— Прятаться бесполезно. — Кисаме слегка вздохнул, опустив подбородок за высокий воротник. — И терпение мое на исходе. Либо ты начинаешь говорить, либо я приступаю ко второй части плана. Прикончу тебя, а там поглядим, действительно ли твои чунины так бесполезны. Придется распотрошить их на глазах друг у друга и посмотреть: может, кто даст слабину?

«Вести переговоры всегда лучше удавалось Итачи. Когда он этого хотел, естественно», — нукенин создал пару водяных клонов и отправил их вперед, а сам двинулся следом.

Куноичи Облака одного клона рассекла пополам, в другого метнула серп, а затем оказалась лицом к лицу со своим противником. Кисаме, выбрав удачный момент, быстро подался вперед, схватил девушку за горло левой рукой, не выпуская из правой Самехаду, и пригвоздил ее спиной к широкому стволу ели.

— Может, у тебя все-таки найдется, что мне сказать? — спросил он, заглядывая в потемневшие глаза.

— Да! — Лицо девушки исказилось от ненависти. — Сдохни…

Правая рука куноичи дернулась, заставляя кнут обогнуть спину противника, левая подхватила его и резким рывком подтянула к себе. Кисаме невольно подался вперед. Он успел повести мечом снизу вверх, сбривая кнут, как вдруг тело девушки создало электрический импульс и заставило сдетонировать взрывные печати, спрятанные под ее жилетом…

Самехада, раздувшись, прикрыла собой, как щитом, своего хозяина. Ее обмотки обгорели, зубцы покрылись сажей, но в целом она осталась почти невредима. Кисаме лишь слегка обжег правую руку.

Куноичи Облака была мертва. Ее тело, все в крови и саже, с разорванной грудной клеткой, завалилось вперед, на снег.

— Пожертвовала собой, чтобы спасти чунинов, да? — произнес Кисаме, глядя на нее сверху вниз. — Что ж, ты не могла знать, что Самехада способна расширяться. И я ведь уже говорил: все дело в скорости.

Помещение было обставлено так, чтобы не ассоциироваться с медицинским кабинетом. Так как оно, как и большинство комнат, находилось по ту сторону коридора, что была расположена ближе к склону горы, здесь не было окон. Зато в одну из стен был вставлен большой широкий аквариум — сложная система, которая обслуживалась через каморку по соседству. Свет был приглушен, зато в нише другой стены горели солевые лампы — кристаллы неправильной формы бледно-оранжевого и лилового цветов.

— Прошу вас, располагайтесь и постарайтесь расслабиться, — мягко произнесла молодая женщина в халате медсестры.

В комнате никого больше не было, однако Итачи выбрал дальнее кресло, стоявшее к тому же на некотором расстоянии от всех остальных. Женщина закрепила капельницу, поинтересовалась, все ли в порядке, и удалилась, осторожно прикрыв за собой дверь.

Расслабиться? Нет, если он расслабится, то снова погрузится в пучину мрачных мыслей. Наоборот, чтобы отдохнуть, Итачи должен как можно лучше сосредоточиться непосредственно на том, что его окружает. Воздух в помещении солоноватый, с легким, едва уловимым ароматом лаванды. Кресло удобное, мягкое, покрытое белой простыней. Да, именно от нее пахнет стиральным порошком и лавандой — как и ото всего белья и полотенец в этом санатории. Четыре большие лампы и две маленькие. В аквариуме сорок три камня, шесть из которых почти совершенно круглые, а два — с выемкой посередине. Семь больших раковин, у одной слегка отколот краешек. Двенадцать золотистых рыбок, десять с черными и белыми полосками, восемь…

Дверь открылась, и медсестра осторожно вкатила в комнату инвалидное кресло, на котором сидела, опустив голову, Сюихико. Сначала Итачи показалось, что она дремлет, но вдруг он понял, что ее тело охвачено вовсе не сонливостью, а приступом слабости: девушка не могла пошевелиться. Ее кресло поставили как раз в проем между креслом Итачи и тем, что стояло чуть ближе к входу. Медсестра коснулась молочно-белой руки, совершенно расслабленной и лежавшей поверх покрывала с голубыми цветами, посчитала пульс, вздохнула слегка и принялась устанавливать капельницу. Закончив и вежливо улыбнувшись молодому человеку, который наблюдал за ее движениями из-под ресниц, она снова ушла.

