Слова стали приобретать некий смысл, подчас счастливый и приятный, но иногда зловещий и пугающий, в зависимости от того, как они были произнесены. Выражения лиц, движения и жесты тоже становились красноречивыми, часто более красноречивыми, чем слова. К примеру, услышав новое слово, она мгновенно оценивала выражение лица говорившего, пытаясь проникнуть в суть сказанного. Завидев светлый взгляд и улыбку, она знала, что всё в порядке, что она в безопасности, и новое слово несёт в себе что-то хорошее, что-то, чего можно ожидать с нетерпением. Встречая же потускневшие или мрачные глаза без единого признака улыбки и сопутствующих милых морщинок, так обожаемых ею, она ужасалась от мысли про что-то скверное и противное, таившееся в новом слове и представлявшее угрозу.

Временами Нана, хмуро глядя на неё, произносила тяжёлым голосом: "Хорошая порция касторки тебе сегодня не повредит" (порой даже выговаривая по буквам: к-а-с-т-о-р-к-и, – чтобы нельзя было догадаться, о чём идёт речь), – но Малышка, понимая, тем не менее, что с ней вот-вот случится нечто ужасное, в беспомощном и безысходном отчаянии начинала безудержно рыдать. Но когда глаза Наны лучились, и она говорила лукаво: "А сегодня для моей Пташки сюрприз", – Малышка чувствовала внезапно захлестнувшую её волну счастья, отчего хотелось смеяться, хлопать в ладоши и радостно пританцовывать, – вовсе не из-за слова "сюрприз", пока мало что значившего и тут же вылетевшего из маленькой головки, но благодаря донесённому Наной дивному ощущению приближающегося чуда.

Слово "гроза" поначалу страшно напугало её, поскольку Нана, задрожав всем телом, бросилась закрывать окна, крича взволнованно: "Быстро положи ножницы. Нельзя держать железное в грозу", – и Малышка, не поняв ни одного из этих слов, отчётливо осознала сквозившую в них опасность, неожиданно проникшую вместе с оглушающим грохотом и ослепительными вспышками света в, казалось бы, знакомую, но внезапно сильно потемневшую комнату. Однако она испугалась лишь потому, что испугалась Нана. Если бы та, засмеявшись, вместо этого весело сказала "гроза" и стала бы, подобно зайчику, подпрыгивать при раскатах и повизгивать при всполохах, то Малышка бы тоже хохотала, скакала и визжала, находя всё это очень забавным. И так она продолжала бояться гроз, пока однажды во время одной из особенно сильных не пришел Доктор и, застав Малышку оцепеневшей от ужаса, сделал всё возможное, чтобы развеселить и рассмешить её, прогнав все страхи. После того случая она больше никогда не боялась грозы.

Тем летом все вдруг по неясной причине перестали звать девочку Малышкой, перейдя на имя Эра – сокращённое от Ирины, – все, кроме матери, которая всю свою жизнь так и называла её "Малышкой" или "Вишенкой".

"Назавтра будут чьи-то именины", – многозначительно заметила Нана, глядя на свою маленькую подопечную, сидевшую на полу и строившую домик из кубиков.

"А что такое именины?" – спросила маленькая Эра без особого интереса, так как в этот момент осторожно укладывала один кубик на другой, пытаясь построить самый высокий в мире дом для своей любимой бумажной куклы, королевы Вильгельмины.

"Ну, именины – это что-то вроде дня рождения, – объяснила Нана с хитрым огоньком в глазах. – Вообще-то это день чьего-то небесного покровителя. А раз твоя святая – Ирина, и её день – пятое мая, следовательно, это ваши именины".

"А-а", – протянула маленькая Эра безразлично, достигнув к тому моменту той стадии строительства, когда требовалось уложить крышу, что было делом деликатным и сложным, всегда требовавшим особенной осторожности, ведь малейшая ошибка могла привести к полному разрушению.

"И ты получишь подарки и всё прочее на свои именины ровно так же, как в свой день рождения", – продолжила Нана, и это объяснение сразу же произвело желаемый эффект. Резко подпрыгнув, маленькая Эра опрокинула самый высокий в мире дом, разбросав кубики по всему полу.

