– Снимите, – пролепетал Ярослав. – К чему вам эти погоны?

Капитан чуть не выронил сигарету.

– Боец, мы едем родину защищать!

Ярослав блаженно откинулся к тамбурной стене, холода которой не чувствовал.

– Тогда дайте мне коня. Меч, щит, кольчугу. У вас есть кольчуга?

– Чего?

– Ну, вот видите.

Ярослав свесил голову. Перед глазами блеснула бляха

офицерского ремня. Его передернуло, и он грустно поник. Вспомнил, куда они направляются. Ни на какую ни на экскурсию.

Он отлип от тамбурной стены и вздохнул. Кощей что-то резко говорил. Грохотал словами, Ярослав не слышал. Накатила слабость, причем настолько тяжелая, что не было сил плестись в вагон.

Он посмотрел в окно. Летели сумеречные деревья, чертил симметричную синусоиду кабель электропередач. Взлетал и нырял, от вышки к вышке…

Fructus temporum

Наши реки бедны водой, в наших окнах не видно дня,

Наше утро похоже на ночь, ну, а ночь – для меня…

Глядя в жидкое зеркало луж, на часы, что полвека стоят,

На до дыр зацелованный флаг, я полцарства отдам за коня.

1989 год. Группа «Кино», «Невесёлая песня»

4.

Сидя в учительской, среди шкафов с собр. соч. Сухомлинского, Макаренко и Песталоцци, Ирина Леонидовна рассеянно слушала старшеклассницу.

Вика Шканина уже в пятый раз спрашивала гундосым от слез голосом: «Что же мне делать?» И плаксиво косилась на портрет ни в чём неповинного Яна Амоса Коменского. Её фартук ловил крупные слезы.

– Ведь срок – два месяца уже, – всхлипывала она.

Ирина Леонидовна рассеянно смотрела на ее смуглые колени и бедра, едва прикрытые короткой юбкой. Подумала, что сама в 15 лет была куда целомудреннее.

– А что говорит твоя классная, Татьяна Константиновна?

– Вы что? – ужаснулась Вика. – Я даже боюсь к ней подходить. Она будет так орать, что я на месте рожу.

"Татьяна может", – мысленно согласилась Ирина Леонидовна.

Вся школа знала, что биологичка Фролова – готовая клиентка дурдома. Почему эта визгливая особа с ворохом соломы на голове еще на воле, оставалось загадкой.

Но сейчас было не до нее. Надо было разбираться с этой 15-летней дурочкой.

– Твой парень любит тебя? Может быть, все образуется?

Вика что-то промямлила, Ирина Леонидовна уловила только слово "мужик".

– Он старше тебя?

– Ему двадцать пять, – выдавило горе луковое.

Банальная история. Вика с этим хмырем встречалась с лета. Ходили в кино на фильмы про индейцев, ели мороженое. Все было невинно и церемонно. А потом…

Выяснилось, что о ее беременности никто не знает. Ни ее родители, ни даже сам парень. Но ему она говорить не хочет, потому что он прилип к какой-то другой девчонке.

Ирина Леонидовна стала расспрашивать об этом Ромео-переростке. Где он живёт, Вика не знала. Они встречались в видеосалоне, который этот парень держал.

Вика ушла, а Ирина Леонидовна призадумалась. За такое могут и отчислить. Еще и из комсомола попрут. Куда она потом с таким пятном?

Советоваться с ее родителями бесполезно. Мамаша Вики – заторможенная тетка, отец агрессивный алкоголик. Отлупит ремнем, невзирая на.

До педсовета оставалось еще много времени. Можно было посидеть в одиночестве, вспомнить вечер, когда в ее собственной жизни все сдвинулось и побежало…

В тот день она пришла домой поздно. Под зеркалом на видном месте лежала записка от отца: Ирочка, я поехал на вокзал встречать одного человека, это сын моего давнего приятеля. Буду поздно. Ужинай сама. Собаку я покормил.

Погуляв с Кимом, она поела котлеты и сварила кашу на завтра. Потом посмотрела телевизор, самый конец программы "От всей души". Проглядела тетрадки с изложением седьмого «Г». Проверить их решила уже завтра – почему-то не могла сосредоточиться.

Она вылезала из душа, когда заворочалась входная дверь. Наскоро вытершись, накинула халат и выглянула в коридор.

