– Иди ко мне, малыш, – Кора подхватывает ее на руки, и Кора ощущает их обоих, ее крох, которые не знают друг о друге, но будто бы чувствуют; потому что он пинается, когда Элли рядом, потому что Элли инстинктивно жмется к животу.

– Ты моя любимая девочка.

Целует ее в кончик носа, и Элли морщится забавно, а она, Кора, разрыдаться готова (будь неладна эта чувствительность).

– Ты моя любимая Кола, – говорит малышка искренне, и Кора чувствует, чувствует все это. Не чутьем оборотня, нет. Женщиной.

А Айзек переминается с ноги на ногу рядом и не понимает, конечно. То есть видит, слышит, но не знает. Не ощущает так, как она. И Кора замечает это в его глазах, и это сбивает с толку.

– Я возьму ее, – произносит, когда Кора поднимается с Элли на руках.

– Все нормально, – отвечает она, и малышка крепче обхватывает ее за плечи. – Мы собираемся вывести лошадей. Ты с нами?

– Н…

– Да, Асек, да! – перебивает Элли, хлопая в ладоши.

Айзек, конечно, добавить не успевает, что не катается и лошадей, кстати говоря, не терпит. (Кому интересно, что он разбил голову в шесть, свалившись с пони на школьной ярмарке? Коре уж точно нет).

Он не боится, у него нет гиппофобии, нет, и лошади, разумеется, - это не четыре стены, но Айзек смотрит затем в жуткие дыры черных глаз, и он чувствует, что ничем хорошим это, ей-богу, не кончится. Серьезно, ничем.

– Кто хочет с нами? Дерек?

– Я не хочу, – говорит Хейл коротко, закинув ноги на один из стульев. На нем клетчатая тенниска, и он, вероятно, сошел бы за дедулю, не будь подкачан, как Шварценеггер.

– Зануда, – Кора закатывает глаза, дергая лошадь за поводья. – Старик Менфрид в свои восемьдесят сделал бы тебя.

– Старик Менфрид умер, когда играл в гольф. Он сделал бы меня только в собственной глупости.

– О, иди уже, – бросает Брэйден, сталкивая Дерека со стула. Кора довольно хмыкает.

– Пусть Айзек едет, – пожимает плечами Хейл.

– Что? Причем тут я? Это твои лошади.

– По-твоему, я похож на конюха?

– Ты похож на обвисшую мошонку, Дерек, – встревает Кора.

– Мошонка, мошонка, – вторит Элли радостно.

Дерек усмехается, расслабляясь в стуле. Кора бросает на него гневный взгляд и просит малышку не повторять за ней.

– Эй, вы двое, – вступается вдруг Брэйден, пиная ногой ножку стула, в котором нежится Хейл. – Поднимайте живо свои волчьи задницы и не имейте привычки заставлять дам ждать, – сухо заканчивает она.

Один-ноль буквально. Стоит ли говорить, в чью пользу?

– Мог бы и не форсить, – бросает Кора, когда Дерек забирается на вороного коня. С грацией Наполеона держится, ей-богу. (Айзек-то едва заползает на спину своего).

– Он не самый сговорчивый, так что держись крепче, – замечает Брэйден, отпуская поводья. Не усмешка ли это на ее губах, а?

– Ага, спасибо, – бормочет.

Чертовски, знаете, вовремя. Предупрежден - вооружен? О, Айзек готов поспорить. Ой как готов.

– Но, – говорит он, потому что это единственное, что приходит в голову. – Но, лошадка.

И его конь прет совершенно в другую сторону. Что ж, Айзеку, конечно, ума хватает порычать. Громко так, чтобы, тугоухий, услышал.

Потом только понимает: зря.

Разумеется, зря.

Берет в толк, когда валяется на земле, сброшенный, с локтями разбитыми и золотом в радужках: копытный-то пятьсот ярдов протащил. И сгинул, черт.

Плевать. Ему, Айзеку. А Дереку нет. Дерек возле застывает, и его, правда, слишком много. Тень не человека, нет.

– Где конь?

– Откуда мне знать? Он твой, вот и копайся в его желейных мозгах, – держится ровно, а взгляд щенка, которому воздух из легких выбили; забитый такой, напуганный.

Кора едва держится, чтобы не подбежать, прижать к себе. Помнит ведь, что значит. Звук бьющегося стекла, коробки, морозильник - страх. Айзек боится.

Дерек протягивает руку:

– Поднимайся, найдем его.

– Зачем? – спрашивает уже раздраженно. Знает, что заметили. Она, она заметила.

