– С вашей стороны не очень порядочно было не сообщить мне о главном, – сказал он.

– О главном? – деланно удивился заказчик. – Но что считать главным? Вы тут пишете об исследованиях, проводившихся Дэвидом Бомом в восьмидесятые годы двадцатого столетия. А ведь эта теория была известна еще в фашистской Германии.

«Как чувствовал! – мысленно ахнул Бершадский. – Надо было поосторожнее с конкретикой».

– Лучше, если бы вы не скрывали историю вопроса, – надменно сказал он вслух.

– При чем здесь история? Мне нужно было независимое заключение… А то любят нашего брата обвинять в предвзятости. А сами-то?.. М-да, вот так вот… Ну, бывайте, господа ученые…

– Какой апломб! – сказал Бершадский, когда заказчик вышел. – Наши органы всегда умеют находить безопасные поляны для самоутверждения. Ничего не меняется, вы совершенно правы: то они гоняют бедных лимоновцев, то крышуют бизнес, то вот в магию полезли. Против настоящих террористов у них кишка тонка.

Тот испуганно кивнул: заказ был какой-то непонятный и неприятный.

Заказчик же между тем спустился вниз. Он отметил пропуск на вахте, протиснулся в вертушку, пошел к автомобильной стоянке, скрипя ботинками и выдыхая облака пара – день был морозный. Некоторое время заказчик искал по карманам ключи от «Хонды» – и даже на какую-то секунду встревожился – но, наконец, нашел их. Открывал машину он, оглядываясь по сторонам. Видимо, это была бессознательная привычка. Сел в машину и, закрыв дверь, набрал на мобильном номер.

– Я взял заключение физиков, – сказал он.

– Это все-таки лишнее, – с небольшим раздражением заметил собеседник.

– Вы его не знаете. Он очень подозрительный.

– И что?

– А то, что нас должна интересовать только его теория. Поэтому мы собрали огромную папку бумаг, включающую мнение физиков.

– И что они там написали?

– Чушь собачью. Да это неважно.

– Рецензия за твой счет, Володя.

– За мой, за мой… И что вы в самом деле: на кону миллионы, а вы копейки считаете?

– Порядок есть порядок.

– Ладно. Легенда укомплектована полностью. Можно начинать реальную часть.

– Да, я понимаю…– в голосе собеседника появились нотки тревоги.

– Решайте, кто из пяти.

Сказав эти слова, он закрыл глаза и откинул голову назад. Он старался дышать спокойно, но было видно, что он волнуется, ожидая ответа.

– Я тут посмотрел, Володя, – после паузы сказал собеседник. – Настоящая кандидатура все-таки одна…

– Нет, напишет любой из них.

– Ты уверен?

– Да. Я умею убеждать.

Заказчик улыбался с закрытыми глазами.

– …Пойми меня правильно, но четверо что-то получили. А наше обвинение состоит в том, что он самозванец. У нас должны быть основания для такого обвинения. Ты же сам говоришь, что он подозрительный.

Заказчик открыл глаза, потянулся и весело поторопил.

– Кто из пяти?

И собеседник ответил:

– Лидия.

В конце шестидесятых годов мать Лидии приехала в Москву из маленького дагестанского городка, затерянного среди бескрайних пастбищ в нескольких часах пути от Каспийского моря.

Городок был низкий, лишь четыре здания здесь были многоэтажными, все четыре – казенные: трехэтажная распашонка администрации с крылом, отведенным милиции, четырехэтажная больница с голубятней на крыше, правление автобазы о двух этажах с пристройкой и пятиэтажное здание детского дома. Все остальные дома были частные и одноэтажные, разнящиеся только материалом, из которого сделаны. Дома победнее – глинобитные, дома побогаче – из белого силикатного кирпича. При тех и других – обязательные голубые ворота с затейливыми завитушками наверху.

