Газетная версия гласила, что неизвестные злодеи закрыли черным мешком огни семафора недалеко от Ланкастера и вывесили вместо них свои фонари с сигналом остановки. Трое в комбинезонах и фуражках железнодорожников оглушили паровозную бригаду, еще пара человек отцепила “лишнюю” часть состава и вскоре локомотив с банковским вагоном уехал на рабочие пути поближе к морю.

Там к инкассаторам закинули едкие дымовухи, всех, кто выскочил наружу, повязали и сложили чихать в сторонке. Затем быстренько перекидали почти сотню мешков в грузовичок и умчались на берег, где под парами дожидался рыболовецкий кораблик.

Грабители предварительно перерезали все телеграфные и телефонные провода в ближайших окрестностях, и первые сообщения в полицию поступили лишь через пять часов.

Криминальные и революционные круги Европы замерли от восхищения

— Ну, все почти так и было, — ответил Савинков на молчаливый вопрос Муравского, — только времени потратили без малого год. Пока систему оповещения выстроили, пока подходящей суммы дождались. Да и взяли не “миллионы”, а полтора, причем треть разбросали по округе.

Опробованный в Кимберли метод сработал и сейчас — сильно затруднил и замедлил поиски. Да еще русская часть “ирландских боевиков” изъяснялась на адском жаргоне южноафриканских ойтландеров, отчего Скотланд-Ярд начал искать следы непримиримых буров.

— Вышли в море, там второй кораблик, поделились грузом — им часть мешков с купюрами, нам часть улова, встали на банке, закинули сети и ждем.

— Вокруг большая суета поднялась?

— Штук пять миноносцев шныряло, а мы — вот они, стоим, рыбку ловим, никуда не бежим.

— Страшно было? — спросил Муравский.

— Да, обстановочка нервная. Ну, доловили до полных трюмов и пошли там в одну деревушку в графстве Лаут.

И все. Деньги и команды растворились в туманах Ирландии.

Полиция, конечно, хлеб свой не зря ела и ход событий восстановила почти точно, но почему-то решила что к ограблению причастны польские и латышские анархисты-террористы, за которыми водились и другие грешки. И здешний вариант истории тоже получил свою “осаду Сидней-стрит”, только позже и в другом месте.

— Послушайте, Михаил Дмитриевич, зачем мы вообще ввязались? Там и без нас все идет неплохо, — вернулся к делу Бейлиса Муравский. — Дело на доследовании, частным порядком его копает Красовский и он разроет землю на три сажени вглубь, лишь бы реабилитироваться, хороших адвокатов навалом — Зарудный, Маклаков… Репортеры начеку, судьи от дела увиливают, даже насквозь монархический “Киевлянин” и тот тыкает правительству на предвзятость!

— Без нас вода не освятится, Коля. Министерство, несомненно, сядет в лужу с размаху, а наше дело использовать это в двух направлениях — убедить евреев ехать в Палестину и показать, что режим разрушает сам себя.

— Максимальная дискредитация судебных установлений?

— Друг мой Коля, не говори красиво! — поддел его Савинков.

Он тоже имел основания для гордости, именно его ребята добыли основные доказательства и опросили проблемных свидетелей. Ну как “опросили”… взяли за шкирку и крепко встряхнули, потом под запись, при понятых, подписи, все дела.

В дверь постучали, в приоткрытую щель заглянул один из Колиных доверенных сотрудников.

— К нам полиция, по делу Бейлиса.

— Продержать пять минут, — скомандовал Муравский.

Борис спокойно встал, попрощался и ушел через комнату отдыха, откуда вел секретный ход в подвал, а мы дождались служителей закона.

— Николай Петрович! Сколько лет, сколько зим, куда же вы запропали? — чтобы не заржать, я сразу полез обниматься к изрядно поседевшему Кожину, прибывшему в сопровождении полицейского. — У нас с вами редкая способность встречаться на обысках и арестах, мне вас очень не хватало!