Айзек не готов выглядеть слабым, не сейчас.

– В той стороне железнодорожные пути, и поезд будет там меньше, чем через десять минут, – объясняет Дерек. – Шевелись.

– Как ты вообще можешь об этом знать?

– Абсолютный слух и несколько простейших физических расчетов. Еще вопросы, или займемся делом?

В конце концов, они успевают: спасают коня, товарняк и возвращаются на ранчо точно к барбекю. Это кажется одной из тех забавных историй, которые обсуждают во время семейных ужинов, но Айзеку не смешно, и Дерек-то, знаете, тоже не веселится, а Брэйден едва держит себя в руках, когда этих двоих и коня на горизонте замечает.

– Солдатская пунктуальность, мальчики, – усмехается она, нанизывая стейк на вилку.

А потом забывается. В разговорах, холодном лимонаде и апельсиновых тенях на лицах. Здесь дом. Кажется, этого достаточно, чтобы стать счастливым. Раскрошить счетчик и быть. Не хоронить себя в семнадцать, двадцать. Говорить спасибо, что жив.

У Айзека будущее в Коре. Буквально, потому что под ее сердцем его ребенок. И он чувствует, когда прижимает ладонь к ее животу, опускаясь рядом, касаясь губами плеча.

Чувствует:

в этом - жизнь.

Комментарий к семья

Итак, хэппи энд?

Айзек/Кора не каждому по душе, да, не все разделяют, но я люблю их, я чертовски люблю этих двоих, и я верю, что и вы полюбили их тоже. Самую малость, может, но.

Спасибо за то, что все равно были здесь. Правда, я ценю это.

Впереди — центрик-Малия, Скалия (!), Стидия, дедушка-Питер и малыш Олби.

Много персонажей, много событий. Романтика. Щепотка ангста. Шаг (огромный шаг, право) в сторону сюжетного целого.

Вам понравится это =)

========== Малия; возвращение домой ==========

Это было четыре года назад. Маршрут до Досон-Крик на затертой карте и тысячи миль по канадским трассам.

Малия бежала.

Думала, навсегда.

//

В рюкзаке все самое необходимое и пачка мармеладных медведей за шестьдесят центов на завтрак. В голове Сиэтл, заправки и ночи по I-пятой автомагистрали до пункта нерастраченной молодости в окрестностях беглого себя.

Там где-то в указателе “новая жизнь”, а здесь все тот же Бикон, Скотт и воспоминания те же, давящие двадцатипятитонным автофургоном.

– Пожалуйста, не надо, – просит она. Его поцелуев, его рук на голых бедрах, этого его по-песьи тоскливого взгляда, будто он завоет.

Вбивать друг друга в кровать тоже определенно не стоило.

– Что не так?

– Все, – нервно отрезает она. – Я уезжаю, Скотт.

– Но ты можешь поехать со мной в Дейвис. Ты же знаешь, Малия. Прошу, уедем вместе.

– Нет, – заранее вызубренная речь. – Нет, не уедем.

– Мал.

– Мы не Стайлз и Лидия, Скотт, ладно? Нам не по пути.

Это же не они едут в Куантико и мнут простыни во всех придорожных мотелях. Это Стайлз и Лидия.

– Он же все еще нравится тебе, да? Ну конечно.

Нравится. Прости, из башки не вышибить то, что у них есть дочь. Была дочь, - снова поправляет она себя. Элли по документам Арджент. Элли с Малией связывают только те девять месяцев, которые она ее в себе носила. Они со Стайлзом не парочка новоиспеченных родителей. И она, естественно, бежит не потому, что тут все буквально кричит, что они могли ими стать. Она знает, что нет.

– Прости, – невесть зачем говорит Скотт. Малия никогда его не понимала.

Он улыбается, а у нее слезы подступают к горлу перечной волной. “Неужели ты ничего не понял, Скотт? - хочется ей заорать. - Теперь каждый сам за себя. Нет больше стаи - развалилась”.

У нее нет права на еще одну человеческую слабость.

– Не пытайся меня найти, Скотт.

Она уезжает на рассвете с почти полным баком и комом в горле. Знает: назад пути нет.

Ей удается обманывать себя на протяжении четырех лет. За это время она объезжает всю Канаду, меняет десятки рабочих мест и спит в откинутом кресле своей машины на мотельных парковках. У нее нет денег, чтобы заплатить за номер. Ей не хватает даже на нормальную еду, и она сбрасывает двадцать фунтов, глотая яичницу и морковные тосты в дешевых по местным меркам закусочных раз в день, но она многое перестает вспоминать. Не знает, что и за это придется платить.