Нужно ли говорить, что пиздец был предсказуем? Он предсказуемо и случился. На кривой, ухабистой трассе, на дне каньона сначала оторвало правый движок – прямо с куском железного «мяса», потом «зачихала» топливная тяга, а под конец тормоза не выдержали нагрузки. Правильно Джим подозревал – это хламье может только ползать по ущельям со скоростью параличной альтаирской черепахи. Так что они с этой старой клячей и Скотти на полном ходу целуются с зазубренными скалами. На третьем круге и почти у самого финиша – эх, совсем немного не дотянули… А ведь Джим хотел отдать призовой кубок Ленну – так сказать, за проявленную смелость, а теперь можно подарить только свое разбитое тело.

***

Птицы. У него на руке были птицы – то ли татуировки, то ли ритуальные рисунки – Сурак его разберет. Боунсу некогда было вдаваться в подробности. Прямо сейчас у него на руках снова умирал Джим, и все, о чем он должен был помнить, это о том, чему его учили в медицинской школе. А уж никак не надеяться на свои скромные познания в орнитологии. К дьяволу птиц! Джим должен выкарабкаться, или Боунс сожрет свой любимый трикодер вместе с панелями, кнопками и антеннами, если не поможет ему в этом. А он поможет – да так, что чертов Кирк навек забудет о том, как изображать пернатых на своих руках. Мало ему, что ли, метки было?! Вот она-то и так уже отлилась им такими слезами, что о повторении чего-то подобного страшно было и помыслить. Нет уж, пусть хоть цветочки с ангелочками, но не новое тавро, которое заставит его друга и капитана отпиливать себе конечности наживую. Леонард, пока жив, больше ему этого не позволит. А если сдохнуть придется, так пусть Джим даже не думает соваться в загробный мир и просить его спасти. Хватит, наспасался на свою голову, теперь вот мучается с… «птичками».

Ладно, пусть будут птички. Только бы выжил, дотянул до корабля, где Боунс будет вспоминать основы нейрохирургии и собирать его лоб по кусочкам, как гребанный паззл. Если этот доморощенный ублюдочный гений считает, что ему сделают и бионический череп, то ошибается – обойдется рукой, да и любому искусственно выращенному мозгу не повторить суицидальные припадки неких отдельно взятых индивидуумов. Леонард сомневается, что и Джим бы повторил – самого себя он уже обыграл, и теперь медленно умирает на руках у докторов и медсестер. А все из-за чего? Из-за гребанной метки! Воспоминания о которой Кирк так удачно заменяет новыми рисунками на своем теле. И Боунс уже не просто боится, что не успеет залатать, восстановить кровоток и избежать повреждения мозга, он в панике. В панике!

Он просто в гребанной панике оттого, что видит. Страх змеиными кольцами схватывает все тело и душит, душит, душит. Рептилий он не любит тоже. И чертовы птицы на руках Джима – не что иное, как мазохистская шалость! Он намерен покрыть ими все свое тело, и Боунс не знает, какого черта фиксация у Джима именно на птицах. На крыльях, перьях или, вообще, свободе, что они символизируют и которую он теперь ощущает с уходом Спока. Хрен его разберет, вот только он не может позволить ему этого – одной стаи будет достаточно, и только на бионической руке. Нечего увековечивать сезонную миграцию на своей коже – его-то сердце никуда не делось. Оно-то все еще в груди и не думает отращивать дополнительные конечности, чтобы избавить хозяина от своего присутствия. Это – не новое тавро, это – новая блажь Джима, и Леонард может спокойно выдохнуть. Это – способ капитана пережить, поэтому доктору придется стерпеть и оставить этот «курятник» на чужом теле. Пусть, может быть, когда-нибудь даже пригодится.

Пусть. Пусть делает что угодно, но прямо сейчас – живет. Пусть гоняет на ржавых карах и набивает птицу за птицей, но не пытается избавиться от боли новыми страданиями. Ни Спока, ни метку это не вернет. И как бы ему ни было больно, он не должен пытаться убить себя и их главного инженера – сам же потом от досады будет жрать искусственные локти и хрящи. Пусть даже не пытается не выжить, иначе Маккой найдет вулканца и отрежет ему руку вместе с яйцами.

