А после того, как Спок просыпается в медотсеке без любого намека на боль, решение принимает абсолютно законченную форму. Кто бы что ни говорил, как бы сам он что-либо ни предпринимал, а все тщетно. Он должен уйти.

***

Они хоронят офицеров по флотскому обычаю – сжигают тела, раз таковые есть, а на первой же звезднофлотской базе отправляют прах родственникам или на Адмиралтейское кладбище. Прах к праху, земля к земле. Джим произносит короткую речь в столовой и еще короче – на мостике – жертвы неизбежны даже в исследовательских миссиях, поэтому пусть никто из них не обольщается. Джим никого за уши в космос не тащил и никого не подставляет под фазерные лучи, пули или стрелы. Он, конечно, иногда лажает, но никто из них не будет расплачиваться за это жизнью. Только сам Кирк, только своей инициативой.

Официальный траур длится три дня, и уже совсем скоро экипаж возвращается к штатному режиму работы – вот только еще более огрубевший, сильный и стойкий – в тех рыжих джунглях как будто побывали все они, и насколько разъярен капитан Кирк, тем же гневом полны и остальные офицеры. Жестокая выходит наука, но с этим ничего не поделать – опять-таки, космос – не детская песочница. Они в нем живут и умирают, болеют, тоскуют и любят – все точно так же, как и на любой гребанной планете и в любом пресловутом государстве. В стране Энтерпрайз – кому не нравится – спасательные капсулы всегда под рукой, кому больно и тяжело – Боунс всех вылечит, кому тоскливо – может зубной щеткой вычистить причальные отсеки.

Это Джиму – нравится, и тосковать некогда, а экипаж он свой бережет по мере сил. А если сил недостаточно, то он сделает все, чтобы их достать. Любыми способами. А еще ему больно – из-за парней, из-за себя, из-за метки и Спока, который продолжает во всех бедах обвинять только капитана. Не помогают ни спарринги, ни попытки поговорить открыто и предельно разжевано для вулканца, ни логичные и правильные поступки – когда Джим формировал тот исследовательский отряд по желаниям старпома. Чего уж теперь прошлое-то ворошить? Они в настоящем наворотили каши – теперь расхлебывать будут. Капитан только одного не понимает, почему ее всегда хавает только он? Давится, отрыгивает, мучается изжогой, но непременно принимает эту ответственность, как наказание. Ах да, он и забыл – он же соулмейт Спока, и все это их гребанное противостояние нужно только Кирку. Только ему нужна родственная душа, которая бы понимала, принимала и поддерживала его. А Спок – самодостаточный, абсолютно автономный говнюк, которому тхайла, как собаке – пятый хвост. Это Джим, наивный, все еще надеется, что Споку нужна половина его, а не «лишний кусок», чтобы того стало полтора.

И надо уже что-то с этим делать, пока не стало поздно. Пока он окончательно не спился со Скотти, пока не довел Ленна до инфаркта, пока не убил еще кого-нибудь из экипажа или сам не залез в петлю. Джим хочет перестать спорить, свести, наконец, эти отношения со старпомом до сугубо рабочих и уставных, перестать зубоскалить, ехидничать и протестовать в ответ. Ему нужно научиться молча выслушивать, давить аргументированными доводами и чаще просто приказывать коммандеру следовать его мнению и указаниям. Но Спок находит вариант лучше. Более приемлемый вариант того, как раз и навсегда разрешить все их недопонимание между собой. Кардинально и на все сто. И даже наверняка высчитав процентную вероятность, насколько хорошо и безболезненно Джим это переживет. Но Джим это не переживет и Джиму просто невероятно, чертовски больно…

Его сердце рвется из груди. Ворочается, распирает ребра, пыхтит и обливается кровью. Кажется, что-то кричит, но Кирк не может ничего разобрать, кроме бессвязного потока отборных ругательств. 24,6 секунды назад вулканец оповещает о том, что покидает занимаемую должность. Его и весь мостик. И Джим подозревает, что в только что пришедшем сообщении на падде будет официальное заявление. Но мир вокруг него не рушится и не останавливается – он взрывается яркими красками и мгновенно потухает, теряя интенсивность и быстро выцветая. Весь его мир – теперь огромная, дикая, всепоглощающая боль да несущее нецензурщину сердце, и Джим не может не проинформировать своего теперь уже будущего бывшего старпома об этом.

