– Вся наша жизнь вне закона, Скотт. Все это чертово дерьмо. Мы не лига справедливости, мы звери, а эти кексы - это лишь малая часть того, что мы нарушили.

– Некоторые из нас больше люди, чем те, кто когти не прячут.

– Такие, как ты.

– Как все мы, – Скотт руки, пальцы переплетает. – Ты не должна винить себя в том, что сделала, будучи койотом, Малия. Ты человек прямо сейчас, человек для меня. Я готов доказать тебе, я проходил через это сотни раз.

– Прошу, Скотт, – Малия качает головой. – Не надо.

Не надо. Она рассыпается песочным тестом, тертым шоколадом, ломается, как бисквит. У Малии шоколад на пальцах на вид - кровь.

А он ее целует, подхватывает под ягодицы, тянет на себя и шепчет, шепчет: койоты не могут так. И он дышит ей в губы, шею, и он дышит ей, и он знает: это его, их, а не волчье. Это он несет ее в спальню, он освобождает от одежды, он, он, он.

А она отвечает. Она зарывается пальцами в волосы, она под ним стонет и говорит на выдохе, рвано: это. не одно. и то же.

но это одно: волки не любят, а Скотт языком на животе выводит - без ума от тебя.

Он засыпает, прижимая ее к себе, и Малия еле из объятий выскальзывает, стаскивая простынь, и он под ней голый, он ворчит что-то и закрывается подушкой, но он не просыпается - на белизне постели его загар кажется почти черным.

Малия мерзнет; мерзнет даже, натянув хлопок ткани под самый подбородок. Скотт грел; Скотт едва не тот паренек из вампирской саги, что с табу на рубашки.

В кухне запах выпечки сбивает дождь. Растекается в слюни на стеклах, и Малия всерьез думает, что эти, из мира искусств, - конченные. Плевки на окнах - эстетика психов, ей-Богу.

Она отворачивается, и стук капель - будто в спину. Делает шаг, другой. Рисунок Скоттом бережно возвращен на прежнее место - висит, магнитом прижатый, слева от центра.

Малия срывает. Малия смотрит, смотрит, зубы стискивая. Этого хватает, чтобы сделать то, что откладывала год, два, четыре. Этого хватает, чтобы метнуться к рюкзаку, достать телефон и включить (мертвый груз). Этого хватает, чтобы увидеть:

Сто семнадцать непрочитанных сообщений.

И кликнуть: Стайлз.

Малия листает: последние несколько лет жизни уместились в десять секунд, вау.

У Малии руки, честно, дрожат. Вся она.

Наш первый зубик. (Почти волчий клык!)

Крокодильчик учится ползать (этот сверх крутой коврик стоит семьдесят баксов! А я в детстве грыз свои ноги).

Шаг вперед: Элли. (я работаю над тем, чтобы Арджент отдал ее в хип-хоп).

Банановое пюре! (кажется, пару месяцев назад Крис говорил что-то о прикорме? идиотское слово).

Элли-хмуроволк. (Дерек замешан?).

Роско-младший. Детка, это, мать его, эксклюзив!

Барби и железный Пегасец.

Наша девочка, Мал.

сотни фоток. малышка с его родинками на скулах, малышка с его улыбкой. малышка, которая всегда будет его самой-самой любимой (разве может забыть она, Малия? его руки на ее животе, четырнадцатое).

Прости, что твои ро­дите­ли та­кие иди­оты, ко­торые чер­тов­ски об­ла­жались.

од­но сло­во. Все­го од­но сло­во, Мал.

Она же твоя дочь.

========== Эллисон Арджент ==========

Эллисон Арджент четыре с половиной. У нее школьная форма голубого цвета и не по-детски боевой настрой. Кепка, фигурка Человека-паука и ланч-бокс с Майком Вазовским в рюкзаке.

Айзеку двадцать два. У него полуторагодовалый Олби на руках и обслюнявленная футболка. Одно указание от Криса, сотня от Коры и детская бутылочка в нагрудном кармане.

– Шевелись, Айзек, – малышка закатывает глаза. Серьезно, она делает это. От горшка два вершка, а серьезничает и брови к переносице сдвигает, как Дерек. Противовесом медовые чертята в глазах и прыгающая голубая голова Салливана на спине.

Итак, у Элли первый день в школе. Элли едва бы высидела еще пару лет, считая деньги в жестяных банках в кафе Марии или расспрашивая Брэйден о чем-то вроде: “У червяка есть мозг? Я отрезала ему голову, но не могу найти”.

