— Ладно, там все ясно. Дальше Румелия, так?

Я кивнул. Даже не стал спрашивать, послал ли Болдырев туда “наблюдателей” — не первый год друг друга знаем, он к моим “прогнозам” относится серьезней некуда.

— И Китай, — продолжил я свое ясновидение. — Там сейчас династию сковырнут и начнется чехарда лет на тридцать-сорок, нам бы в этой мутной воде Северную Маньчжурию застолбить, а еще лучше — денонсировать право выкупа Китайской дороги.

— Думаете, надолго?

— Наверняка. Смотрите сами — у страны единой армии, в общем-то, и не было, все опиралось на лояльность цинских губернаторов. Сейчас династия уйдет…

— Вы ожидаете отречения? — Лавр расстегнул последний крючок на вороте мундира.

Вот тоже, армейский покрой тут не бей лежачего, да еще ежегодные изменения формы, от которых офицеры волком воют, все новые шмотки за свои кровные покупать приходится. Нет, молодцы израильтяне и американцы со своим подходом, главное чтобы дешево и практично, а гусарские кивера пусть кто другой носит.

— Так все к этому идет, — вернулся я от мыслей об одежде, — Юань Шикай позволит себя уговорить на президентство, но долго он не продержится, больно много воли губернаторы набрали и каждый свои войска формирует.

— Гражданская война? — уточнил Болдырев.

— Скорее, вооруженный гражданский мир, несколько группировок, все будут заверять, что подчиняются центральному правительству, но действовать сами по себе, пока не найдется лидер, способный объединить слабых и подавить сильных.

И это — еще одна виртуальность, мимо которой Россия проскочила благодаря революции. Что у нас, что в Китае многонациональная страна, темное, малообразованное население, нелюбимая династия, губернаторы с военной и гражданской властью. И реющие вокруг стервятники-империалисты — Англия, Германия, Америка, Япония, Франция…

И как в Китае некому было защищать династию, все были против — республиканцы, собственные войска, конституционалисты, монголы, криминальные триады, тибетцы и кто там еще, — точно так и у нас, монархистов лишь горсточка. И все держалось на генералах, когда в феврале 1917 командующих фронтами спросили, что делать, они дружно “проголосовали” за отречение. И Гражданская наша — те же самые клики милитаристов, только их затянутый на сорок лет конфликт у нас был спрессован в пять, но какой ценой!

Нет, революция и только революция, не мебель менять надо, а систему целиком. Но — мягко.

— И посмотрите, Лавр Максимович, по ключевым параметрам ситуация в Китае очень схожа с российской, как бы и нам в такое не свалиться.

— Да типун вам на язык!

— Надейся на лучшее, готовься к худшему.

Разведчик замолчал, обдумывая ситуацию, а я еще раз порадовался, что гости приехали зимой, когда Машка и Сонька скучают без общения с соседскими детьми, а сейчас хоть недельку покувыркаются в коллективе.

Вошла Аглая с подносом, на котором исходил паром кувшин глинтвейна и позванивали бокалы, поставила на столик и молча удалилась.

— Начнем сразу? — плотоядно улыбнулся Болдырев.

— Лучше подождем благоверных, они сейчас замерзнут и придут.

Лавр кивнул, глянул на меня искоса, потеребил ус, но все-таки спросил:

— А как вам эта история с Лафаргом и его женой?

Как-как, кверху каком… отличились зять и дочка Маркса, нечего сказать, взяли и самоубились цианистым калием. Лафарг еще письмо написал, типа в моей смерти прошу никого не винить:

“Здоровый телом и душой, я убиваю себя прежде, чем безжалостная старость, отнимающая у меня одни за другими радости и наслаждения бытия, физические и интеллектуальные мои силы, успеет парализовать мою энергию, сломать мою волю и превратить меня в тягость для самого себя и других. Издавна я обещал себе не переступать семидесятилетний возраст и наметил время моего ухода из жизни… Я умираю с радостной уверенностью, что предстоящее будущее, во имя которого я боролся 45 лет, восторжествует. Да здравствует коммунизм, да здравствует интернациональный социализм!”

И все вокруг — ах, как благородно! Не захотели быть обузой для партии на старости лет! Шестьдесят девять лет Полю, шестьдесят три года Лауре.

