– Ищет Малию.

– Ищет Малию? Ну класс. С помощью способностей банши или, может, по волчьему навигатору? Скотт не в порядке. А у Лидии, так, к слову, два диплома и научная степень. А еще у тебя. А Арджент, который тоже был здесь, единственный в курсе, какое дерьмо опять случилось.

– Именно поэтому прямо сейчас он ищет Джерарда, Лидия - Малию, а тебе лучше глубоко вдохнуть и заткнуться, милый.

Лиам возле шмыгает носом.

А дальше это сумасбродное сборище вдруг пополняется. Они виделись в Рождество, а сейчас февраль и она все еще с пеной у рта на него.

– Разминулись с Лидией?

Опять эта ненужная, нервная усмешка, и она упирает в него полную брезгливость взгляда с замкнувшей на поцелуе в Лас-Тунас-бич и Скотте капиллярной проводкой белков. Наивно уверен, что дело еще в этом.

– Я здесь не ради тебя, Стайлз.

– А я давно не ревную, если заметила.

– Ты понятия не имеешь, что мелешь. Дай пройти.

Она толкает его. Она не оправдывает его тем, что пороть чушь было, чтобы не набивать антидепрессантами глотку, от которых его всегда долго тошнило. “Все еще психически-неустойчивый, Мал, шизанутый после Айкена”.

– Лиам. Пусти ее.

Здесь все мало говорят.

– Он еще не умер, можно громче, – бросает Стайлз между делом.

– Закрой рот, – Малия смотрит на все, чтобы не смотреть на Скотта.

– Слушай ее, милый, – отвечает Мелисса.

– Скотт.

Сразу вспоминается многое. Больше, чем нужно было, чтобы вспомнилось. Тут и ее беременность, когда он все время торчал рядом, костюмы для дайвинга и сквиши за десятку, прямые мышцы смуглого живота, жесткая поросль под пупком и его пальцы в ней. А еще адрес в дверной щели, район восточного вокзала в двадцатом округе и утесные глыбы на залитом песчанике Ла-Манша.

Она умерла бы, если Питер не успел вовремя. Она не сказала, что это не сестра была в лесу тогда. Окровавленные луночные следы под ее лапами и черная шерсть волка.

– Скотт, очнись.

– Это не сработает, и боль ты его забрать не сможешь. Я пробовал. Уже все здесь.

– Нет, не все, ты торчишь здесь только пару часов, – встревает Стайлз. – Мелисса и Лидия не смогли помочь ему. А еще Арджент. Скотт умирает, а мы тут только и делаем, что гадаем на кофейной гуще. Зашибись пробуем.

– Заткнись.

Горят глаза, и она вдавливает его тело в стену против здравого смысла и самой себя. Ушло достаточно сил, чтобы она ослабела. Чтобы он успел удержать.

– Твоя грудь.

– Замолчи.

– Какого черта вы, двое, делаете? – мать Скотта злится. В последний раз Стайлз видел ее такой, когда она объявила бойкот его отцу. Это была девочка на столе и меч Киры в ее груди. Отец вызвал труповозку.

– Пошли.

– Нет.

– Я сказал, пошли, – Стайлз выведен тоже. Он грубо тянет ее за собой и садит на бортик сверкающего джакузи в золотой ванной с мыльницей-ракушкой и махровыми полотенцами в стопке с дырявым с бэтменской мышью. Нервно запускает пятерню в волосы.

– Да что с вами такое?

– А что с тобой?

У него коросты на костяшках. Забытая внеплановая тренировка под дождем в плюс три.

– Был ближний бой.

Она не верит.

– Учение на одной из баз, бой при захвате, исламистские джихадисты. Забудь, нам запретили говорить о том, что мы там делаем. Раздевайся. В смысле, снимай все, что сверху.

– Не пытайся сделать вид, что тебя это волнует.

– Что? Меня волнует, Малия, очень даже волнует, поэтому сними эту чертову одежду, пока я не сделал это вместо тебя.

И тогда она стаскивает с себя все. Спортивную куртку, свитер и футболку с “хард рок”. До голой груди и отмокших слоев однослойной туалетной бумаги, не успевшей присохнуть.

– Бог ты мой, тебя будто выпотрошили стальной арматурой.

– Это был роуп-джампинг.

– Ты врешь.

– Само собой.

Но он помогает ей. Обрабатывает и мастерски все бинтует, ей не сказать, что приятно, что он задевает ее чувствительные соски, но спиртовый раствор жарит сильнее газовой горелки, а рука непроизвольно стискивает его плечо.

