– Так рассказывай, мы ждём, – терпеливо говорит Тай, а я любуюсь им.

– Он приходил ко мне. Это правда! – почти кричит Коген. – Юкиноши приходил и приказал проникнуть в ваш закрытый клуб до конца этого месяца!

– До конца месяца, значит, – вздыхает брат. – Почему же именно до конца месяца?

– Не знаю.

– А афродизиак тебе тоже демон вручил?

– Нет, его я украл, хотел продать, но псы Наместника начали преследование…

– Нет, Коген, так дело не пойдёт. Посиди-ка ты ещё, с мыслями соберись, а мы пока пойдём погуляем часика полтора.

– Нет! – хрипит приятель, а из глаз его бегут слёзы. – Я расскажу… Сейчас.

– Хорошо, – милостиво соглашается Таёдзэ, присаживаясь перед пленником на корточки и заламывая его голову вверх. – Только по порядку: что, кого и зачем. И если ещё раз услышу про демонов, то затяну верёвки ещё сильнее.

И Коген начинает торопливо рассказывать. Он говорит, а мы слушаем о том, что два года назад он попал в секту, поклоняющуюся некоему демону льдов – Юкиноши, и вначале всё было замечательно. Однако жизнь поехала под откос после смерти главы этой дурацкой секты и появления неизвестно откуда нового главы. Никто не знает, как он выглядит и его настоящее имя, все называют его Сотоку – Наместником разлюбезного демона. И этот самый Наместник прошерстил всю секту, которая сетью раскинулась по стране, вычищая неугодных и беря на заметку условно угодных. В категорию последних попал и Коген. Он и раньше изредка покуривал травку, а от такой невесёлой жизни зачастил, чем привлёк ещё более пристальное внимание. И вот двое суток назад ему дали задание доставить партию ханакай – сильнейшего афродизиака к месту назначения, а он с этой партией сбежал. Думал, идиот, сначала продать, но вовремя сообразил, что спалится, и решил залечь на дно. Рассудив, что в католической церкви собратья по вере не будут его искать, постучался туда, прося о помощи, и настоятель внял мольбам. Сектанты и правда его там не нашли, но зато нашёл он – возлюбленный демон. Никакие кресты и песнопения не помешали ему прийти в блеске вьюги и, сверкая очами, призвать своего раба на службу, повелев проникнуть в клуб дома моделей «Сэйтэн» до конца месяца. Что потом рабу делать и зачем это нужно – демон объяснить не соизволил, но зато предусмотрительно продублировал послание в письменном виде с повелением после прочтения сжечь. И Коген, придя в себя после контакта, незамедлительно кинулся выполнять приказы. Отследил и отловил мальчишек в качестве сладкой приманки, связался с нами и начал втирать какую-то чушь.

На что он рассчитывал, конечно, отдельный вопрос. Но что можно взять с обдолбанного фанатика? А то, что его накачали – очевидно и без экспертизы, которая показала, что в крови содержится диэтилтриптамин.5 Остаётся узнать – кто это сделал. Ушлые сектанты из новой гвардии Наместника или какая-то третья сторона? Но кто бы это ни был, он знает слишком много о деятельности дома моделей и о нашей причастности к ним. А это скверно.

Я смотрю на Таёдзэ, тот всё понимает и без моих слов.

– Коген, – почти ласково говорит брат, – а теперь давай подробнее о своей секте. Чем быстрее и толковее расскажешь, тем лучше будет для всех.

Коген всхлипывает, а я включаю диктофон, продолжая запись.

Сижу в кресле, обхватив руками колени, и смотрю на спящего Китори. Брат. Братик…

Не знаю, сколько прошло времени с того момента, как проснулся, не знаю, сколько сижу вот так. Не могу разбудить. Боюсь. Мы неизвестно где, не известно, что с нами сделают, а я больше всего боюсь разбудить брата, прикоснуться к нему, посмотреть в глаза. Ведь он, как и я, всё вспомнит. Вспомнит весь тот грязный, пошлый изврат, которым мы занимались. Меня даже не заставляли, я сам. Сам! Сам потянулся к Китори, отсосал у него, а потом ловил кайф от того, что брат то же самое делает мне. Стонал под ним, блаженствовал от того, что чувствовал его член. Я вёл себя как последняя шлюха. Даже хуже. Как после этого смотреть ему в глаза? Как?!

