Собралось около пятидесяти студентов и поначалу я хотел отбояриться развлекалкой в стиле эйнемовских открыток “Москва через сто лет”, но стоило мне после первых фраз глянуть в зал…

Они смотрели на меня. Все.

И глаза эти, глаза русских студентов, младших меня втрое, заставили поменять план и рассказывать серьезно. В конце концов, революционерам я про будущее вещаю, неужто российской науке и технике не порадею, не подскажу где магистральный путь?

— Некоторые тенденции вы способны уловить сами, например, уже сейчас понятно, что идет на смену углю и пару. Вот вы, например, как считаете? — обратился я к лобастому широконосому парню на первом ряду.

— Нефть и электричество! — уверенно ответил он.

— Да, весь 20 век будет веком нефти и электричества. Нефть — это автомобили, дизельные локомотивы, это авиация, которая способна не только поднять нас в воздух, но и забросить за пределы земного притяжения!

— Там же нет атмосферы! — возразили мне из задних рядов на фоне удивленного гомона.

— Реактивное движение! — бросили скептику из другого угла.

— Да! — поддержал я. — Уже состоялось первое военное применение аэропланов, а война, как вы знаете — колоссальный катализатор развития техники. Так что лет через сорок ракеты будут способны пересекать тысячи верст за несколько часов и выведут человека в безвоздушное пространство…

И еще два часа я рассказывал про радио и телевидение, развитие химии, синтез новых материалов, лекарств, удобрений. Про элементную базу и развитие на ее основе вычислителей и всемирной системы обмена информацией. Про новые виды энергии — про радиоактивность все знают, пусть знают и про то, какие силы таятся в атоме.

— Но для чего нужны все прорывы в науке и высоты техники? Только ли для удовлетворения нашего любопытства? Нет, коллеги! Вся наша деятельность должна служить улучшению качества жизни наибольшего числа людей. Нужно помнить, что новая техника влияет на структуру общества — например, управлять аппаратами, не требующими грубой силы, уже сейчас могут женщины. А в будущем, при сохранении этой тенденции, они составят до половины числа работающих!

А вот тут, похоже, на студентов накатил ступор больше, чем с ядерной энергией. Нет, что женщина тоже человек, лучшие умы уже догадались, просто общество полного равноправия представить пока трудно. Ничего, сделаем революцию — подправим.

К концу я прямо-таки упарился. Еще бы, попробуйте внятно описать смартфон людям, не видевшим даже уоки-токи.

Наибольшее впечатление на них произвели радиоуправляемые устройства. Даже помечтали немного, в духе “человека заменит робот”, а я накидал идеек про бытовую технику.

Но что меня порадовало больше всего — вопрос в самом конце:

— А что прямо сейчас можем сделать мы?

— Учиться, учиться и еще раз учиться! — ответил я известной цитатой.

— Мы хотим не просто учиться, мы хотим приложить свои молодые силы к нужному делу! — снова встал широколобый. — А кроме танцулек и в лучшем случае студенческих кооперативов и нет ничего.

Я задумался. И придумал — эх, простите меня, Владимир Модестович Брадис!

— Есть такое нужное дело. Логарифмические линейки с собой?

Несколько человек подняли руки.

— Назовите мне куб семнадцати и трехсот восьмидесяти девяти тысячных, натуральный логарифм от полученного числа и, например, тангенс угла в сорок шесть градусов и семь минут.

Заелозили студенты на скамейках, задвигали полозки линеек.

— Можете не считать, я знаю, что вы справитесь. Но вот скажите, удобно ли будет иметь книжечку с таблицами уже готовых таких вычислений, скажем, до четвертого знака?

Зал радостно загудел.

— Вот вам и дело. Составить таблицы квадратов и кубов чисел, квадратных и кубических корней, логарифмов натуральных и десятичных, прямых и обратных тригонометрических функций.

— Громадная работа!

— Конечно. Вот и сделайте ее большим коллективом, всем училищем! Выберите старших, составьте план, распределите задачи, организуйте проверку. Со своей стороны я обещаю издать таблицы с указанием фамилий всех, принявших участие в деле.

Осень-зима 1912

Уже которую версту за окнами вагона тянулись сплошные поля кукурузы, обломанной и пожелтевшей, с редкими полосками хмеля. Благодатная Румыния после осенней Москвы дарила последнее тепло и солнце, а Митя ехал на войну.

