Королю дозволено всё. Король любил свою супругу больше жизни. Король винит вас, принц, в смерти своей супруги.
Наставники твердили остерегаться; никоим образом не вызывать отцовский гнев — за него боялись. Тётушка рассказывала о матери, говорила, как король любил ее, пыталась из него её подобие сделать — защищала. Таурендил толкал навстречу, высекал искры, советовал нечто столь же рискованное, сколь и яркое — силился помочь выжить.
Его отец ударил его — впервые за тысячелетия, и Леголас, Моргот возьми, в силах понять, что более чем заслужил это. Его король пытался было убить его — пытался прежде, был в шаге нынче, — никогда этого однако не желая. Не убил.
Он жив. Он будет жить; Леголас знает: ни король, ни отец никогда не найдёт в себе сил, не найдёт достаточно веского повода для того, чтобы оборвать его жизнь, пусть бы и страстно о том мечтая. Его отец впервые увидел его кровь в подобное манере: кровь, которой сам стал причиной; сумеют ли они перейти и это?
Он продолжит жить, гния и разлагаясь в сладком яде лжи, притворства и слепоты, жизнью своей сводя с ума своего государя и родителя. Как бессмысленно.
— Как же я ненавижу вас, — хрипит он, и бежит.
Мироздание, сотканное из пожелтевших костей, стянутых, точно лентой, вязью крови и плетением сухожилий, трещит и ломается под его шагами, не оставляя пути назад.
Леголас смеётся, кашляет и задыхается в слезах, которых никогда не знал и не помнил; бежит, голову сломя, едва не падая.
Мир кружится, кружится, кружится.
Его король кричит ему, зовёт, призывает. Его отец наблюдает в молчании, ожидая.
В который раз за эти часы он взлетает вверх по ненавистным ступеням, захлёбываясь в запахе старости и гари без огня, с грохотом распахивает хлипкую дверь, вновь замирая поражённым в комнате, ставшей невольной свидетельницей последних мгновений жизни первой и единственно-возможной королевы этого леса.
Леголас знает, что может сделать. Помнит, что должен сделать, что должен хотеть сделать, что хочет сделать, что обязан, что… Неважно. Это мишура, шелуха ненужная и до ужаса наскучившая; он знает, знает, что может.
У него есть возможность, право и выбор. Он знает.
Стекло разбивается со знакомым, привычным плачущим звуком, всё так же привычно раня руки; Леголас давно уж теряет счёт зеркалам и витражам им разбитым, но это окно всегда будет особенным.
Он вздыхает, улыбается до боли в скулах, и лезет на подоконник.
Леголас стоит, раздумывая лишь краткий миг — отец, задрав голову, смотрит на него оттуда, снизу, ничтожный и маленький, и, как всегда, лишь только наблюдает в безмятежности равнодушного. Он решается, делая шаг вперёд и мириады назад — к началу.
Закрыв глаза, он летит вниз с башни, убившей их семью, думая с дурным восторгом, что проиграл.
Но лишь секунду спустя вспоминает, что, чудится, любил жизнь. И что никогда ведь не хотел умирать — не ради этого.
Комментарий к Глава седьмая: Они уповают на помощь ветра
«…Раскрылся я, светел,
Пред самою зорькой,
Но свет меня встретил
Обидою горькой»
========== Глава восьмая: Иного рода пустыня ==========
Комментарий к Глава восьмая: Иного рода пустыня
От 26.12: посвящается Инна3. День обещал быть отвратительным, однако благодаря Вам вышел вполне себе неплохим. Спасибо за все!
Тёмной ночью в тишине
Он прокрался в сад ко мне
У Трандуила перед глазами рябит зелень мёртвая и кровоточащая, в душе память о былом воет раненым зверем, а разум от сотен тысяч шепчущих, кричащих и зовущих голосов раскалывается. Он теряет наследника; его Лес теряет дитя.
Он чувствует, как слепнет. Леголас вырывается из его хватки; лихорадочный жар дыхания сына обжигает на краткое мгновение кожу. Они глядят друг друга один нескончаемо долгий миг перед падением, так легко и так неудачно находя и видя всё, кроме правды, а после Леголас срывается с места.
Трандуил застывает, скованный. Машинально он сжимает и разжимает кулаки, свыкаясь с давно забытым ощущением: костяшки сбиты в кровь, не вспомнить о гнилое ли дерево башни супруги, мёрзлую землю или алмазные трупы личин, что его сын с чарующим мастерством менял точно перчатки.
