Не на них, нет. На выход.

Мимолетная улыбка на губах, а после - холод разнятых рук и когти, по прутьям ребер скребущие.

Кора делает вид, что не чувствует себя чертовски паршиво. (Не впервой ведь, так?).

Берет волю в кулак и держится день, вечер: когда пытается Элли развеселить, бодает, щекочет поцелуями; когда разрывает слипшуюся от крови майку, отлепляет повязку от раны гнойной, рваной; когда протыкает иглой кожу; когда гасит свет.

Брэйден во сне дышит прерывисто, хрипло, и от этого паршивей вдвойне.

Кора поднимается на крышу. Ждет Айзека, чтобы сказать, что он ошибся тогда, в один из их вечеров; что ей, черт возьми, страшно, она боится, в ужасе, потому что понятия, что делать, не имеет, но он не приходит.

Ни в полночь, ни после.

И она сдается. Никакая не сильная-девочка-Хейл. Лора была, но не она.

Кора плачет. Растирает слезы по лицу, сморкается в рукав, шмыгает носом, и ей, честно, плевать, как выглядит, слышит ли кто или видит.

Ей страшно не когда-то там. Ей страшно сейчас, Господи, чертовски, потому что она теряет их - семью.

Они же де-факто всего лишь дерьмовые остатки, а жизнь нацело делит. Жизнь делит.

– Дерек, ты не оставишь меня, сукин сын, ты не можешь, ты обещал мне, – конечно, в пустоту, в черноту ночи, неба тихо, надрывно. – Пожалуйста, Дерек.

Кора дрожит, цепляется руками за плечи, раскачиваясь, чувствуя себя уязвимой, и это, право, худшее. Потому что она, Кора, не имеет права на боль. Не сейчас.

И тогда она поднимается. И она заставляет себя быть сильной, быть Хейл.

(Кто, если не она?).

А где-то там, через мили, трассы и мексиканские пустыни, Крис говорит Дереку, что они победили.

========== о двух полосках и тестах на беременность ==========

Когда Брэйден утром заставляет себя разлепить глаза, первое, что видит: стул и Кору на нем, которая, перекинув ноги через подлокотник, спит - разумеется, об опухших веках и вспоротых когтями ладонях ни слова.

– Детка, что ж ты творишь, – Брэйден хмыкает, и это с трудом, у этого крови соленый вкус, и тут, конечно, о том, чтобы встать, речи нет, но Брэйден не Брэйден, не будь ей плевать, можно подняться, нельзя - какой там постельный режим, док.

И она встает. Потому что какого хера разлагается, когда девчонка в одиночку гребет кучи их дерьма.

Катит к себе модный столик на колесах, хватает шприц, склянку, упаковку зубами рвет, колет в вену, и это на раз-два, быстро, умело. Откидывается на спинку дивана, переводит дыхание. И чувствует взгляд на себе. Не человеческий, нет. Волчий, пустынный.

– Да ну, – возле нее - ребенок.

Брэйден усмехается, узнает. Оставила. Конечно же, другого-то быть не могло: подростки-моралисты научили дикую девчонку правильному. Она-то знала, что не убьет: не решилась бы.

Неплохо выкрутились в итоге, право. Арджент, надо же.

– Глаза у тебя мамины, – в самом деле, вау, совпадение ли, что ребенок-Хейл среди Хейлов и оказался?

О, едва ли. Крис-то стратег, Крис все продумал.

– Ты знаешь? – вдруг подает голос Кора, ладони пряча стыдливо. Ох, девочка.

– Малия, – Брэйден отвечает просто, и она уже знает, что это значит, будет значить.

Кора два плюс два не складывает, странно.

– Элли дочь Малии? – удивляется вместо, говорит так, будто не верит. Она же, в самом деле, и не задумывалась, откуда она, малышка, появилась. В смысле да, ясно, Дерек привез сюда, потому что Крис сказал - это все, что знала.

Остальное вроде как не положено ей, Коре. Да и не интересовало - зачем бередить, глупые? Ребенок есть ребенок, не важно, чей.

– Она не просто дочь Малии, она Хейл, – подводит Брэйден, и шестеренки крутятся, и понимает вдруг, что, осознает.

Клан.

Дерек, Питер, Малия, она, Кора, и.

Элли.

//

Разумеется, это ничего не меняет. Только тот факт, что они вроде как семья теперь. Та, которую когда-то отняли, забрали, выжгли дотла керосином и дешевыми спичками.

