А пока Кирк замечает его, заканчивает упражнение и неторопливо направляется к душевым, прихватив полотенце.

– Эй, кэп! Спарринг? – несколько офицеров из охраны, свободные сейчас от вахты и тоже занимающиеся физической подготовкой, многозначительно поигрывают бровями, когда капитан и старпом равняются по пути.

– Не сейчас, – улыбается им Кирк, а по Споку скользит быстрым нечитаемым взглядом.

Но это Спок-то не сможет прочитать? Не «не сейчас», а «не сейчас, не завтра, ни когда-либо еще». Кирк к нему больше не прикоснется. И наверное, не полезет больше в вулкан выручать его шкуру, нарушая Первую директиву…

А как-то раз Спок застает капитана в медотсеке плечом к плечу с СМО и слышит обрывок фразы, вполголоса и только для них двоих.

– За свои ошибки я всегда дорого платил, Ленн…

Вулканец сопровождает лаборантку, обжегшую склеры ядовитыми испарениями, а капитан, завидев их, опять ретируется, похлопав доктора по плечу.

Еще чуть позже, через пару недель, Спок обнаруживает лейтенанта Чехова в каюте капитана в неподобающем виде. Вулканец нес Кирку падд со своими наработками в исследовании звездообразующих туманностей и хотел скорректировать время полета мимо одной из них, а когда дверь открывается, Спок буквально замирает на целых семь секунд. Взгляд выхватывает располагающую обстановку, мягкое освещение, Чехова в футболке и шортах и самого капитана – без форменного кителя и босиком. А за всем этим – еще и доску для трехмерных шахмат на столе.

– Коммандер? – сухо произносит Кирк, и снова его взгляд прячется от чужих глаз.

– Капитан, здесь данные и корректировка, о которой мы говорили на смене… – начинает вулканец, и Кирк осторожно берет планшет, следя за своими пальцами.

– Я просмотрю и пришлю вам ответ… м-м, – он оглядывается на Павла, мимолетно улыбается и возвращается к старпому, – минут через 12. Что-то еще?

– Нет, – шелестит вулканец, и дверь каюты тут же закрывается перед его носом.

Нет, это личное дело каждого, как он проводит свое личное время – за играми в шахматы или за совокуплением с соулмейтом своего лучшего друга. Сурака ради, Спок – вулканец, и он почти год слушал, как Сулу и Чехов перешептывались на мостике в пересменку, в столовой или в кают-компании. Только бы глухой об этом не узнал. О том, что лучший друг капитана служит совсем рядом со своей родственной душой. Интересно, а как СМО к этому относится? Спок раньше не замечал отношений между доктором и навигатором, но все же могло измениться. Или не могло – раз навигатор играет в шахматы в неглиже в каюте капитана.

Капитана, чьи сексуальные аппетиты, порой, переходили все мыслимые границы, судя, опять же, по слухам. Но Споку-то до этого какое дело? Чужая личная жизнь его не интересует, а вот своя… Своя предполагаемая – пожалуй. Но не прямо сейчас. Сначала он хочет узнать мнение доктора об этом, раз уж это – Чехов. Раз уж Маккой позволил им такое близкое общение.

***

Джим вертится как уж на сковородке. Мечется, цепляется и подпрыгивает вокруг своей оси, как заведенный волчок. Внутри него снова энергия, вновь эмоции и чувства, и они медленно поджаривают ему мозг.

После памятной лихорадки Джим приходит в себя как ни в чем ни бывало. Как будто это не он пережил еще один разрыв связи и не он метался в бреду трое суток. А на четвертые встал, прошлепал в ванную, умылся, ушел на кухню, испек блинчики, дождался от Боунса кофе и улыбался во все свои тридцать три. Чертов сукин сын! Как будто не он погибал полгода назад вместе с кораблем, а трое суток назад не расставался со своим сердцем! Леонард не знает, насколько Кирк несгибаем. Можно ли его вообще свалить. Поставить на колени и вынудить хоть на что-то, чего бы он не пожелал сам. Леонард знает, что раньше – можно было, но человеческое тело имеет способность приспосабливаться и восстанавливаться до определенных пределов, и вот теперь сокрушить его сложнее. Джим уже ученый, Джим уже сильнее. Поэтому он справляется со всем этим – с собственным сердцем и вулканцем в своих мозгах. Для него сейчас главное – миссии, вот он и заводится, заряжается, чертов бешенный аккумулятор, и начинает работать за двоих.