Он смотрит, склонив голову набок и полуприкрыв в смирении глаза. Он должен хотеть, однако вовсе не желает знать, что предпримет его беспокойный наследник дальше, что изберёт на роль своего последнего хода перед концом их глупой игры.
Трандуил вздыхает, облизывает губы и, сморщив нос, опускается наземь, скрещивая ноги и подпирая голову руками. Его наследник; его наследие в этом мире, навсегда. Ужаснейшее, но отнюдь не худшее, что могло с ним случиться.
Губы против воли вздрагивают, змеясь в уродливом подобии улыбки, противной ему самому. Трандуил чувствует, как его тело разбухает без единого шрама; как малахитовая листва, посеребренная морозом и запятнанная ржавчиной, течёт по венам проклятьем его забвения; чувствует, как колоколом на башне, беду предвещающим, грохочет в небесах сыновнее сердце, вырезанное из груди.
Он чувствует. Развёрнута могила: кто-то должен умереть для того, чтобы круг последних трёх тысячелетий, расшитых, словно яркими лентами и жемчугами кровью и безумием, был разорван.
Древо их семьи гниёт; Трандуил знает, что следует совершить, чтобы весь лес не сгинул, заражённый и отравленный ядом — больную ветвь нужно отсечь. Он чувствует; всего лишь чувствует, в конце концов.
Он чувствует смерть, гостящую в хвойных залах его королевства; чувствует, когда его сын нуждается в нём, пусть и не желает звать; чувствует, что стоит на распутье, выбирая меж двумя путями, хотя, ослеплённый, не замечает, что дорога перед ним лишь одна.
Выбор. Они оба должны — быть может, должны были, — сделать выбор. Трандуил уверен, что наверняка поступил неправильно, ведь у нравственности и морали была вечность, чтобы безукоризненной своей белизной ему до ужаса наскучить.
Он прислушивается, и ощущает вдруг странную дрожь, охватившую руки, под звук, с которым скрипят старые ступени под спешными шагами Леголаса — не принца и не сына. У Трандуила трясутся пальцы, а тонкое золочёное обручальное кольцо, как и тысячи лет назад жжёт кожу.
«До конца времен», — так звучало его несдержанное обещание. Он ждёт: Леголас никогда не имел печальной привычки его разочаровывать, и Трандуил уверен, что на этот раз… Он слышит звон разбитого стекла.
Это едва ли можно назвать неожиданностью, что вовсе не означает, что он и в самом деле был готов.
Трандуил ничего не успевает сделать. Хруст костей ломает ему ноги, ставя на колени. Сердце перестаёт биться.
И тогда король кричит.
***
Он помнит, как важна кровь, помнит, как бездарен в целительстве, лихорадочно бормоча слова не то молитв, не то заговоров, помнит, как впервые взял своё дитя на руки у трупа жены.
Он желал бы убить ребёнка; Леголас, быть может, выжил лишь по досадной случайности, взяв себе то в привычку, — Трандуил зовет, Валар умоляет впервые за долгие тысячи лет отречения, чтоб сын по нелепой ошибке продолжал выживать.
Трандуил молчит, задыхаясь в золочёной закатом тишине мертвецов. Лес рыдает над ним водопадом гнилых, чёрных листьев. Его Лес — его плоть, и душа, и его судьба; Трандуил ищет, ищет, когда же он так отступился.
Он один.
Он не видит смысла, не понимает причины; он не понимает. Леголаса нет. Нет рядом; Трандуил не чувствует его, Трандуил не узнаёт его.
Леголас где-то далеко, но меж тем невыносимо близко: в лазарете, чудно безмятежный среди мечущихся лекарей. Трандуил не может смотреть на него, не в силах разобрать, не чудится ли ему в жарком бреде едва слышный звук биения сердца; не в состоянии различить лица.
Леголас. Не принц и не сын; Трандуил впервые за тысячелетия ощущает себя столь омерзительно растерянным. Он не знает, что будет дальше.
Мир умирает.
Он бредёт, не разбирая дороги, взором отчаянно пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, но тщетно: багряная листва дурно смердит свежей кровью, ломаясь под ногами бурыми костями. Леголас — в каждом вздохе в тишине, в стеклянном воздухе и небе, ясном до омерзения.