***

Ухура к нему не приходит – считает, что ему хватит убийственных взглядов на мостике. Вот еще, как будто страшно. Джим же остаток увольнительной и неделю после валялся в медотсеке, а значит, больше никого не мог порадовать своими приключениями. Рядом с ним валялся Скотти с обожженными и переломанными обеими руками, и им и так не было скучно. Уж точно не тогда, когда они развлекались квантовыми задачками по сервомеханике, решаемыми на слух. От взглядов Ухуры смешно до упаду – ну а чего она хотела? Чтобы Кирк холил и лелеял ее соулмейта? Так он может. Но вместо этого хвастается птицами на своей бионике – красота со значением – мастер в том первом попавшемся салоне оказался потомком местных шаманов, среди которых когда-то давно ходило поверье о том, что символы небесных странников означают свободу ото всего. Силу пересечь любые расстояния – от звезды к звезде, от тела до сердца. Джиму нравится, но до той поры, пока этот «потомок» не стал ему втюхивать мешочки с местными грибами и пучки трав, чтобы вместе с ним вспомнить традиции тех шаманов, он предпочитает послушать еще. Сказки про птиц, способных освободить его от любых оков соулмейтной связи. Кирк пересказывает их Скотти, и тот тоже проникается – в следующий увал они вместе пойдут за «раскраской».

Джим смеется над настороженным взглядом Чехова и треплет его по вихрастому темечку – ничего-ничего, он уже успокоился, больше не будет. Потому что, хрен его знает, может, шаманы и правда были правы, но боль в руке утихает, а Кирк перестает вспоминать о Споке. О том, что облажался и не смог донести до него то, что чувствовал, что поддался этой связи и верил в нее, что выкинул за борт без пинка – никакого даже намека на возмещение морального ущерба. Он забывает и смиряется с черной дырой в своем сердце – он знает, чем эту прожорливую суку может накормить – работой, работой и еще раз работой.

И он работает – они все работают – лазят по выработанным дилитиевым шахтам в поисках сбежавшей от Маккоя колонии ядовитых трибблов, хоронят последнего правителя системы Эридана, принимают роды у стада золотоногих ящериц, ловят парочку наркоторговцев, заключают торговый союз с контрабандистами Центуриона и выкупают у них все последние оставшиеся в живых яйца каменных птиц семейства гипер-фламинговых, доставляют груз в центр галактики и, да, исследуют чертовы Фиолетовые туманности. Джим исследует – написать монографию вперед Спока – чем не тот пинок? Мелочь, а приятно. Поболе будет только если Джим отдаст свои наработки вулканцу – пусть подавится его великодушием. Он еще подумает.

И вот так, в этих вот хлопотах проходит почти полтора года. Кирк не вспоминает о несостоявшейся судьбе, но изредка имя мелькает в межгалактических научных вестниках, да Пайк устроил скандал, когда до него дошли слухи об инвалидности Джима. По его словам, инвалид он на всю голову, раз посмел прогнать такого высококвалифицированного и повернутого на логике специалиста. Еще и руку ему свою отдал! Что ж не сразу сердце-то?! Пайк рычит и плюется ядом, а потом говорит, что разочарован в нем. На месте командования он бы гнал таких капитанов взашей. Тех, которые только и могут, что калечить себя и других, ставя во главу угла чувства, а не службу. А вот Спок – молодец – нахрен ему упрямый максималист и бешеный циник? Спок и сам так умеет. Кирку нужно было не гладить против шерсти, а хоть раз прислушаться к тому, что говорят умные люди, и…

На этом Джим обрывает связь, обижается и уходит зализывать раны к Скотти с настойкой из, кажется, какой-то малины, полыхающей при поджоге серо-синим пламенем и имеющую в себе не меньше четырех десятков градусов. А Пайк в ответ посылает Джима к созвездию из трех букв – то ли ко Псу, то ли к Раку – Джиму ни туда, ни туда не хочется. Он хочет на Кассиопею – к дивным членистоногим, поражающим красотой своего хитинового покрова и медовухой, на основе собранного ими нектара. Но Пайк с Адмиралтейством гоняют их больше года по безвоздушному пространству, а в увольнительные отпускают только на проверенные и одобренные Министерством здравоохранения планетоиды. Можно подумать, Кирк и там не будет горазд…