"Ой, подарки! А какими они будут? Когда их привезут? Сколько их будет?" – взволнованно кричала она, прыгая вокруг Наны и нетерпеливо дёргая её за зелёное фланелевое утреннее платье.

"Послушай, дитя, как же я могу ответить, – разве ты не знаешь, что всё это будут сюрпризы?" – ворчала та, притворяясь сердитой, но маленькая Эра понимала, что это всего лишь игра.

"Что ещё за сюрпризы и подарки?" – спросила мать, входя в детскую, сопровождаемая, как обычно, своей верной маленькой чёрной таксой Джери, трусившей за ней повсюду, куда бы она ни шла, и цокавшей длинными когтями по блестящему паркетному полу.

"О, Маззи, – восторженно воскликнула маленькая Эра. – У меня завтра именины! Какие будут подарки? Ну, пожалуйста, пожалуйста, расскажи мне, а то Нана не хочет!"

"Дай-ка подумать, – произнесла мать, устраиваясь в старое кресло-качалку и беря дочь на руки. – Прежде всего, мы спросим Джери. Ну-ка, Джер, сядь и сообщи нам, что назавтра получит наша Малышка".

"Гав-гав-гав-гав", – громко пролаял Джери со знающим и мудрым видом, вытянувшись перед креслом-качалкой и преданно взирая на свою хозяйку чёрными глазами-бусинками, полными любви.

"Что он говорит? – не унималась маленькая Эра. – Пожалуйста, объясни!"

"Ну, он говорит, что собирается подёргать свой куст в саду и посмотреть, спрятано ли что-то в земле под ним. Ты, разумеется, знаешь, что это волшебный куст, и Джери может вытаскивать из-под него всевозможные чудесные вещи, когда захочет. Но он заклинает меня не раскрывать секрет того, что найдётся там сегодняшней ночью, – ведь это часть сюрприза, говорит он".

"Хорошо, тогда расскажи мне про этот куст", – вздохнув, согласилась маленькая Эра, устраиваясь поудобнее на руках у матери и готовясь слушать свою любимую историю, поведанную ей уже много-много раз, но никогда не надоедавшую.

"Значит, так, – начала мать. – Когда-то, давным-давно (или 'даныдано', как ты говорила, когда была совсем крошкой), жил-был маленький пёс по кличке Джери, вернее сказать, живёт-поживает маленький пёс по кличке Джери, и он оборотень. Под этим я подразумеваю, что, хотя днём он всего лишь собака и выглядит как длинная чёрная сосиска с коричневой грудью, коричневыми лапами, коричневыми бровями, коричневыми бакенбардами и коричневой салфеткой под хвостом, ночью, когда все крепко спят, он внезапно обращается эльфом, одетым в чёрный фрак с чёрным шёлковым цилиндром, чопорную золотисто-коричневую вечернюю рубашку, коричневые туфли и перчатки в тон его коричневым бакенбардам. Когда в доме становится совсем-совсем тихо, он на цыпочках выбирается из своей малюсенькой спальни по соседству с моей комнатой и через стеклянную дверь, ведущую на веранду, выходит в сад. Там он достаёт свой трёхколёсный велосипед, спрятанный под диким виноградом (и помни, что ты никогда-никогда не сможешь отыскать его, ведь это эльфийский трёхколёсный велосипед, невидимый человеческому глазу). И уезжает в лунном свете, крутя педали всё быстрее и быстрее, так что колёса начинают свистеть, мимо громадного белого спящего дома и мимо клумб, больших розовых кустов и высоких подсолнухов, кажущихся ему огромными деревьями. Наконец он пересекает залитую лунным светом лужайку с серебристыми маргаритками, подобными звёздам, упавшим с неба, и углубляется в парк. Здесь он продолжает мчаться по Большой Аллее примерно с километр и вдруг неожиданно останавливается, спрыгивает со своего трёхколёсного велосипеда и, оставив его под деревом, бежит так быстро, как только позволяют его маленькие коричневые ножки, к знаменитому кусту".

"А как выглядит тот куст?" – прошептала маленькая Эра, возбуждённо ёрзая на коленях у матери.

"Он выглядит как обычнейший густой зелёный куст … Но, пожалуйста, больше не перебивай. С одной его стороны – и это очень важно – есть что-то вроде ручки, сделанной из веток и листьев, и вот за неё Джери и дёргает".