Оглушенная и немного растерянная Анна снова, как вчера, в таборе румынских цыган, потеряла Кевина, но искать не решилась, боясь заблудиться в пестрой толпе. Осталась стоять, прижатая к барной стойке, с бокалом вина в руке. Надеялась, что Кевин вот-вот золотой рыбкой выплывет к ней из пьяного моря.
В поле ее зрения попал мужчина, высокий и хорошо сложенный. Он тоже заметил ее, остановил на ней свой взгляд. Анна смутилась, и, стыдясь своей заброшенности, опустила глаза. Мужчина же решительно подошел к ней.
На нем был черный классический костюм, из-под пиджака голубел расстегнутый ворот рубашки. На вид ему было лет пятьдесят. Внешне он был, если не красив, то импозантен; зачесанные назад темные волосы с сединой, открытое, мужественное лицо с крупными, правильными чертами, «римский» нос, жаркие черные глаза, чувственные, мягкие губы и твердый подбородок. Яркая мужественность на фоне царящей вокруг бисексуальности.
— Мадмуазель, — сказал он спокойно. — Позвольте пригласить вас за мой столик…
— Я не одна, — ответила Анна и с сожалением пожала плечами. Подняв глаза, она увидела, как незнакомец саркастически усмехнулся:
— Это только малая часть правды. Вторая часть гласит: «вас оставили одну» на достаточно долгое время, это позволило мне подойти и предложить вам мой столик…
Анна просто пошла за ним. Столик незнакомца был у самого входа. Присев друг напротив друга, они познакомились. Услышав его имя, Анна удивленно приоткрыла рот. Напротив нее сидел Паоло Лоренсо Чезаре Фарнезе, итальянский художник и писатель. Не очень хорошо разбираясь в современном искусстве и в его творцах, она, однако, слышала о нем от Эллис, которая в превосходной степени отзывалась о его таланте. Даже, кажется, хотела «достать» его картины для галереи, в которой работала. Все переговоры с ним на эту тему были безуспешны.
Фарнезе, узнав, что Анна русская, сдержанно усмехнулся:
— Русские женщины иногда круто меняют жизнь ленивых и глупых европейцев. Вам нравится современная Европа?
— Скорее да, чем нет, — неуверенно ответила Анна, — Евросоюз нет…
Мужчина задумчиво кивнул, соглашаясь с ней:
— Разделяю вашу позицию…
Через час, поняв, что Кевин нагло бросил ее в непривычной и чуждой обстановке, обиженная и растерянная Анна засобиралась в отель. Фарнезе вызвался ее проводить. Колеблясь между «да и нет», она под предлогом «попудрить носик» скрылась в уборной. Позвонила сначала Кевину, он, разумеется, не ответил. Позвонила Эллис и рассказала обо всем и о Фарнезе тоже. Эллис чуть не задохнулась от восторга. Фарнезе! Такие встречи бывают раз в жизни, и это если еще сказочно повезет. «Да знаешь ли ты, кто он?! — восклицала Эллис в трубку, — крутой художник и писатель, последний отпрыск князей Фарнезе! Если ты его упустишь, будешь конченной дурой! Бери быка за рога!». Знала бы еще Эллис, как угнетающе вежлив был Фарнезе, и как подчеркнуто презрительно относился к тому, что она «надолго осталась одна», так ей и надо, дескать, не будет мотаться, с кем попало по Европам.
К Фарнезе Анна вернулась еще более растерянной и подавленной, посмотрела на него жалко:
— Нет, господин Фарнезе, я доберусь до отеля сама. Благодарю вас!
— Не стоит мне отказывать, Анна, — предостерег ее Фарнезе, — пожалеете, если не сию минуту, то час спустя точно…
8. Макаронник
В отличие от Анны Фарнезе не любил Лондон, считал его слишком шумным и негативно контрастным. Париж также попал в список городов, где он бывал лишь по творческой или личной необходимости. То есть, с Анной они могли никогда не встретиться, и их встреча была чистой «теорией невероятности», как настойчиво твердила Эллис.
— Везет тебе в последнее время, попадаются интересные персонажи, — добавила она, услышав телефонный разговор подруги с ее новым знакомым. В нем мужчина явно настаивал на встрече. — Кевин вряд ли вернется, а этот не отстает. Что он в тебе нашел?
