Мучительно дались несколько занятий, посвященных лирике Пушкина. Когда дошли до Онегина, она боялась цитировать письмо Татьяны и отдавала томик Леночке Канивец, которая прилежно читала: «Ты чуть вошел, я вмиг узнала, Вся обомлела, запылала И в мыслях молвила: вот он!…»

Какое облегчение она испытала, когда они наконец перешли к Гоголю!

Ирина Леонидовна была красива. Что-то в ней было от Вивьен Ли – такое же открытое и чистое лицо, густые волосы. Придраться можно было разве что к широким бёдрам. Зато талия у нее была тоненькая. И весь стан – прямой и стройный, с большой грудью, которая вздымалась крутой волной.

Дважды ее звали замуж. Сначала коллега-историк, нескладный очкарик с нечленораздельной речью, посмешище старшеклассников. Потом – усатый трудовик, мешковатый человек в пыльном берете.

Это все было не то. Крамольное чувство к школьнику они задуть не смогли. Скорее распалили еще сильнее.

"Как он ко мне относится?" – часто думала она, расчёсывая в ванной перед зеркалом свою гриву.

Иногда ей казалось, что во взглядах Ярослава с третьей парты проскальзывает что-то мечтательно-заинтересованное. Она краснела, старалась не обращать внимание. Перестала его вызывать.

Но однажды в коридоре услыхала, как кто-то из десятиклассников грубо о ней пошутил, и Ярослав покатился со смеху. Она разозлилась и вызвала его к доске, смяла придирчивыми вопросами. А потом всю ночь проплакала, лупила в пуховую подушку. Отец, помогая собирать пух, в недоумении ворковал. Ей впервые в жизни захотелось наброситься на него с кулаками. Она орала, как припадочная, будя соседей: «Меня тошнит от правильных слов! Мне 27 лет!»

Вспоминать об этом было стыдно и дико.

Ярослав окончил школу. У него появилась девушка Женя. Но у Ирины Леонидовны ревности не было. Была лишь тихая, покорная усталость. «Когда все это кончится? Когда пройдет?»

Не проходило.

Прошлой осенью, гуляя с собакой по парку среди ржавых кленов и каштанов, она увидала его с Женей. Ирина Леонидовна не успела рта раскрыть, как её сеттер Ким подбежал к парочке и сунулся лизать руки.

Нечего делать, пришлось знакомиться. Ярослав сумрачно рассказал, как пролетел мимо театрального института, куда он поступал на отделение критики. А Женя училась на первом курсе местного пединститута. В педе у Ирины Леонидовны были знакомые, разговор зацепился за них.

Ярослав похудел и осунулся. Ирина Леонидовна осторожно спросила, не нужно ли ему помочь с русским. Он грустно покачал головой.

Женя ушла, бежала на какой-то институтский вечер. Ярослав остался. В тот день он работал на заводе во вторую смену, надо было еще час где-то болтаться. Они побрели по аллее парка…

Ирина Леонидовна потом долго вспоминала эту прогулку. Шелестя листвой, Ким носился туда-сюда. Ярослав продолжал рассказывать ей о заводе, о противной бригадирше с железными зубами и волчьим взглядом. Бригадирша требовала, чтобы он выполнял план по закручиванию шурупов. За смену нужно было вкрутить 5 тысяч шурупов. А он едва успевал осилить 4 тысячи. Зубастая бригадирша ругалась.

– И что теперь? – спросила Ирина Леонидовна.

– Надеюсь поступить на философский, – ответил он, гладя Кима.

– А если не получится?

– Пойду в армию.

– Ты уверен, что тебе это нужно?

– Я не уверен, что мне нужно что-то другое.

Ирина Леонидовна узнала, когда кончаются его смены. Если у нее в это время не было уроков, она стала гулять в парке рядом с заводом. Без собаки. Неброско одевшись, проезжала на троллейбусе шесть остановок. Выходила и садилась в сквере недалеко от заводской проходной, надвинув на глаза головной убор и прикрывшись книгой.

Понимала, что это безумие. Но ничего не могла с собой поделать. Несколько раз у проходной Ярослав встречался с Женей.

Ирина Леонидовна находила какую-то странную, извращенную прелесть в том, чтобы жадно наблюдать за ними. Ярослав целовал Женю, та брала его за руку. Он что-то рассказывал, Женя смеялась.