Малышка-то уже родное, важное, и Коре, честно, плевать, кем приходятся, потому что любит и так, без справок, анализов, прочей долбанной ереси. Но Брэйден не об этом, конечно; о том, что место ее здесь, дом, и от этого паршивей, хуже: кто она, Кора, чтобы решать?

Будет день, когда Айзек увезет ее отсюда. Айзек, Крис. Крис, разумеется, Крис, он отец, он вернется. Кора делает вид, что не считает часы - тридцать.

Будет день, когда им придется прощаться.

– Поговоришь со мной?

Она оборачивается - Айзек. Конечно, он. Крыша же, совместное это, общее, их. Внизу Брэйден с Элли смотрят “Чудо-зверят”. Тупой, знаете, мультик, а вышло, что Кора-то и есть тот пресловутый склеенный геройчик - здесь не от героизма.

Брэйден сказала: перестань думать, детка. Не всевышние, судьбу не перелепим. А ссадинам на лице буквально в противовес: я могла помочь.

Но на самом деле могла ли?

– Кора.

– Почти двадцатник уже Кора, ага. Скоро юбилей, поздравишь? – безразлично.

И он, Айзек, поверил бы, но сама себя выдает. Оборотни же, на волну одну настроены, как бы иронично не звучало. Он ближе подходит, он запястья перехватывает, но Кора, конечно, Кора: руки вырывает нервно, а там, глубже, - страх. Потому что ладони в решето все еще, по-прежнему, мясисто-рваные.

И на секунду - черные полосы по его венам, рукам жилистым.

– Тебе больно, – утверждает.

– Нет, сбой в твоей волчьей системе, – отрицает.

– Разве ты не должна была исцелиться?

Ладно, он не спрашивает, что произошло, и Кора хотя бы за это не посылает его к чертовой матери.

– Понятия не имею, – раздражается, потому что да, черт возьми, должна была. Но не исцелилась.

– Дай руку.

– Нет.

– Дай мне руку, Кора.

Знает, что нужен.

– Я в порядке, Лейхи. Займись лучше делом.

Он не верит. Она раздражается, сама за руку хватает, стискивает, показывая: видишь, ничего нет?

Ему, конечно, знать не обязательно, что вопль душит внутри.

//

Ладони не заживают.

Вечером Кора лепит на них пластыри и готовит ужин - слишком устала, чтобы думать. Обо всем этом. Элли возле хвостом вьется, не отходит, жмется к ногам.

– Ко-л’а, кол’а, – обнимает. Крепко так, по-детски искренне, за колени цепляясь. Чувствует будто, что не так что-то, неправильно.

– Я, я, – Кора на корточки садится, щелкает по носу, улыбается (Элли ради), но это снаружи, не через силу, нет, конечно, но сквозь ожидание то, бессилие, которые кислотой разъедают, сжигают; это слабое, вымученное.

Элли смотрит глазенками серьезными, темными, и в них Кора истощение собственное видит, не чужое, нет; надежду, что гаснет, тухнет. Веру-то переоценивают; веры как таковой и нет. О чем речь, надуманное, выдуманное, щит лишь. Плюс: к жизни устойчив. Минус: из металла.

Здесь духа упадок - коррозия. Здесь сам себя разрушаешь. Кора уже.

– Боба, – Элли тянется к ладоням. Элли знает все, понимает: больно.

– Да, милая, – не там только - в груди, за щитом пробитым. Кора усмехается: нет ничего, с чем мы не смогли бы справиться. Ха.

Ложь отменная, подавай на серебряном блюде. Эта, про справились. Добавь “рас” - честнее выйдет. Расправились. С ними.

Мне больно, - не вслух, нет. И хочется, ей-богу, разрыдаться. Как в свои десять. Но и тогда давила, глушила, кусала губы, потому что нельзя было.

Потому что Дерек не плакал. Лора не плакала. И мама тоже. Никогда. Потому что сдалась уже вчера, лимит исчерпала: хватит, хватит.

– Кол’а.

– Кора.

– Радуйся, что мой кулак не встретил тебя раньше, чем ты подкрался, Айзек.

– У тебя соус подгорел.

Между, кажется, пропасть. Элли смотрит на них снизу вверх, головой туда-сюда вертит. А они - друг на друга, друг в друга, чтобы глубже, больнее, недостаточно будто уже.

Кора влюбилась, как девчонка. Ему-то, конечно, не сказала, что в первый раз такое. Были другие, был Бойд, но не он. Теперь отдельное, только, увы, проваленное. Причина: не судьба. Серьезно, а кто-то в нее, судьбу, верит, а? Смешно.