И пусть ребячливость в красивых чертах давно уже обратилась в надменное лукавство, вот-вот да и показался на миг кончик языка, тянущийся к носу, пока узловатые пальцы марали бумагу цифрами и линиями, точно двигались по неслышной команде.
– Любуешься мной, а, Назяленская? – вдруг заговорил он, не отрываясь от чертежей. Вместо этого повернул их под другим углом, с минуту поразглядывал, довольно хмыкнул и снова занялся делом. – Не осуждаю, я красивый. А новые моросеи, вот увидишь, станут моим величайшим изобретением, за которое тебе, женушка, впору выдать мне медаль. Устроим праздник великих выдумок, всех пригласим – пусть покажут прелестные заводные игрушки и станки с ручным управлением.
– А гвоздем программы станет дивное озерное представление? – полюбопытствовала Зоя.
– Оно самое. Но, признаться, выбор между ним и десертной композиций размером с купол Малого дворца дался мне нелегко.
– Ты повторяешься, – сказала она, припомнив, как однажды Николай самолично заронил зерно сомнения в действие моросеев. Казалось, это было в другой жизни, когда все, что заботило Зою, было будущее Равки и ее гришей. Когда она была генералом, а не королевой. Когда казалось, что сам Санкт-Илья в цепях быстрее сойдет в своем святом обличье с икон и спляшет в песках Неморя, чем златовласый любимец народа пожелает драконью плебейку и ей принесет клятву любви и верности.
Николай оторвался от чертежей и наклонился к ней, фатовато улыбаясь. Зоя знала это его выражение: он замышлял что-то грандиозное или грандиозно опрометчивое – поди разбери – и сам собой был донельзя доволен.
– Нет, в этот раз все удастся. Керчийцы, каэльцы, шуханцы – все захотят к нам в союзники, а нам только и останется, что упрямо топнуть ножкой, малость попривередничать и денек-другой подождать, когда вместо одной козы нам предложат две, а потом и все стадо.
Зоя прищурилась:
– Подозрительно похоже на тактику мошенника и вора.
– Бизнесмена, – поправил Николай. – Когда тебе предложат стеклянную подделку, скажи, что другие дают фианит, но не соглашайся, даже если цену удвоят, потому что к чему тебе парочка славных имитаций, когда ты можешь получить безупречный бриллиант?
– Или не торгуйся за то, что по праву твое, – фыркнула Зоя.
– Ну, любовь моя, за последние годы мы, безусловно, преуспели, но сомневаюсь, что Равке уже впору играть роль требовательной дамы. Но кавалеров на крючок мы обязательно подцепим – изобретательностью, чувством юмора и превосходными манерами, – отозвался он и упрятал начальные эскизы между страниц своего дневника, который всюду носил с собой, как иные носят чудотворные иконы и костяные обереги, и в который то и дело что-то записывал с видом не то ученого мужа, не то прославленного летописца.
Рукава его рубахи были наспех закатаны до локтей, в левой мочке золотилась сережка, на пальцах красовалось не меньше дюжины чудных колец, а кожа давным-давно обратилась в доспехи южного солнца, утратив навечно бледность северян. И пусть двигался Николай с грацией царского сына, в эту минуту он походил скорее на плутоватого мореплавателя, пленявшего своей диковинной иностранностью. На суше он был уже с неделю, а от него все еще пахло морем и заграничными специями.
Будто прочитав ее мысли, Николай вдруг сказал:
– Как только вернемся в столицу, снова приму вид благородного вельможи самой высокой и чистой пробы, а пока, если не возражаешь, желаю еще немного побесчинствовать, – он проказливо подмигнул и стянул через голову рубаху, обнажая крепкое тело. На шее болтался вышитый лазурной нитью оберег с моряцким святым – сердечный подарок капитана Гафы, который Николай снял и отложил в сторону, любовно пригладив тесемку.
В ответ на его слова Зоя изогнула бровь:
– И что бы это значило?
– Когда я сказал, что с удовской дачи ничего не разглядеть, я, само собой, имел в виду возможность щеголять по угодьям в чем матушка родила и быть уверенным, что ни одна живая душа тебя за это не осудит. Мы здесь одни на три версты, а то и на все четыре, а кикиморы так и манят в свой дивный пруд.
Отсюда, надо полагать, их безмятежная дача с бесконечным обеденным столом, просторной верандой и застекленным сливовым садом в самом деле казалась пятном размером с игольное ушко, а заново отстроенная костлявая мельница по другую сторону пруда и вовсе виделась кукольной.
Казалось, только в свитом полевой песней гнезде посреди шепчущихся братьев-колосьев, где любили Зоя и Николай полакомиться спелыми сливами и помолчать, они оставались наедине с миром и друг с другом.
– Не составишь мне компанию, Зоя? – он уже разобрался с брюками, и против воли Зоя залюбовалась им, представшим перед ней во всей несокрытой наготе, томящимся под блаженным солнцем. Теперь его движения были ленивые, разомлевшие, как после горячего медового вина, и он ничуть не возражал, когда Зоя мягко толкнула его на спину и умостилась сверху.
– Может быть, и составлю, – отозвалась она, позволяя ему освободить от сорочечных одежд и ее. Теплый ветер усладил нежной лаской ключицы и груди, но куда слаще было, когда Николай взглянул на нее, как в день их свадьбы, впервые увидев ее в подвенечном платье, богато вышитом серебром, с собранными в косы густыми кудрями, увенчанными короной с кружевной фатой.
– До чего ты у меня красавица, – сказал он сейчас.
– Будто бы я и без тебя этого не знаю, – отмахнулась Зоя, но Николай, конечно, понимал, что его комплименты она не променяла бы ни на что другое, как ведал и то, почему ее гибкое подтянутое тело в последние месяцы вдруг округлилось.
Может, с недавних пор Зоя и стала пуще прежнего налегать на вишню в шоколаде, особенно по ночам, но тайна, которую они с Николаем делили вдвоем, была отнюдь не в этом.
Он поцеловал Зоин живот, когда наполнил ее с заботливой неторопливостью, поддерживая за поясницу. И пусть командование было в ее руках, Зоя позволила себе минуту покоя, насыщаясь родной тяжестью, пока губы Николая продолжали свою медленную ласку.
С ним одним всегда было хорошо до безобразия.
========== Купальни графа Крыгина, непристойное свинство и великодушие ее величества ==========
Шутили сестрицы, что с королевой Равки ему рядом и стоять негоже, потому как он до того тшедушненький, что от одного взмаха элегантной руки с перстнями не то покачнется, как осиновый ствол, не то и того пуще – взлетит, рыжий, как огонек от костра, в вышину, вот смеху будет!
Крыгин на сестриц обижался, ведь вовсе он был недурен, а как приоденется – так воистину граф. Мнение, однако ж, пришлось пересмотреть, когда узрел недурный граф его королевское высочество в мужских купальнях, само собой, раздетым донага и являющим зрелище поистине эстетическое, прямо-таки художественно благолепное.
Ничего не оставалось, кроме как спрятать худощавое тельце, розовое, гладкое и чистое, как ребятенкова попка, за полами жаккардового халата. По крайней мере он, Крыгин, был баснословно богат, и халат его и переливался, и искрился сапфировой вышивкой и кусочками бирюзы на месте благородных драконьих глаз изощренной аппликации, ни больше ни меньше величайшего портняжьего творения. За один только драконий глазок можно было купить усадьбу под Ос-Альтой, а за два – всамделишный дворец, чего уж говорить про весь халатец целиком!
Эта мысль Крыгина ободрила, и он принялся разглядывать нагих танцовщиц в блестящих украшениях, кружащихся меж пышущими сладостью фруктовыми деревьями, меж фигурными арками, танцующих над возлежащими под ними мужчинами. Золотое Болото, его сердечный дом, его любимая усадебка, видят святые, было в разы, в разы скромнее новеньких мужских купален, новаторских, передовых по части технологий, да и на архитектурном поприще, стало быть, тоже первых.
Современные, но не утратившие старинной, прециозной изысканности, канонов заграничных купален с фонтанами и фонтанчиками, с изображающими великие сказы мозаиками, с полотнищами, изукрашенными длинноногими сильдройрами и лесными девами, играющими на флейтах и арфах.