Все это и ранило, и одновременно доставляло ей необъяснимое наслаждение. Как будто Женя была частью чувства Ирины Леонидовны к нему. Эта девушка по-своему вписывалась в контекст этого чувства. Была не столько соперницей, сколько соучастницей и исполнительницей её любви.

Fructus temporum

Сентябрь 1989

По просьбам телезрителей в СССР повторно показан сериал «Рабыня Изаура», приковавший к экранам десятки миллионов советских граждан. С момента первого показа прошло всего полгода. Сериал о белой рабыне и богатом владельце плантации обсуждался дома, во дворах, на улицах, на работе, в транспорте, в очередях за маслом и колбасой…

3.

Команду новобранцев весь день промаяли на вокзале. Не было поезда. Когда же его дали, оказалось, что нет свободного вагона, а дополнительный цеплять никто не хотел.

Капитан куда-то бегал, с кем-то ругался. Сержант без конца строил новобранцев и проводил перекличку. Они уже собирались ночевать на вокзале, как в десять вечера наконец подали состав до Минска…

К полуночи родной город остался далеко позади. Поезд ввинчивался в ночь, отбивая монотонную чечетку, унося новобранцев на север. Слева в окне красиво плавился закат.

Поневоле Ярослав прислушался к вагонным разговорам. Парни строили версии, куда их везут, пугали друг друга свирепыми байками об армейских порядках, похвалялись успехами у девушек. Кто-то в соседнем купе со знанием дела описывал, какое это удовольствие – курить драп. Втягивать в себя забористый дымок и потихоньку его выпускать, обалдевая и одуревая, а потом поймать момент перед самой отключкой.

Ярослав с изумлением взирал на несвежих новобранцев. Многие выглядели сущими дядьками – серые лица, морщинистые лбы. У одного придурковатого, откликавшегося на кличку "Фикса", во рту поблескивал золотой зуб.

Почти все они были с похмелья. Кто сколько накануне выпил – была одна из главных тем вагонной болтовни.

– А тебе какие проводы устроили? – ткнул Ярослава в плечо парень с лоснящейся рожей. – Клёво нажрался? Чё молчишь?

Ярослав с трудом сдержался, чтобы не дать ему в ухо.

– Нет.

– Ты прямо как нерусский, – хмыкнул лоснящийся.

Ощущение тоски усилилось.

Поезд пошел резвее, Ярослав некрепко задремал. Отделился от яви тонким слоем полупрозрачного облака. Сквозь дребезжащее стекло доносилось эхо вагонного бубнежа.

Очнулся он от запахов и звяков. В вагоне жевали, пили, чавкали, давились, икали, рыгали. Ярослав тоже почувствовал голод и достал рюкзак. Развязал кашлатые на концах тесемки, достал из шершавых глубин тушенку. Чтобы ее вскрыть, пришлось клянчить нож у сержанта и взрезать банку при нем.

Поев, Ярослав вынул пачку «Примы». Он не курил, но теперь чувствовал, что придется начать.

В тамбуре гулял ветер и неуютно ходил пол. Ярослав попытался затянуться этой самой «Примой». Прима, секунда, терция, кварта… Он вспомнил детство, музыкальную школу. Как это было давно. Десять лет назад он, восьмилетний пианист, на своем первом академическом концерте очаровал всю ДМШ №7 и прямо на сцене был завален цветами. Все словно с ума сошли, только о нем и твердили. Даже заметка в местной газете вышла под заголовком "Его ждет слава". Автор сыпал комплиментами. Куда все это делось?

Хлопнула дверь тамбура. Рядом заколыхалось желвачное лицо Кощея.

– Дашь прикурить?

Ярослав дал. И сам осторожно вдохнул дым в легкие. Грудь остро спёрло и взорвало кашлем.

Капитан внимательно следил за его борениями. «Колобов прав, странный тип. Надо за ним понаблюдать», – подумал он.

После сигареты Ярослава развезло. Ему было и плохо, и приятно. Возникло ощущение, что он никуда не едет, что это то ли кино, то ли сон. Сказка об увлекательном путешествии по стране, с экскурсиями, походами, достопримечательностями. Этот человек в форме показался ему смешным. Зачем он напялил мундир? Ведь мы едем в музей.