Мне вот тоже шестьдесят три, что теперь, вешаться?

Здоров, весел, молодая жена, громадное дело…

Хрен вам, мы еще повоюем. Хотя бы до семидесяти дотянуть надо, а лучше до семидесяти пяти.

Весна-лето 1912

— Значит так, — Вельяминов устало и озабоченно потер лоб, — тут Мечислав из Польской революционной фракции запросил встречу с товарищем Гардениным. Людей сейчас мало, так что вам надо будет съездить в Париж, подстраховать.

Митя переглянулся с Нестором (оба заметили, что вопреки обыкновению, Никита не назвал члена социалистической партии “товарищем”), но на всякий случай уточнил:

— Зачем, он же из Союза Труда? Свой?

— Свой-то он свой, но, боюсь, скоро будет чужим. До сих пор в террор играется, да еще под крылом австрийцев боевиков готовит.

— Небось на их гроши? — выхватил главное Нестор.

— Нет, пока на свои. Про Безданское ограбление слышал?

Кто же не слышал. Многие в движении, особенно молодые, не раз обсуждали этот невероятно удачный экс — двести тысяч рублей! — и прикидывали, куда потратить такую прорву денег. Впрочем, мысли эти быстро затухали, поскольку финансы на все утвержденные Исполкомом задачи поступали исправно, а считать чужие дело неблагодарное.

— Думаю, они с Союзом Труда расплеваться хотят, так что Мечислав может какое коленце выкинуть. Да и Сосед просил за ним присматривать, как он говорит, “Береженого бог бережет…”

— “… а не береженого конвой стережет”, — подхватили студенты.

— Оружие есть?

Оба кивнули, браунинги в группе Вельяминова носили все.

Вопроса, почему поляки с таким делом идут именно к эсерам, не возникло — из всех партий и групп Союза, именно народники установили самые тесные связи с Polska Partia Socjalistyczna, с тех еще полулегендарных времен, когда стороны именовались не ПСР и PPS, а “Земля и Воля” и Proletariat. Идеология и методы обеих организаций совпадали, вплоть до признания террора и наличия Боевых организаций. Только вот эсеры свою распустили, а поляки, наоборот, создали отдельную партию на базе боевки, эту вот самую PPS-frakcja rewolucyjnaе во главе с Мечиславом. И с каждым годом буковка S в названии несла все меньше смысла, служа лишь приманкой для новых членов, а на первый план выходили цели чисто национальные.

Мечислав разделял прогнозы Скамова о большой войне, но пошел в предсказаниях дальше — драка начнется между Россией и Австрией из-за Балкан, следом влезут Франция и Германия, за ними Англия и, может быть, Америка. Расклады совпадали, но поляк почему-то думал, что немцы успеют разгромить Россию, и только потом будут побиты англо-французами. И считал, что в этой мутной воде Польша должна выловить свою рыбку.

Со второго этажа небольшого домика в пригороде Парижа хорошо просматривались подходы и потому Мите не стоило труда увидеть шедшего по улице человека. Выше среднего роста, густые нахмуренные брови, серые глаза, крупный нос, вислые “шляхетские” усы, не слишком, правда, заметные на фоне бороды — все совпадало с фотографией и описанием Мечислава. Когда тот спокойно повернул к дому, Митя и Нестор уже были наготове. Из трубы камина, шедшей снизу, заранее вынули три кирпича и оттого все звуки с первого этажа отлично слышали на втором. Митя еще успел подумать, что это напоминает Атоса в трактире “Красная Голубятня”.

Внизу стукнула дверь, послышались приветствия, задвигались и скрипнули стулья.

— Слушаю вас, Юзеф.

— Я считаю нужным объясниться с вами напрямик, Виктор, — начал голос с польским акцентом. — Я верю в прогнозы инженера Скамова насчет европейской войны. Очевидно, что полем битвы между Германией и Россий станет Польша и для нас абсурдно оставаться простыми зрителями событий. Если наша партия своего выбора не сделает, то поляки Кракова и Познани будут драться в рядах немецких армий против поляков Варшавы, Лодзи и Люблина. И мы окажемся если не виновниками, то попустителями этого ужаса. Партия этого не переживет.