В частных дворах городка шуршали сады, на улицах была только пыль да трава. К середине мая трава выгорала. Леса вокруг городка не росли, во все стороны расстилалось ровное пространство пастбищ, над которым гудели ветры и неспешно кружили ястребы. Каждый високосный год хрустящими рядами шла по степи саранча, еще не вставшая на крыло. Она проходила городок без задержек, торопясь на жирные земли Ставрополья. Надо думать, саранча не находила в городке никакой прелести. В молодости мать Лидии была с саранчой согласна.

Красота степи, конечно, на любителя, но все-таки с возрастом у человека, в отличие от саранчи, появляется некое подобие нежности по отношению к такому пейзажу: низкому горизонту, волне ветра, бегущей по ржавым травам, стеклянным столбам зноя и громаде облаков, занимающих почти все, что видит глаз. Лидина мать, постарев, стала часто думать о своем городке и даже скучала по степи, вспоминая, как вечерами тянуло оттуда пахучей прохладой.

Она слышала, что с тех пор городок сильно изменился. Пустыня подошла вплотную, и теперь чтобы открыть голубые ворота на улицу, горожане каждое утро отгребают лопатами нанесенные за ночь пески. В последние годы на пастбищах развелось слишком много скота, земля оголяется, а регулярные посадки хилых деревец исчезают за ночь самым таинственным образом. То ли их уносит ветер, то ли съедает скот. Надо бы уменьшить стада, дать отрасти жилистой упрямой траве, но жители городка не очень верят в законы природы, как раньше не очень верили в советскую власть.

Законы в городке всегда были свои. Даже при коммунистах у всех мужчин в подвалах имелись склады оружия, а зарабатывали в те годы не разведением скота, а контрабандой черной икры и осетрины. Пустыня была далеко, пастбища зеленели круглый год, из всех подвалов радостно и сытно пахло оружейной смазкой, а из некоторых – нежно и землисто – икрой.

Икра – дело дорогое, но зажиточных в городке было мало. Человек, которого не поддерживал знатный род, не имел в городке никаких шансов. Бедность была лютая, о какой в остальной России и не слыхивали, но и отношение к бедности было не русским: тот, кто здесь был беден, считал свое положение печальным, но неизменяемым. Скажем так: ни отзвуки Великой французской, ни громы Великой русской революции досюда не докатились, даром что при Сталине половина людей, населявших городок и окрестности, была насильственно переселена в Казахстан.

Бывают на свете печальные места. И словно мало им пустынь: по ним еще обязательно бродят распри. Никогда не понять, какого черта здесь не только селятся, а еще и за них воюют. И вроде прямого интереса нет, но смотри-ка: то банда из Чечни пробежала, мимоходом поубивав почти сотню жителей, то преследующая банду бронетехника вспорола дышащие на ладан пастбища, а то и ракета какая-нибудь упала, превратив в месиво целые стада. Так ведь и Афганистан: ну кому может понадобиться этот безжизненный пыльный пейзаж? Нет, дубасят друг друга столетиями. Единственное, что может восстановить хоть какую-то логику – это обнаружение лет через триста в этих местах чего-то такого, что будет ценней всего на свете, подобно тому как нефть в итоге придала логику завоеванию холодной и никому не нужной Сибири.

Но через триста лет будет через триста лет. Чтобы жить в таких местах сейчас, нужно иметь мусульманский фатализм. Это было не про Лидину маму.

Фактически она из городка сбежала – русским там приходилось трудно, а мама еще и была светловолосой миловидной сиротой. Слишком многие хотели ей покровительствовать, но мама была гордая. Она считала, что проживет без покровителей, к тому же ей не очень нравилось раздавать поцелуи без любви.

Лидина мама Вероника Ивановна была типичной представительницей так называемого поколения победителей со всеми плюсами и минусами победительного характера. Рожденная в начале сороковых, она с молоком матери впитала убежденность, что человек способен даже на невозможное. Конечно, «молоко матери» – это так, словесная фигура, не было ни матери, ни молока, что-то давали сиротское в бутылочке – но зато марши в ушах звучали бравурные, да и чудовищные последствия войны, докатившейся до Кавказа, где она воспитывалась, лишний раз подтверждали: и не такую гадину может раздавить человек, обладающий истинной жаждой победы.