— Я для него ширпотреб, о котором он много слышал, но не пробовал, — ответила Анна со вздохом досады. — Говорит именно так…
— И ты так спокойно это воспринимаешь?! — состроила Эллис брезгливую гримасу.
У Фарнезе по поводу встречи с Анной было кардинально противоположное мнение. Он считал, что в жизни нет ничего случайного и невероятного, поэтому знакомство с Анной воспринимал как факт, предопределенный судьбой.
Фарнезе навестил Анну в Лондоне. Она была смущена его неожиданным телефонным звонком, и просьбой принять его в ист-лондоской квартирке; чувствовала, что дело одним визитом вежливости не закончится. Не тот случай и люди не те, чтобы, — встретившись при столь необычных обстоятельствах, в месте, куда они больше шагу не сделают, — просто разойтись по своим обжитым углам, выпив лишь по чашке крепкого чая. Да и вежливости от Фарнезе ждать было нечего, — он говорил о себе с давящей прямотой:
— Для большого числа демократических чистоплюев, я подонок, выродок и сумасшедший. Собственно я с ними не спорю. Из их ртов эти слова звучат особенно жизнеутверждающе. Мне нравятся гнилые словечки. Они делают мои книги и жизнь не такими скучными…
В парижском клубе «Баня-Душ» он оказался из-за своей единственной дочери Джулии, которая, как обычно, нещадно тратила папины деньги на наркотики. Имя Джулии Фарнезе нередко всплывало в европейских таблоидах в связке с именами «звезд», наркоторговцев и психиатров. Она продолжала порочный путь своего отца, в прошлом тоже наркомана и скандалиста. Фарнезе этого тоже не скрывал, считая наркоманию недугом гениев, а скандалы называл протестом против скуки мещанства.
В ту ночь Фарнезе искал дочь среди пьяного бомонда, решил, что больше не может отстраненно смотреть на то, как она опускается все ниже и ниже, позоря его и без того одиозное имя. И напрасно губит свою жизнь. Унаследовав от отца склонность к протестам и гордыню, она не имела ни ориентиров, ни самоконтроля, которыми обладал он.
Дочь, увидев отца, покинула клуб в компании друзей, не сказав ни слова, круто отвернувшись от него, с отвращением, с раздражением на грани удара по лицу.
Он не опустился до преследования, побродил по клубу, в который больше никогда не зайдет. Не без интереса смотрел на безумный карнавал нравов и страстей. Подумал, что в дни его молодости все было камерно и тонко. Женщины не обнажались так бесстыдно, мужчины даже в состоянии сильного опьянения не вели себя так пошло. Потом случилось то, что случилось. Фарнезе понравились Аннины глаза и волосы, чего он не скрывал.
— Никакой невероятности, никакого чуда, — утверждал он. — Глобализация исключила эти трансцендентные моменты из жизни человечества. Теперь русская няня может путешествовать, иметь любовника, оказаться в злачном месте, вмиг быть брошенной. И мне приходится подчиняться глобальным беззакониям нашего времени…
Они сидели за рабочим столом в ее комнате. Он то рассказывал ей о себе, то молчал, думал и снова начинал говорить. Последнюю его тираду Анна едва выдержала, поморщилась, словно проглотила горькую пилюлю, но признала его правоту без возмущения и удивления. После истории с Кевином ей нужно было удивляться лишь собственной глупости.
Фарнезе, глядя на нее, цинично посмеивался:
— Мне импонирует ваша выдержка. Я хотел пойти дальше и назвать вас начинающей шлюхой, но я прочел ваши статьи. В них есть кое-что интересное, они недурны для правозащитной конторки Паркера, но ужасны для протеже Паоло Фарнезе…
— Я не рассчитывала на такую честь… — суховато ответила Анна.
— Вижу, что вы ничего обо мне не знаете, ничего не читали. Посмотрите, потом решите честь это или бесчестие… — Мужчина смягчил тон, — все, что от вас требуется, умение слушать и слышать меня. Меня! Понимаете…?
— Да…
— Проверим. — Он достал из кейса кожаную папку средней толщины и протянул ее Анне. — Это копия моей последней рукописи. Напишите рецензию, десять — пятнадцать страниц хвалебного текста.
Анна взяла папку, повертела ее в руках и сказала, кивнув:
