад в автобусе, который вез призывников, пыхтел спор. Долговязый парень с торчащими, как у суслика, передними зубами упорно доказывал, что оставшуюся у них провизию надо спрятать. Мол, деды заберут. С ним многие соглашались. Но было непонятно, где прятать.

Суслик продолжал стращать. Капитану-Кощею это надоело.

– Какие деды? Забудь это слово. Все забудьте. Вы такие же солдаты, как и ваши старшие товарищи. Тоже мне, начитались всяких газетенок, – в его тоне скорчилось презрение.

Автобус упнулся в ворота с красными звездами. Прильнув к окнам, новобранцы беспокойно глядели вперед. Припорошенный ранним снегом, к воротам притулился приземистый домик контрольно-пропускного пункта. В его тусклом окне метнулась тень.

Через несколько секунд кто-то невидимый завозился с той стороны ворот. Скрипнули петли, и воротины, лязгая, разошлись в стороны. Автобус вполз в часть.

Мелькнула вдалеке дозорная вышка с часовым. Отдал честь фанерный солдат с бодрой улыбкой и автоматом – плоская фигура на агитационном щите. Ярослав проводил его мрачным взглядом. После вчерашней неосторожной сигареты башка раскалывалась.

За окном бежали окладистые ели, меж которых мелькали люди в форме. Задом наперед протянулся лозунг «!УВАЛС И ЬТСЕЧ ЬШЕЮОВАЗ – УВАТСУ ОП ИВИЖ».

Мелькнул неотъемлемый Ленин с птицей на голове. Руки он не по уставу держал в карманах. Подавшись вперед, вождь хмуро взирал на бойца, вяло елозящего метлой.

Автобус выехал на середину плаца и остановился. Капитан выскочил наружу. На ходу оправляя шинель, он направился к штабу – серой угловатой трехэтажке, на крыше которой развевался красный флаг.

Через несколько минут капитан вынырнул в сопровождении пузатого майора с короткими ручками. Сержант вывел новобранцев из автобуса и выстроил в две шеренги. Откуда-то сбоку наплывал, щекотал ноздри и необычно завораживал пряный запах. Это в столовой готовили обед.

Пузатый майор взял у капитана бумагу и произвел перекличку. Это была уже сорок какая-то перекличка за последние пару дней. Парни тупо откликались «я… я» на надоевшую вереницу одних и тех же фамилий: «Орлов… Погодин… Свинаренко…»

Их вымыли в бане и выдали форму. Они напялили штаны и гимнастерки, облачились в громоздкие шинели. Нахлобучили солдатские шапки с уже прикрепленными кокардами.

Стянув шинельную талию кожаным ремнём, Ярослав щелкнул замком золотистой бляхи со звездой. Как бы окончательно скрепил себя узами двухлетнего заточения. Он вспомнил о поясе верности, который надевали на своих жен рыцари, отправляясь в крестовые походы, и меланхолично усмехнулся.

Им выдали сапоги с портянками. Он сумел намотать их довольно квалифицированно. Спасибо отцу, не зря дома натаскивал.