– Я готов, если ты понесешь Олби вместо меня, – их с Корой карапуз с рук не слазит. Айзек поспорить готов, что подкачался, таская его двадцать четыре на семь.

– Мне придется, если ты будешь тащиться, как будто тебе лет сто! – упрекает малышка. Она вся Стайлз: гиперактивный гений, но прямая, как извилины в айзековской голове. Ребенок, который в свои четыре знает больше, чем Айзек в двадцать два, и, вероятно, даже больше, чем Крис в свои сорок восемь. Безумно смышленый ребенок-парадокс: Элли читает Хокинга, но верит в супергероев и Бога. Думает, он тоже из этих, с суперспособностями. Живой Трибунал среди своих.

Айзек в этом ни черта не смыслит, а малышка собирает собственную вселенную до дыр затертыми комиксами, веб-страничками и болтовней со Стайлзом по три часа в день. (Этот парень заканчивает Академию ФБР, серьезно?).

Айзек тормозит на входе в школу. Вокруг десятки смуглых ребятишек, цветные рюкзаки, слова на испанском и улыбчивые родители. Элли останавливается тоже и на Айзека смотрит.

Итак, она рослая. Ее рост чуть больше четырех футов, и это выше нормы, и она выше многих четырехлеток, но здесь она все равно малышка. Она выглядит младше; разумеется, потому что ее место в детском саду. То есть нет, Элли не ровня жующим сопли карапузам, но ей и не шесть.

– Если что-то не понравится, я сразу заберу тебя домой, – говорит Айзек, присаживаясь на корточки и пытаясь между тем удержать на руках сына, который на землю сползает, будто желе.

– Жалко, что Олби не может пойти со мной, – Элли вздыхает, проводя рукой по его по-детски пухлой щечке. Тот факт, что пацаненок остается, - единственное, что ее заботит. – Я потом скажу тебе, есть ли там секретный штаб супергероев, ладно? А ты пока расти быстрее! Стайлз говорит, что, когда очень-очень сильно хочешь стать взрослым, Бог слышит тебя и делает большим! А еще Стайлз говорит, что быть взрослым - это не круто, и что взрослые думают, что супергероев не существует, но Стайлз-то знает, что они есть, а, значит, не все взрослые думают, что супергероев нет! Так что захоти, Олби! Захоти стать большим! – она трясет его за маленькую ручку и подпрыгивает на месте, а карапуз в ответ важно пускает слюнявые пузыри изо рта, лопая их пальцами и размазывая по лицу Айзека.

В конце концов, дальше они вместе идут в класс, и Элли с детским любопытством разглядывает каждого, кто встречается на пути. Ей интересно; интересно все здесь: от шкафчиков вдоль стен до семиклашек, которые выглядят на все семнадцать. У нее глаза горят, и идет вприпрыжку, и прыгает короткий хвостик на макушке.

– Тебе придется говорить по-испански, – напоминает Айзек. В самом деле, ей не обязательно идти в школу в четыре. Хотя бы потому, что один из будущих одноклассников - соседский хулиган, которого в одиночку тянет на себе мать вместе с пятью братьями. Ему почти восемь, и он разжигает костры в железных бочках и бьет бутылки, а Айзек едва не местная сплетница (хочешь не хочешь, в их маленьком городишке все друг друга знают - Айзек убедился).

Что ж, Крис и так устроил Элли в лучший класс. Роберта - милая чернокожая учительница, с которой они ходят в прачечную по вечерам пятницы. Она говорит по-английски и приветливо улыбается, когда Элли перепрыгивает через порог. Айзек тянет ее за лямку рюкзака прежде, чем та убегает.

– Не отвечать, пока учительница не разрешит. Я помню. Еще спрашивать, могу ли я выйти, если мне нужно сделать пи-пи.

– Просто скажи Роберте, чтобы позвонила мне, если захочешь домой, ладно?

– Папа говорит, что ты не должен позволять мне манипулировать тобой.

– Что? Ты не манипулируешь мной. Чтобы ты знала, я готов забрать тебя прямо сейчас.

– Еще папа говорит, что ты не должен говорить так.

– Ладно. Да, твой папа прав, Элли, я не должен, – Айзек треплет ее по голове. – Приду после уроков.

– В двенадцать тридцать.

– В двенадцать тридцать, – соглашается он.

– Я люблю тебя, – Элли забирается к нему на колени, шею тоненькими ручками обхватывает. Олби, зажатый между, возмущенно не возникает. Высовывает язык, болтая о чем-то своем. – И тебя, братик, – целует его в обслюнявленный рот, сползая с Айзека. Пацаненок морщится забавно.