Лишь на следующий день, после ночи под открытым небом, ближе к вечеру у нас появилась возможность переправиться на южный берег. Мы плыли на небольшом судне, с трудом вместившем нашу группу. Когда мы переправились, мне странно было видеть, что земля, на которую я ступила впервые, ничем не отличалась от той, по которой я ходила всю жизнь. Передо мной была южная земля, сюда я так стремилась. Наконец-то я стояла на ней. Другие члены группы безучастно молчали, но на их лицах замерло странное выражение, которое я никак не могла понять.
В тот день мы не смогли уйти далеко, поэтому, поужинав, остались на ночлег в крестьянском доме в деревне под названием Мальчжугори. Насколько же мы устали, что уснули чуть ли не друг на друге! Мы смогли тронуться в путь только на следующий день после обеда. Вечером мы остановились на ночлег в горной деревне Ён. Я не понимала, зачем мы пошли по этой дороге, — вокруг были плотно стоящие друг к другу незнакомые горы. Но даже в глухой горной деревне комнаты во всех домах были забиты беженцами. Мы не нашли для ночлега ничего лучше пустого сарая. Заночевали мы, постелив на землю с трудом найденные соломенные маты.
Я не привыкла к такому обилию еды и тащила в рот все, что могла достать, не беспокоясь о том, что мне может стать плохо. В прошлую ночь, когда я проснулась, мужчины говорили, что из-за дурной славы деревни надо поставить часовых, так что они, сладко зевая, всю ночь сменяли друг друга. Дурная слава, скорее всего, шла из-за набегов иностранных войск, базировавшихся за горой в городке Пунгё. Чужеземные солдаты в любое время могли совершить налет за молодыми девушками. Жертвы были и среди коренных жителей, и среди беженцев. Люди стали говорить, что окрестности в направлении Пунгё — самое плохое место. Когда я спросила, зачем ставят часовых, мужчины ответили, что если придут солдаты, то часовые поднимут отряд. Нас с сестрой замаскируют под подушки или просто закроют собой. Что, двадцать здоровых мужчин не смогут спрятать двух девушек? Когда я поняла, что эти здоровые ребята собрались не защищать нас, а лишь спрятать, я хмыкнула про себя и грустно улыбнулась. Но я была им благодарна, чувствуя, как все это время они нас защищали, пусть и без геройства.
На следующий день в городе Сувон наша группа сократилась вдвое. Половина людей разошлась по местам, где они родились или где находились их семьи, родственники и знакомые.
Когда мы, шагая каждую ночь, стирая ноги до водяных волдырей, добрались до города Онян, от отряда осталось всего три человека — начальник отдела по общим вопросам, сестра Чон Гынсуг и я. Мы пришли сюда, потому что Онян был местом рождения начальника. Он отвечал за хозяйство отряда, и, следуя за ним, мы не испытывали никаких трудностей с едой или ночлегом. Никто никогда не говорил о том, были ли расходуемые средства правительственными деньгами, пожертвованиями или личными сбережениями начальника. Но, даже если бы я и узнала, откуда взялись деньги, это не принесло бы мне абсолютно никакой пользы.
Направившись в дом родственника, начальник пристроил нас в доме на окраине города, условившись с хозяевами, чтобы у нас были еда и ночлег. Возможно, это было самое дешевое место. По всей видимости, он оставил хозяину какую-то сумму в виде аванса, но когда мы остались вдвоем с сестрой Гынсуг, мне вдруг стало тревожно, словно моя жизнь висела на волоске.
Несколько дней спустя Гынсуг разузнала, что люди этот дом называют «домом торговца змеями». В доме были кухня, комната, примыкающая к ней, дальняя комната и еще одна комната, смежная с вытянутой стеной сарая. Черным входом дом был обращен на разросшуюся деревню, а фасадом выходил на гору. Между домом и ярко-красной горой было пространство шириной с узкий переулок. В скале напротив двери кухни находилась вырубленная пещера — одно из бомбоубежищ, созданных в горах еще во времена японской оккупации. Кто знает, может, и в Сеуле осталось еще много таких бункеров. Теперь, когда снова шла война, близость бомбоубежища придавала уверенности, а сооружение совершенно не выглядело странным или страшным. Сестра Чон Гынсуг, которая была очень любопытна, видимо, уже побывала внутри. Когда я вошла в бомбоубежище вместе с ней, изнутри пещера выглядела неприятно сырой и страшной, словно обклеенная мокрой шелковой тканью темно-серого цвета. В пещере находились кувшины разных размеров, от небольших до огромных. Когда мы открыли крышку одного из них, в нашу сторону, быстро вытянув головы, начали показывать свои раздвоенные языки находившиеся внутри кувшина змеи. Они лежали, свернувшись спиралью или в клубок.