– Больно?

– Нормально, – врет она. Он замечает без сбитого сердца. – Тупой вопрос, ты понял.

– Почему ты не регенерируешь?

– Тебе правду? – ей удается выдавить усмешку. Убогую. – Из-за Скотта, но не спрашивай, в чем связь. Лучше сразу заткнись.

– Тогда спрошу потом, – и он тоже заставляет себя улыбнуться. На одну долю секунды, так глупо. – Вы нужны мне, вы оба. И я не дам тебе умереть, Малия, поняла? И не дам ему.

– Он справится.

– А ты? Сколько ты выдержишь вот так?

– Речь не идет обо мне. Речь идет о Скотте.

Потом уже она долго сидит возле него, оглаживая его венозные руки, впечатывая свои так крепко, будто у нее хватит сил забрать всю его боль. С того дня, когда она уехала с полным баком на север. Около пяти лет назад.

– Скотт, прошу, очнись.

– Не переусердствуй, – просит Стайлз. – Ты слаба, ты не справишься.

– Я справлюсь.

Но всего этого недостаточно.

– Вернись ко мне, ладно? – она говорит так, чтобы только он услышал. Если он слышит. Берет его лицо руками.

У него синюшные, с заусеницами губы. Очень слабое дыхание, и сердце почти не стучит. Зомбенок, не Вуди, но подобранный на свалке и наспех склеенный до болтающейся головы-пластмасски.

Это еще не криповый Ромео из ремейка девяностых, но когда черные всполохи стянут ее грудь и она оторвется от его разлепленных, ловящих вдох губ, Шекспир пожалеет, что в этом мире убивает Джульетту первой.

========== это Голливуд, Страна грез ==========

Комментарий к это Голливуд, Страна грез

Промежуточная глава на полторы странички с кульминационной Скалией, здесь еще остались те, кто их ждал? На десерт пару отсылок к предыдущим главам, “эгго” и “Красотка” девяностых с Ричардом Гиром (:

[С тех пор, как я

пустился в одиночное плавание,

Мне снится, что

ты вернулась домой].

– Малия, Малия.

Он снова вовремя ее подхватывает. Раздражающий фактор, однако, в этом и заключен, что он опять ее трогает. Ржавчина на мозговом щитке в отмокшей черепной коробке и извилистые кабели без оплетки. Току впору соседствовать с влажностью.

– Убери руки, я в порядке, – она пару раз дергается, чтобы он отпустил ее. Все это недолго, пока мать Скотта плотнее закрепляет иглу в вене и дает ему заполнить рвотной слизью таз.

У него гноится лопнувшая кожа, вспухшие глаза неохотно берут фокус - затянуты дырявой мутной пленкой с сочащейся сукровицей.

– Я знаю, что тебе больно, мой мальчик, но я это сделаю.

Все без тремора, должно во врачебной профессиональности. Она вводит одно из тех опиоидных обезболивающих под отслоенную грудную кожу, в язвенную гангрену с почерневшими, слизистыми кусками ткани против бьющегося в судорогах сына.

Это много, чтобы выдержать сопливому бете. Звук выблевываемого в унитаз завтрака через пару стен в своей натуральности еще отвратительней. Зато справляются они. Пусть даже с пустым безверием за выделением пота.

– Лия? – Скотт слабо тянется к ее лицу, и она подтягивает его ладонь своей. Он редко называл ее так. Пару раз, когда они долго целовались после секса, голые, в еще не скуренной нежности розовых предрассветных сумерек. Когда она не оставила его.

– Замолчи и потерпи еще, ладно? – она нервно облизывает ссохшиеся губы, скользя свободной рукой к нему. Сглатывает соленость крови.

– Тебе не стоило забирать боль.

– Серьезно, заткнись, – это она еще смотрит на него, а потом уже прогорает в растраченности последних сил. Роняет голову с предлогом на обыденную близость, задевает губами его скулу, его взбухшую, влажную шею. За кислотностью железа и железом крови есть его запах, мускусный, грубого мужского тела.

– Я люблю тебя, – у него губы отклеиваются с треском пересохшей кожи, старается через роботную ватность рук притянуть все-таки поближе. Это все тихо, и он не лезет по пожарной лестнице и не кричит, что это Голливуд, Страна грез. И он не уверен, что ей это нужно было бы. Она не красотка Вивиан, а он не финансовый магнат Эдвард Льюис, и на свой фильм у них только затертая лос-анджелесская пленка и желтая краска за десятку за банку.