«Маки? — слегка удивился Итачи, обратив внимание на голубые цветы. — Разве маки бывают голубыми?»

Со вчерашнего утра, когда он принес Сюихико яблоко в знак перемирия, они больше не виделись. Итачи убеждал себя, что узнал все, что мог, и что ему больше не нужно общаться с этой куноичи, чтобы она не дала ему повода убить ее. Впрочем, его вороны все еще держали округу под наблюдением, и если бы девушка попыталась связаться с другими шиноби Облака, он бы об этом узнал.

Темно-русые волосы Сюихико были острижены до плеч, но ближе к лицу пряди удлинялись. Те, что обрамляли лицо, спускались до ключиц и напоминали два листа тюльпана, прикрывавших молочно-белые лепестки щек.

Итачи впервые осознанно подумал о том, что эта девушка, должно быть, скоро умрет. Может быть, необоримый приступ слабости, охвативший ее, заставил его задуматься об этом всерьез.

Сюихико шевельнулась и медленно выпрямилась. Поднимая голову, она вдруг повернулась, наткнулась на пристальный взгляд черных глаз и вздрогнула. Итачи молча смотрел на нее.

— Простите… Только что я ехала по коридору, лишь на мгновение прикрыла глаза — и вдруг увидела вас. Я испугалась от неожиданности.

Итачи подумал, что она могла бы не оправдываться, и перевел взгляд на рыбок. Куноичи показалось, что он отпустил ее, и она с облегчением откинулась на спинку своего кресла, глядя прямо перед собой. Так они сидели в тишине какое-то время.

«Почему я так боюсь его? — думала Сюихико, разглядывая жидкость в трубке, поступавшую в ее вену. — Потому что он может меня убить? Но, учитывая обстоятельства, разве это должно страшить меня? Нет, дело не в этом…»

За его глазами стояла тьма, в которую куноичи боялась окунуться. Но разве она сама не пребывала во тьме? Если он такой же, как она…

— Я была в этой комнате больше восьмидесяти раз и знаю каждый камушек в аквариуме — их сорок четыре, — произнесла Сюихико.

— Сорок три.

«Еще один под розовой раковиной», — хотела сказать она, но вовремя прикусила язык.

— Здесь не меняют обстановку, потому что мало кто проводит в санатории больше двух-трех недель. Здесь вообще мало что меняется.

— Почему вы не покинете это место? — спросил Итачи, не открывая глаз. — Лечение помогает вам?

— Не знаю, помогает ли лечение, но здесь обо мне заботятся, когда я не могу этого сделать сама.

«Вероятно, приступы случаются неожиданно, — подумал Учиха, — и это может быть опасно».

Сюихико замолчала на несколько секунд, а потом, набравшись смелости, спросила:

— Хотите увидеть что-то более интересное, чем этот аквариум?

Итачи выпрямился в кресле и посмотрел на девушку. Ее глаза блестели, отражая свет ламп. Она тихо добавила:

— Я не причиню вам вреда…

— Вы и не сможете.

Сюихико улыбнулась, и Итачи понял, что она еще с первой фразы начала примеряться к его току чакры.

Едва оказавшись в созданной куноичи реальности, Учиха понял, что его телу ничто не угрожает: все было таким осязаемым и настоящим, что, несомненно, требовало полного сосредоточения мастера на иллюзии.

Он снова был ребенком. Сидел на футоне и вытирал волосы полотенцем. Он весь был таким чистеньким, теплым, розовым… Маленькие руки и ноги казались почти невесомыми, так легко дышалось… Сквозь распахнутое окно было видно только светло-голубое небо, солнечные лучи высветили отмытый до блеска дощатый пол, над ним проплывало, золотясь, несколько пылинок. Что-то хорошее должно было случиться…

И тут до Итачи донесся волшебный запах свежей выпечки. Он вскочил с футона и выбежал в коридор. Почему-то само вырвалось:

— Мама, пол уже высох?

— Высох, и пирог готов. Поешь пока, а я циновки вытряхну.

«Это мама, мамин голос», — удивленно подумал Итачи. Когда он заглянул в кухню, матери уже не было: она через заднюю дверь вышла во двор, но почему-то на душе было так тепло и спокойно, он знал, что теперь ничего плохого не случится. Хорошо, что они перебрались в этот домик, здесь их никто не потревожит. А главное… Итачи с удовольствием потер лоб и щеки. Эту дурацкую маску можно больше не носить! Как же ему легко и свободно…