А потом так кардинально меняет свое отношение к зеленокровному гоблину, что Леонард бы не поверил, если бы не видел сам, своими глазами. Конечно, для всех это – шок, паника и ужас, и никто из них не остановит Маккоя, когда тот утащит капитана в медотсек заново проверять, не тронулся ли умом этот самый капитан. Оказывается, что не тронулся – все еще мягко улыбается и увещевает, что с ним действительно все в порядке. Что он действительно со всем этим справится. Не мытьем, так катанием. Не напором, а авторитетом. Не грубостью, а прагматизмом. Боунс подозревает, что это все тот же шок, ужас и паника от перспективы снова работать рядом с тем, кто принес ему столько боли, но Джим идею напрочь отвергает. Он говорит, что понял, в чем была проблема – в том, как он к этому отнесся, и в том, как к этому относятся те же Леонард или Скотти, например. Ему нужно было терпеть и не навязываться, когда он получил отказ. Жить дальше, спокойно, не выеживаться и не рвать волосы на заднице. Он всего лишь ошибся, а за свои ошибки он всегда платит дорого, сполна – честью, гордостью, рукой, душой… Всего-то и надо было – смириться наконец и плыть по течению водорослью. Вот уж, ламинария голубоглазая…

Маккою на это только вздыхать и приходится. Наблюдать, оценивать, как справляется, и приходить к неутешительному выводу, что долго так Кирк не продержится. Может, год, два, но не все пять лет вынужденного соседства на мостике. От которого у капитана фантомные боли в бионической руке, панические атаки при упоминании вулканца и прогрессирующие кошмары. Спок – это только вершина айсберга – под поверхностью воды – тело льдины, а там – и скорбь по погибшим, и вина, и боль, и ненависть, и все-все-все, что делает Джима Джимом. И хренов вулканец должен был просить не разделить обязанности, а помочь нести ответственность, как это и должен делать старпом. Не сводить все к заумным инструкциям, а хоть раз попробовать встать плечом к плечу и ощутить, насколько тяжел этот груз.

Боунс сомневается, что тот однажды это поймет, но надеется – вулканца-то тоже это изменившееся отношение пронимает. До самых кончиков ушей. Так, что гоблин не может не оборачиваться вместе со всеми вслед капитану и не может не начать, о, хвала Всевышнему, анализировать чужое поведение. Конечно, хрен у него что дельного получится – это же вулканец, но он может попробовать разобраться. А еще отважиться однажды прийти к Маккою с вопросами.

– Доктор Маккой, мне нужна ваша консультация, – однажды в конце бета-смены просит хренов Спок.

– И в чем же? – уныло вздыхает Леонард, не отрываясь от заполнения формуляров – ясное дело, он тут теперь еще часа на два застрянет. А ведь Джим уже пообещал ему запрограммировать в репликатор мясную запеканку по собственному рецепту и обещал подумать, как извлечь из этой шайтан-машины хоть сколько-нибудь более приличные кофейные зерна.

– В разъяснении понятия родственных душ людей. Их отношения, связи, союзы и расставания, – поясняет вулканец, а Леонард мечтает о цианиде в кофе – удавиться им всем, и дело с концом.

– То, что ты почерпнул из открытых источников, тебя не удовлетворило? – Боунс отвлекается от формуляров и начинает рыться по ящикам стола – куда-то же он ныкал сигареты от Джима – иначе ему этот разговор не перенести.

– Нет. Также я подозреваю ошибочность некоторых своих выводов, основанных на личном наблюдении. Разница в культуре, воспитании, физической составляющей и некоторых других аспектах между расами вулканцев и людей не позволяет мне сделать однозначное заключение.

– И не думаю, что даст. Люди и сами до конца этот феномен не понимают, – Леонард наконец находит пачку и предупреждает, завидя чуть сморщившуюся физиономию гоблина. – Я даю тебе только информацию, а выводы делаешь сам. Во мнениях мы все равно не сойдемся, но, может быть, хоть что-то поймешь.