Так или иначе, у них никогда не было девчонок. А теперь они женаты на самых красивых женщинах в мире.
Стайлз видит, как ладонь Скотта под столом сползает на живот Малии, и с удовлетворением отмечает, что с будущим малышом МакКоллом все в порядке. Малия обхватывает тако со стекающим с краев сыром одной рукой, второй незаметно поглаживает живот.
Спустя десять лет, видя ее, счастливую с его лучшим другом, вынашивающую его ребенка, Стайлз осознал, что они поступили правильно и это не ее вина, что Элли никогда не получала от нее столько внимания и заботы, сколько уже ощутил этот еще не родившийся малыш, хотя в худшие дни после этого Стайлзу хотелось так думать.
Потому что для него выбирать между обоими его детьми равнозначно тому, чтобы выбрать между водой и воздухом. Потому что в этом смысл быть родителем - одинаково относиться к каждому своему ребенку, несмотря на все трудности, которые предвещает появление и воспитание малыша.
Но сейчас, сидя в их кухне и притягивая к себе свою жену свободной рукой, он понимает, что, найдя того одного, кого она может любить просто потому, что он есть, того, кто не напоминает ей о прошлом, Малия может быть матерью, которой все эти двенадцать лет боялась стать из-за чувства вины. Что бы она ни думала о нем, Стайлз всегда хотел, чтобы она была счастлива.
Скотт обнимает Малию со спины, забирая у нее грязные тарелки, и опускает их обратно в заполненную мыльной водой раковину. Она оборачивается с недовольным лицом.
– Только не снова.
– Ты знаешь: никаких нагрузок ближайшие пару месяцев.
– И никакого секса, но мы собирались вернуться к этому до того, как я начну хотеть задушить тебя больше, чем переспать с тобой. Скотт, это всего лишь мытье посуды. От этого с ним ничего не случится. И, если хочешь знать, ты уже меня раздражаешь.
Скотт целует ее в кончик носа.
– Ты можешь поговорить об этом с Лидией, а я иду на перекур со Стайлзом.
– Если ты растрепал все Стайлзу, это не значит, что я сделаю то же самое с Лидией. И надень куртку. Скотт, сейчас, - выделяет она.
– Куртка, не курить на веранде и не обсуждать со Стайлзом ребенка, - он ненадолго останавливается у задней двери с зажатой во рту сигаретой, проталкивая руку в рукав штормовки и смотря на ее застывшее на лице раздражение, и думает о том, что еще в прошлом году не решался представить себе, каково это: слышать, как посреди ночи Малия ворчит из-за того, что не может спать лицом в подушку, а после позволять ей закидывать на себя ноги и осознавать, что совсем скоро малыш будет будить их, толкаясь в ее животе.
– По-моему, Лидия тоже уже догадалась. Она смотрит на меня так, словно я скрыл от нее рост цен на бирже, - хмыкает Стайлз, когда Скотт выходит через заднюю дверь и тянет ему пачку «Лаки Страйк». - Отвратительная шумоизоляция, - объясняет он. - Не удивлюсь, если весь район слышит, как вы двое, хотя бы раз за ночь…
Скотт толкает его плечом и прикуривает.
– Ужасное чувство, - признается он, пока они огибают их с Малией блочный дом. Зажженные фильтры сигарет мигают в промерзлом воздухе. - Не могу перестать думать о том, что сейчас там ребенок.
– Ну, во-первых, он не там, и он надежно защищен, если ты об этом. Когда мы ждали Томаса, мы были на каком-то европейском вебинаре для будущих родителей. Там прямо сказали, что на поздних сроках это помогает подготовиться к родам. Вы уже думали над тем, где хотите сделать детскую?
– Нет. Но, наверное, во второй спальне. Это южная сторона, витамин Д и все такое. Хотя Малия говорит, что хочет, чтобы он спал с нами. Думаю, и я тоже.
– Все же в порядке? - спрашивает его Стайлз, и Скотт вспоминает их первые бессонные ночи после того УЗИ, когда они прижимались друг к другу, и он слушал сердцебиение их ребенка. Они не говорили о выскабливании. Они не говорили о том, что думали, что потеряли его.
– Да, если не считать повышенного контроля беременности, избежания стресса и всего в этом роде, - Скотт зажимает сигарету между губ.
– И как только она позволяет тебе с ней носиться?
– Я не спрашиваю, - хмыкает он и замечает мигнувшие в темноте парковочные лампы. Под шинами поскрипывает песок.
– Какого хера? - Стайлз перегоняет сигарету в уголок рта, как какой-нибудь Бельмондо, и уверенно направляется к белому «остин хили» с калифорнийскими номерами. Это одна из летних ретро тачек Питера из его резиденции в Западном Голливуде. Таких на весь мир штук десять. А потом, прежде, чем Стайлз успевает подойти, пассажирская дверь распахивается и из пропахшего кожей и кокосовым маслом салона выскакивает, как мяч из софтбольной пушки, Элли.