Сестре Чон Гынсуг было интересно, она хотела посмотреть все кувшины, но у меня от страха побежали мурашки по коже. С тех пор я иногда стала просыпаться по ночам. Мне казалось, что мимо, слегка коснувшись меня, проползало что-то омерзительное и холодное, тогда я вздрагивала от испуга или кричала. Это было ужаснее, чем когда темнокожий человек приходил в дом, чтобы насильно увести девушку. К счастью, стояло лето, если бы была зима, то я, наверное, не смогла бы пережить этих кошмаров. Мне было тревожно из-за неплотных швов на створках двери и многочисленных дыр в кудури, проделанных мышами. Сестра Чон Гынсуг, перед тем как уснуть, словно показывая, делай, мол, как я, затыкала эти дыры, но по ночам я с трудом справлялась с ужасом. Каждый раз, когда я, вздрогнув от испуга, открывала глаза, сестра прижимала меня к своей груди и, поглаживая по спине, говорила:
— Все хорошо, все хорошо, здесь нет змей.
Из-за змей я постепенно стала зависеть от сестры. Я считала, что змеиная кожа холоднее льда, и могла уснуть лишь тогда, когда касалась теплой кожи Чон Гынсуг.
Дни постепенно становились теплее, сестра простодушно позволяла мне спать на ее руке, но на следующее утро ей приходилось долго ее растирать. Однажды жена торговца змеями, глядя на это, вульгарно улыбнувшись, спросила, не играем ли мы в «жениха и невесту». В ее глазах наши отношения были порочными.
Говоря себе, что мне ничто не угрожает, я укладывалась спать, постелив потертый соломенный матрас, больше похожий на навозную кучу. Проснувшись ночью, я чувствовала, как теплая рука сестры мягко обнимает мою грудь. Страх отступал, но меня начинал мучить вопрос: она притягивала меня к себе или я прижималась к ней? Мне казалось, что в этом нет ничего интимного, но внутри поселилось смутное чувство стыда оттого, что я, возможно, поступаю грешно.
Каждый раз, когда у меня возникало ощущение, что моя жизнь шла под откос, мне хотелось думать, что это не моя вина — все из-за матери. Вот и сейчас я винила ее. С одной стороны, мне было обидно, что мать не прилагала особых сил, чтобы забрать меня с собой, с другой — я скучала по родным, думая, что не попала бы в такую ситуацию, будь я с семьей.
Постепенно мне начинало надоедать, что обо мне заботился начальник отдела по общим вопросам, а сестра постоянно утешала и оберегала от кошмаров. Если бы я могла выбирать, я бы пошла в другом направлении. Для начала надо было узнать, можно или нельзя уйти из дома торговца змеями. Чтобы выяснить это, я сказала Чон Гынсуг, что меня тошнит от еды, которую нам подают. Это была правда. Если то, что я видела в пещере, не было миражом, то в желтоватом мешке, который носил за спиной хозяин, когда он заходил в пещеру, возможно, находились извивающиеся шипящие змеи. Конечно, он лишь ловил змей, а не готовил их на обед, но кувшины в доме, словно запачканные змеиной кожей, были покрыты толстым слоем промасленной пыли. Эта пыль была в каждом блюде, она вызывала отвращение и тошноту. Кроме кимчхи, в доме не было ни одного блюда, которое не кипятилось бы или не варилось, но оно было приготовлено из шпината, который я ни разу не пробовала в Сеуле. Эта закуска и стала для меня лучшим средством борьбы с тошнотой. Независимо от того, положила я в тарелку молотый красный перец или нет, я всегда добавляла туда кимчхи.
— Сестра, давайте убежим отсюда. Пойдем вглубь деревни, даже если придется ночевать в сарае или под стрехой, и то будет лучше, чем находиться в этом доме. Мы можем обменять на продукты то, что у нас есть, а если повезет, продать вещи.
