Потом Дока сменял Шелли и вёл рассказ о Польше, где он родился, и о своём старинном доме, окружённом высокими соснами, раскачивающимися на ветру и поющими свою собственную неповторимую шуршаще-шелестящую песню. И часто декламировал белый стих про зайца, прыгающего в снегу под сосной и стучащего одной лапой о другую:

"Смилуйся над нами, Господь!

Какие ж холодные дни!

Сосны вон замёрзли совсем,

И лапы мои словно лёд.

Боже, как хотел бы надеть

Крестьянские валенки я.

И у тёплой печки сидеть

В уютной избушке своей.

С серенькой пушистой женой,

Прижавшейся боком ко мне".

А затем он мечтательно вспоминал о падающих звёздах, за которыми совсем мальчишкой наблюдал по ночам в окно, пока вся семья спала.

"Когда-нибудь, когда ты подрастёшь, я покажу тебе падающую звезду", – говорил он, и маленькая Эра знала, что он непременно сдержит обещание, и была взволнована до глубины своей детской души.

Следом приходила старая Минни Петровна, вернее сказать, ужасно старая, гораздо старше Наны, ведь много-много лет назад она была няней ещё у сестры Маззи. Она всегда пела высоким дрожащим голосом одну и ту же диковинную песню, звучавшую для маленькой Эры так:

"Эптаха, бэптаха, колло, ди ялось,

Космоси, филкоси, эптаха, ду", – что, разумеется, только казалось бессмыслицей, на самом деле наверняка означая нечто мудрое и прекрасное. Но Минни Петровна так никогда и не объяснила ей смысл тех загадочных слов, поэтому маленькая Эра предполагала, что, возможно, речь идёт о птице, которую зовут "Э-птаха, Б-птаха".

А потом, когда наступала темнота, и зажигались лампы, и тёмные окна занавешивались тёплыми красными шторами, и Нана садилась играть в пасьянс за большим квадратным столом, стоявшим перед диваном, входила Юлия, горничная Маззи, тихо шурша своим жёстким чёрным шёлковым платьем, с доброй улыбкой на лице и покачивающимися длинными золотыми серьгами, звеневшими всякий раз, когда она поворачивала голову.

"Юлькинсон, душенька", – восторженно встречала её маленькая Эра, обожая такие визиты.

А старая Юлия степенно отвечала: "Мой Петушок, золотой гребешок".

Это было их обычное приветствие, повторявшееся каждый вечер, после чего Юлькинсон, устраиваясь в глубоком кресле у кровати маленькой Эры, задумчиво произносила: "А теперь дай-ка вспомнить, на чём мы остановились вчера? О, да, я знаю. Мы закончили сказку о спящей Царевне, а сегодня я обещала тебе другую – про Ивана-Царевича и Жар-Птицу. Итак, слушай внимательно, я начинаю:

"Вот как всё было,

И я там была,

Мёд-пиво пила,

По губам текло

Да в рот не попало" (что являлось озадачивающей, но традиционной присказкой или концовкой любой русской сказки).

"В стародавние времена, в золотом роскошнейшем тереме, жили-были да царь с царицею, было трое сыно́в у них мо́лодцев: двое старших – Авдейка с Матвейкою, да Ивашка ещё – самый младшенький. Ох, любили сынов царь с царицею, одевали в одежды богатые, пирогами да мёдом потчевали, осыпали дарами бесценными. А в саду их большом при тереме, средь дерев и цветов прекраснейших, прорастала себе одна Яблонька, и любили её царь с царицею всего пуще на свете на белом, но, не считая друг друга, конечно же, и сынов своих, разумеется. А причиной любви той несказанной было чудо чудесное в Древе сём, что рождало не просто яблочки, а из самого чистого золота. Так гордились они своей Яблонькой, что сидели под ней с утра до ночи, ели вдоволь печатные пряники, дюже сладким вином запиваючи и любуясь друг другом и Деревом. Как-то утром, поднявшись с постеленьки и к окну подбежав со всех ноженек, чтобы глянуть скорее на Яблоньку, что в традиции было пред завтраком, они с ужасом вдруг заметили, что исчезло с той несколько яблочек. 'Ох, не может быть всё это правдою, так давай же сочтём плоды сызнова, – так вскричала царица в волнении. – Может быть, мы ошиблись, считаючи!' И брались они снова за дело то, загибая усердно все пальчики и молясь, во второй да и в третий раз. Но, увы, всякий раз выходило так, что всё меньше на Дереве яблочек. Зарыдали тогда царь с царицею, и ничто не могло успокоить их, и призвали сынов обожаемых, и просили помочь их в отчаяньи. А сыны на ту весть отвечали им: 'Наши Мать и Отец прелюбезные, мы конечно поможем Вам в горе сём. Мы найдём того вора бесчестного, что украл Ваши яблоки с Дерева, и заставим прийти к Вам с повинною и просить, бросясь ниц, о прощении' ".