– Солнышко, аккуратней с… - говорит Питер, интонационно - уже не в первый раз, но она, с присущей всякому ребенку небрежностью, все-таки хлопает дверью. Машину за сто шестьдесят тысяч долларов встряхивает, как стаканчик с ром/колой на сабвуфере. Подвеска натужно проскрипывает над пружинящими покрышками. Элли рывком оборачивается, не по погоде северной Калифорнии шорты болтаются на ее расцарапанных ногах, лицо раскраснелось. Когда Скотт замечает ее полный обиды и ненависти взгляд, он подается вперед, останавливая ее за плечи, ставя в приоритет сохранность своего ребенка.
– Сейчас… не самое подходящее время, малышка, - говорит он, опускаясь на корточки. Колени прохрустывают. - Стайлз и я все тебе объясним.
Элли смотрит на него с плохо скрываемым отвращением, отталкивает его руки и плечом толкает переднюю дверь, снося выпуклого пластмассового Олафа и отпихивая полосатый коврик из «Икеа». Когда Скотт оказывается за баррикадой из сваленных стульев в кухне 12 на 12, Элли уже напускается на Малию:
– Я думала, что ты умерла! - кричит она, растирая слезы по пошедшим пятнами щекам и ударяя ее в грудь и живот с силой обманутого разгоряченного ребенка. Тогда Скотт уже злится: он грубо сжимает ее кулаки, протолкнувшись к ним и опрокинув алюминиевый поднос с тако, и оттаскивает ее от своей жены. Но Элли выкручивается, лягнув его ногой в скользкой подошве с жвачкой, и выплевывает Малии в лицо: - Лучше бы ты умерла! Чтобы когда-нибудь не испортить жизнь еще одному ребенку!
Потом она оборачивается к Скотту, ее щеки влажные и черные от загара, проникшего в кожу, как креозотовая пропитка.
– Ты говорил, что друзья не врут! Не нужна мне такая дружба! - Элли толкает его, и из ее носа вливает кровь. Она стирает ее рукой, словно соус или арбузный сок, обыкновенным в своей повседневности жестом, как если бы это была привычка из разряда чистки зубов или завтрака. Она быстро обмазывает ладонь о футболку и выносится в темноту с последующим хлопком москитной сетки и удаляющимся скрипом песка под маленькой обувью до того, как они успевают решить, что им делать.
– Твою мать, - говорит Стайлз и срывается к хлопающей на сквозняке двери, но Лидия его останавливает. Из всего Скотт слышит только, как с ощутимым запахом горелой кукурузы скукоживаются в духовке маффины, пищит таймер и насколько быстро забилось сердце его ребенка.
– Тебе нельзя волноваться, - говорит он Малии.
– Это копилось все девятьсот миль, что я вез ее сюда. Спиной ощущал эту детскую нерастраченную энергию. Дерек был таким же, - Питер протискивается между косяком и холодильником, поворачивая плечом Статую Свободы, пришпиленную на их список продуктов. Он возвращает ее на место указательным пальцем. - Но здесь мы не потому, что девочке приспичило покопаться в бумажках приемного отца спустя десять лет от роду, не думайте, - продолжает он и оборачивается к ним, прокручивая в руках Колизей на магните. - Все дороги ведут в Рим. Верите или нет, внеплановое воссоединение семьи - не самое занимательное в этой слезодавительной истории.
//
– Как это могло произойти? - спрашивает Стайлз следующим утром, когда они собираются в ветклинике с Дитоном, эспрессо из МакДрайв и собачками с уретритом. За немытыми стеклами клубится туман.
– Могу предположить, этому обязана сильная внутриутробная связь. Каждый ребенок зачинается в любви или похоти, рождается в боли и страдании, для радости или трагедии и мучения, но он всегда имеет связь с матерью, он растет в ее чреве на протяжении девяти месяцев. Но я знаю об этом не так много, как вы думаете. По преданиям квилетов, такие дети, как Эллисон, проходили через обряд жертвоприношения. Матери разрезали животы своих младенцев и обмывали в крови новообращенных в quauhxicalli - орлином сосуде, с остатками плаценты и пуповиной. Легенда гласит, что после этого сердце новорожденного начинало биться с силой, подобной той, с которой молния ударяет в землю, и он обретал возможность исцеления. Так женщина понимала, какого ребенка произвела на свет - сверхсильного, со сверхскоростью и сверхчувствами, способного не потерять контроль над собой во время лунного затмения. Того, кто сочетал в себе четыре божества: солнца, скал, земли и неба; четыре ветра с четырех сторон света. Ребенка, способного убить вождя. Они называли их ka ngaro. Обреченные.