– Валите, коммандер. Кто ж вас держит?

Судя по еле слышному возмущению, что рокотом проносится по мостику, капитан явно перестарался, выбирая из гула в грудной клетке самое приличное из выражений. Или перестарался с легким непринужденным тоном и задорной ухмылкой. Только ленивый его не осудит.

– Благодарю за понимание, – летит в спинку капитанского кресла, и Кирк хватается за подлокотники, как за последнее, что может удержать его на орбите собственного эго.

– Ваша смена окончена. Пинок для ускорения свалить с моего корабля нужен или сами справитесь?

– Не вижу смысла в применении физического насилия, – отзывается Спок, но Джим и так знает, что тот хочет сказать. Всегда знает. И особенно – в могильной тишине, поглотившей мостик после рокота.

– Свободны, – бросает он через плечо и только когда слышит удаляющиеся шаги, позволяет себе вдохнуть поглубже и окунуться в боль с головой.

С полминуты офицеры вокруг него все так же потрясенно молчат, обмениваясь удивленными взглядами, а потом Чехов испуганно пищит, обернувшись к Джиму от панели навигации.

– Капитан, кровь…

Кирк знает, что Павел не боится вида крови, тогда что? Ах, это… Теперь понятно, откуда боль. Теперь понятно, что ему нужно сделать, кроме того, как подписать чертово заявление об увольнении – зажать левую руку повыше локтевого сгиба, почувствовать, как кровь скользит сквозь ткань формы и под пальцами наружу, и немедленно посетить медотсек.

– Сулу, мостик ваш.

Он неторопливо встает, проверяя не упадет ли мир с этой новой пресловутой орбиты, и широкими шагами направляется к Боунсу. Не замечая, как следом за ним поднимается Ухура, но отмечая, что мир все-таки накренился. В одну сторону. Чаша весов падает, переворачивается, и ни о каком балансе, равновесии и порядке больше никогда не будет и речи. Джим знает это. Как бы сильно он ни радовался, что у него были хоть какие-то крохи надежды, как бы сильно он их ни охранял, но сегодня он таки лишился той малости, что имел. И он прекрасно знает, что однажды их бы отняли – ничего не меняется в его поганой жизни – все законы подлости все еще в действии. И пусть по этим же законам Спок валит туда, откуда пришел – хоть в Академию, хоть на другой корабль, хоть в черную дыру, хоть к черту на рога. Кирк и без него справится. Без него и без этой метки.

***

А Ухура, тем временем, несется за Споком. И не потому, что давно и безответно в него влюблена – никогда не была и не будет. Любые отношения между ними, кроме дружеских, давно уже были изжиты как класс, и не подлежали восстановлению по обоюдному согласию – они оба перегорели до состояния пепла от пепла. Но это не значит, что она не…

– Коммандер! – Нийота нагоняет его у входа в личную каюту. – Вы не можете так просто уйти!

– Могу, лейтенант Ухура, это записано в Уставе Звездного флота. И это – взвешенное, обдуманное и уже согласованное с Адмиралтейством решение, – Спок отвечает ровно, но его раздражение все равно чувствуется. Слабым отголоском, который сочится ядом в паузах между словами. – Я не думаю, что должен объяснять это такому же офицеру, как я.

– А как другу? – Нийота готова трясти его за плечи и орать в уши от того, чему они все только что стали свидетелями. – Даже как другу?

Спок молчит, и это молчание красноречивее любых выражений. Любых попыток его мимики и невербальных жестов.

– Даже если он – твой соулмейт? – допытывается она последним, но, пожалуй, теперь единственно-важным аргументом.

– Вероятность того, что капитан – мой тхайла, нулевая. Прибегая к метафоре – даже с отрицательным значением. Хотя бы из-за нашего с ним происхождения… – он отрицает совершенно холодно. Снова раздражается, и это снова заставляет лейтенанта хотеть сорваться на крик.