И Юлькинсон далее поведала, как в первую ночь сторожил Авдей, но заснул, а потому утром они не досчитались ещё трёх яблок, и как следом такая же беда приключилась с прохрапевшим всю вторую ночь Матвеем, и как Иван в третью ночь смог удержаться ото сна, увидев с наступлением полуночи, после ослепительной вспышки света и раскатов грома, стремительное, подобно метеору, падение взмахивающей могучими крыльями и сияющей, словно солнце, Жар-Птицы со звёздного неба. И когда та, сидя на ветке Дерева совсем рядом с Иваном, сорвала золотое яблоко, он, бросившись вперёд и схватив её за чарующий хвост, прокричал: "Вот каков ты, ворюга злокозненный!"

Но прежде чем он успел сказать что-то ещё, Жар-Птица, дёрнув хвостом и расправив крылья, улетела прочь, к звёздам, оставив в его руке только одно огненное пёрышко, продолжавшее гореть, не обжигая пальцы, но освежая их как роса. Утром, разбудив отца с матерью и братьев, Иван показал им пёрышко, осветив покои терема его мягким, волшебным светом, и красочно описал произошедшее ночью. И те обрадовались, что он спас Яблоньку, и обнимали его, и кричали от счастья так, что было слышно во всём царстве (хотя при этом сердца Авдея и Матвея были полны ревности и злобы). Но позже царь опечалился, так как теперь не мог думать ни о чём, кроме желания воочию увидеть Жар-Птицу. И Иван пообещал ему, что отправится в дальний путь и отыщет её, как только сможет выспаться, с чем и ушёл в свою опочивальню.

"Время и тебе ложиться спать", – прервала их Нана на самом интересном месте. "Ну, ещё пять минуточек, пожалуйста!" – умоляла маленькая Эра, горя желанием узнать, что сталось с Иваном, и сумел ли он найти Жар-птицу. Но Нана отрезала: "Нет, даже ни минутки!" – и Юлькинсон поднялась с кресла, слегка скрипнув своими старческими негнущимися суставами, потянулась и выдохнула под нос: "О Господи, помилуй", – своё любимое изречение на все случаи жизни. "Завтра, Петушок, – прошептала она. – завтра закончим. А нынче пора спать. Спокойной ночи, Петушок, и пусть Христос, Дева Мария и все ангелы со святыми хранят тебя". И, перекрестившись и низко поклонившись иконе в углу, она медленно вышла из комнаты.

Несколько дней спустя весь дом пребывал в суматохе. Огромные старомодные сундуки были упакованы, перенесены вниз и отправлены к месту назначения; мебель накрыли чехлами; перекусывали поспешно и нерегулярно; по комнатам теснились многочисленные родственники и друзья, желая попрощаться. Причиной тому была сплочённость семьи, принявшей дружное решение, что не только маленькая Эра, но и они все должны отправиться на французское побережье, непременно взяв с собою Нану, Доку, Шелли, Профессора, Карпыча, повара Колю, одну горничную и даже старого гордон-сеттера Ральфа, ужасно избалованного пса. Было удивительно, что Джери и Попку, поразмыслив, постановили оставить дома, иначе отъезжающее семейство в широком смысле этого слова было бы в полном сборе. Это напоминало библейские времена, когда почтенные седобородые патриархи не пускались в странствия, не ведя за собою своих племён. Годы спустя Эра так и не смогла вспомнить, поехал ли вместе со всеми жених Мэри или присоединился к семье позже, но поскольку в тот год они поженились в Дрездене, то, вероятно, он тоже изначально принимал участие в путешествии.