Коля тихо давился смехом за столом, городовой стоял столбом в полном недоумении. Кожин с грехом пополам предъявил Муравскому уголовное обвинение по статьям 279 и 280 Уложения о наказаниях за оскорбления в адрес представителей власти и Киевской судебной палаты и совсем собрался его арестовать…

— Вы разрешите, я это сфотографирую? — я ухватил с полки Колин “Кодак”. — Не каждый день у тебя на глазах арестовывают члена Государственной думы! Вы прославитесь на всю Россию, Николай Петрович!

Теперь оторопел и Кожин, я видел, что ему стремно столь явно нарушать депутатскую неприкосновенность. После пяти минут раздумий он со вздохом согласился принять от Муравского обязательство оставаться в городе до судебного решения.

А пока Коля писал протест, Николай Петрович поведал, что после пожара в полицейской канцелярии его турнули в Екатеринбург и вот только сейчас он сумел добиться обратного перевода в Москву, хоть и с потерей в должности. И на тебе — сразу такая закавыка, которая может окончательно порушить его карьеру! Шесть лет изгнания сильно его изменили, вместо вальяжного и уверенного в себе пристава, которого я увидел в 1897 году, сейчас передо мной стоял сильно побитый жизнью человек. Хотя казалось бы — не ссылка, не тюрьма, не каторга, а вот поди ж ты… Да и вся сцена несостоявшегося ареста выглядела лишь слабой тенью прежних.

Минут через пять после ухода полиции в кабинет ввалился сотрудник с очередной телеграммой:

— В Киеве утвержден обвинительный акт, процесс через месяц.

Суета в конторе затихла как по команде. На мое недоумение Муравский пояснил, что начала процесса все ожидали уже через десять дней, а так будут лишних три недели все сделать как следует. И вместо Коли подготовить и послать туда адвоката Керенского, в первую очередь потому, что его тоже вот-вот изберут в думу, голосование как раз в этот месяц.

Вообще, проглядывая изредка бумаги в штаб-квартире “Правозащиты”, я постоянно натыкался на знакомые фамилии сотрудников — Крестинский, Венгеров, Андронников, Осоргин, Вышинский… Может, и однофамильцы, но мне кажется, что нет. Адвокатов-то на сотню губерний и областей России то ли пятнадцать, то ли шестнадцать тысяч всего. И добрая треть из них так или иначе связана с “Правозащитой”. Коля привлекал и такие фигуры, как Дмитрий Васильевич Стасов или совсем не левый Плевако, очень ловко играя на их приверженности строгому соблюдению законов.

А Керенский точно тот самый — и адвокат, и депутат и даже Александр Федорович. Ну и хорошо, что он в надежных руках Муравского.

***

Лебедев в последнее время был крайне деятелен и воодушевлен — еще бы, кандидат на Нобелевку и, по всем раскладам, он ее получит, — так что отбояриться от его настойчивых зазываний мне шанса не выпало.

Честно говоря, изначально читать лекцию перед научным бомондом пригласили Эйнштейна, как автора теории относительности. Не срослось, заболел двухлетний Эдуард Альбертович и поездку в последний момент отменили, но Лебедев набрал такой разгон, что я и не заметил, как согласился выступить перед студентами. На мой недоуменный вопрос, а что, собственно, инженер-расчетчик может рассказать вместо ученого-физика, Петр Николаевич без малейших сомнений назвал темой будущее развитие науки и техники.

Тут и сел старик.

А Лебедев взялся всерьез и припомнил мне и политические прогнозы, и аргон, и радио и вообще все наши с ним разговоры на эту тему и завершил пассажем, что мои воззрения, даже если и ошибочны, всегда крайне интересны и позволяют взглянуть на проблему с другой стороны.

Императорское техническое училище стояло на своем законном месте на берегу Яузы, фасадом на улицу Коровий Брод. Поменять бы эдакое непрезентабельное название, да только Коля Бауман прекрасным образом пережил первую революцию и стал одним из ценнейших сотрудников Красина, так что шансы на переименование улицы и училища в Бауманские пока иллюзорны.

В ИТУ я выступал не в первый раз, там меня давно уже считали за своего, а пять лет назад педагогический совет даже удостоил диплома на звание инженера-технолога, как лицо, “приобретшее известность своей полезной деятельностью на техническом поприще и сделавшее многочисленные замечательные усовершенствования в техническом деле”. Так сказать, инженер honoris causa.