Получилось все довольно внезапно.

***

Телеграмма Морозова о том, что выкуп лаборатории пластических масс перенесен на весну, застала Митю в Сокольниках. Он закончил отчет о поездке в Никольское и спустился вниз, в гостинную, где отец уже час сидел с Болдыревым, прибывшим в Москву проездом на Балканы.

— Никто не представляет масштаба, — с горечью рассказывал генерал, — считают, что максимум будет несколько очагов, подобных мукденскому.

— Генералы всегда готовятся к прошедшей войне, да.

— Вы не представляете, до какой степени! — воскликнул в сердцах Болдырев. — Они даже намерены отказаться от дальнейших закупок коксовой смолы!

— Простите? — переспросил Михаил Дмитриевич.

Митя навострил уши, услышав знакомый термин.

— Она идет на производство взрывчатых веществ. А комитет считает, что накопленные запасы избыточны! Избыточны, понимаете? А там запаса чуть больше, чем потребовалось в Маньчжурии!

— И что, никаких способов повлиять на решение?

Болдырев вскочил и крутанулся на каблуках, звякнули награды.

— Я уже счет потерял, сколько рапортов и докладных подал! — зло выплюнул Лавр Максимович, стукнул кулаком по оконной раме и уже спокойнее продолжил. — Весной закупку прекратят. Экономия, мать ее.

— Не переживайте так, ну возобновят потом.

— Да промышленники вообще свернут производство! Им невыгодно!

— Краски, — неожиданно для себя самого влез Митя. — Красная, синяя и розовая.

— Что? — обернулись к нему старшие.

— Морозов. Коксовая смола нужна для красителей. И для бакелита тоже. Савве Тимофеевичу это может быть интересно.

По взмаху отца все трое уселись в широкие кожаные кресла.

— Так, Лавр Максимович. Если Митя прав, то есть шанс сохранить производство. Когда будет объявлено о прекращении закупок, Морозов сможет выкупить объемы по минимальной цене. Кто знает о решении?

— Пока никто, это в рамках комитета. Промышленникам не сообщают, чтобы они не успели стакнуться.

— Тогда держите в курсе.

Болдырев кивнул, помедлил и с досадой хлопнул себя по колену.

— Черт-те что! Социалисты больше радеют о военном производстве в империи, чем собственные генералы.

— Так за чем дело стало? Давайте к нам, в трудовики, — широко улыбнулся отец.

Болдырев с усмешкой отмахнулся:

— Нет, шалишь, пока нет.

Но Мите показалось, что на самом деле генерал серьезен и прозвучавшее “пока” совсем не оговорка.

— Кстати, а ты чем сейчас занят, молодец? — вдруг обратился к нему Лавр Максимович.

— До апреля ничем, — поведал свое огорчение Митя.

— Хм, — оглядел его Лавр Максимович.

Переглянулся с отцом и, прищурившись, вроде бы в шутку предложил:

— А давайте я его заберу с собой, вольнопером?

***

Поезд замедлил ход, заскрипел колесами по рельсам, окутался паром и, лязгнув наконец буферами, встал напротив вокзала с вывеской “Фокшаны”.

— Ну что, Дмитрий Михайлович, не екает русское сердце?

Митя удивленно обернулся к вышедшему из купе полковнику Лебедеву.

— Плохо, господин вольноопределяющийся, военную историю знаете, плохо! Ну, вспоминайте, селение Фокшаны, а чуть в стороне река Рымник.

Митя хлопнул себя по лбу:

— Ну конечно, граф Суворов-Рымникский!

На перроне и вокруг вокзала, за границами первого и второго класса, кипела жизнь. В двери вагонов пробивались женщины с младенцами на руках, ногами проталкивая вперед прочую поклажу. Выжженные солнцем до черноты крестьяне, придавленные к земле кулями и мешками. Цыгане в вышитых жилетах и невоообразимых штанах из бархата… Крики, гвалт, смесь болгарских, румынских, венгерских слов… Невероятно важный начальник станции у колокола… Местный бомонд чинно фланировал по перрону… Да, встреча международного экспресса в провинции — значимое светское мероприятие… Офицеры гарнизона в голубоватой форме и каскетках подчеркнуто официально козыряли своим русским союзникам…