Там неловко разувался отец. Туда-сюда болталась его лысая макушка. Он был пьян – наотмашь, безобразно. Она его таким никогда не видела. Рядом с отцом смущенно топтался молодой усач в офицерской шинели.

– Что с тобой, папа?

Она помогла отцу снять второй ботинок. Тот бормотал что-то невнятное.

Ирина Леонидовна неприязненно глянула на усача. На погонах четыре звезды. Лейтенант? Капитан? Она всегда путалась в этих армейских созвездиях. Отметила его умеренную пьяность. На фоне не вяжущего лыка родителя он был просто как стекло.

– Где же ты так нализался, папа?

– Ирочка, прости! Знакомься, это Анатолий. Сын моего лучшего друга Пети, царство ему небесное. Ты помнишь Петра Авдеевича? Должна помнить! Он потом большим человеком стал – генералом! Сам маршал Устинов ему руку жал!

– И в честь этого вы так наклюкались?

– Неееет, в честь нашей с Толиком встречи. Толик в детстве приезжал к нам со своими родителями.

– Не помню.

– Зато я вас хорошо помню, – внезапно встрял усатый. – Мы с вами играли в короля и королеву, ходили в мантиях из пледов.

Ирина Леонидовна покраснела, словно ее уличили в чем-то постыдном. Она вспомнила бойкого щекастого мальчика с вибрирующими ляжками и тугим пузцом под футболкой. Неужели этот стройный широкоплечий мужчина – тот самый пузан? Форма, надо признать, на нем сидела отлично.

Они вошли в комнату. Вернее, просеменили, таща отца. Тот урчал и порывался петь.

Не успели они уложить его на диван, как он захрапел. Ирина набросила на него покрывало. Посмотрела на Анатолия, который даже не покачивался.

– Вы пили что-то другое?

– То же самое, – широко улыбнулся тот.

– Я просто диву даюсь.

Она присела рядом с бесчувственным папулей.

– Ладно, пойду, – сказал Анатолий. – В гостинице еще толком не поселился, только вещи кинул.

Но в коридоре его повело. Словно слепой, он облапил стену.

– Стойте, куда вы пойдете? Вы совершенно не в форме. Я имела в виду… Кстати, четыре звезды – это лейтенант?

– Обижаете. Кэп!

Он театрально щелкнул каблуками и чуть не поскользнулся на паркете.

– Осторожно! Чаю хотите? Так тоскливо оставаться одной. Отец сегодня – сами видите. Это так непривычно. Он всегда вечером шумит, хохмит, смотрит кино или футбол.

Анатолий рухнул в кресло.

– Уговорили.

Они выпили чаю с печеньем. Анатолий рассказал, что его перевели сюда из Москвы. Можно сказать, в ссылку. После училища он по блату (папа-генерал) попал служить за границу. Два года отбыл в Германии, "как сыр в пиве катался". Но как-то не отдал честь командиру полка, потом ляпнул ему дерзость. В общем, был сослан на родину и очутился в подмосковной части. Но и там у него не заладилось. Солдат из его роты в пьяном виде угнал КАМаз. Солдату – трибунал и дисбат, а старлею Воробьёву – методическое пропесочивание. Хорошо хоть в звании не понизили.

Чувствуя, что с полевым командирством не заладилось, Толик написал рапорт и пошел служить в столичный военкомат. Удалось пристроиться начальником отдела – вновь помогла протекция лампасоносного отца.

Три года он служил не тужил. Работа была прелестная: составляй списки призывников да на подпись военкому подавай. Час несложного труда, а все остальное время – картишки и домино с сослуживцами. Чтобы не деградировать, Анатолий стал читать.

– Всю русскую классику проштудировал, вплоть до Лескова, между прочим, – заметил он. – А на работе скукотень, балду гоняю. Целыми днями – анекдоты в курилке, шатания по коридорам. Однажды подслушал разговор нашего военкома Рылова с каким-то деятелем. Тот спрашивал у Рылова, сколько стоит откупить сына от армии. Военком назвал совершенно несусветную сумму. Проситель щелкнул замком дипломата и купюрами зашуршал. А через неделю Рылова сняли. В "Комсомолке" вышла разгромная статья про взятки в нашем военкомате с его огромным фото – морда во всю страницу. А что вы хотите? "Перестройка, гласность". Рылова арестовали, а нас давай шерстить. Пришлось подать рапорт – переводите куда угодно, хоть на Кушку, хоть на Сахалин. Да и отец к тому времени умер. Вот и отправили меня к вам в глубокую провинцию.