Резкий щелчок замка, я вздрагиваю и оглядываюсь на открывающуюся дверь. Свет ночников тусклый, рассеянный, но узнаю их сразу. Невозможно не узнать. Ведь это они всю ночь трахали нас, они заставляли нас трахаться друг с другом. Они!

Они разглядывают меня и медленно подходят ближе. Вжимаюсь в кресло, стискиваю себя руками, запахивая тонкий халат и вижу, как их губы растягиваются в улыбках.

– Ханаки? – спрашивает один, присаживаясь передо мной.

В его голосе звучит ласка и нежность. Точно такую же нежность я слышал и ночью, прогибаясь под ним.

– Меня зовут Харумэ, брата – Таёдзэ, – продолжает он, беря меня за плечи. – Вы с братиком теперь будете жить здесь, а мы каждый день будем вас навещать.

Шёлк халата скользит с плеч, руки второго обнимают за талию сзади, распутывая узел пояса. Я уже не в кресле, я зажат между ними. Сильные, властные, они раздевают меня. Медленно, аккуратно раздевают. Чувствую, как мягкие губы касаются обнажённых плеч, и ничего не могу сделать, абсолютно ничего. Я даже не пытаюсь сопротивляться, а постыдный трепет охватывает всё тело.

– Не… не надо… – выдыхаю еле слышно, когда сзади в меня упирается что-то твёрдое.

– Не надо? – шепчет в ухо Таёдзэ. – Но твоё тело говорит другое, малыш.

Пальцы касаются моего вставшего члена, ласкают, а я закусываю губу, но стон всё равно рвётся наружу. Я совершенно беспомощен, дрожу в их руках, беззвучно, одними губами молю отпустить. Но бесполезно. Ладони Таёдзэ легко касаются напряжённых ягодиц, и мгновение спустя скользкий палец проникает в меня. Замираю, зажимаюсь, судорожно цепляюсь за рубашку Харумэ.

– Ш-ш… – гладит он меня по голове. – Успокойся, котёнок, расслабься. Расслабь попку. Ты же умничка. Ты знаешь, что нужно делать.

Его губы касаются моих, язык проникает в рот, завладевает им, ласкает. И я подчиняюсь, расслабляю ягодицы и чувствую, как проникает второй палец, затем третий, и, когда растяжение становится привычным, вторгается член. Аккуратно и бережно меня насаживают на него, проникают всё глубже, заполняют меня. Почти задыхаюсь от боли, но я знаю, помню, что получал от этого удовольствие, и начинаю крутить попой, менять угол, подстраиваться.

– Молодец, малыш, – слышу довольный шёпот сзади, и горячие губы нежно касаются шеи.

Харумэ разрывает поцелуй, отстраняется.

– Ты просто чудо, котёнок, – улыбается он, расстёгивая ширинку. – Маленькое, послушное чудо.

А через мгновение член, большой, налитый кровью член, касается моих губ. Я сглатываю, а Харумэ, продолжая всё так же тепло улыбаться, чуть надавливает. И я размыкаю губы, позволяю проникнуть в рот, позволяю заполнить себя. Позволяю им трахать себя…

Резко вхожу в него, насаживаю на себя, вгрызаюсь поцелуем в плечи. В эти гладкие восхитительные плечики. Горячая волна острого удовольствия накрывает с головой, и я изливаюсь в него, а он дрожит в моих руках: такой маленький, гибкий и такой покорный. О, эта покорность! Она сводит с ума, от неё просто крышу сносит. И хочется трахать, трахать его ещё и ещё, входить в него, быть в нём, ощущать его тесноту, его дрожь, его страх. Сладкий, безумно сладкий котёнок – Ханаки.

С сожалением выхожу из измученной попки, глажу гибкую спину и любуюсь тем, как Хару кончает малышу в рот, а тот послушно глотает, слизывает. Он уже почти ручной – этот котёнок. Не то что упрямый братец, который только под нажимом и действием афродизиака становится послушным.

Смотрю на кровать, где сейчас спит Китори, тот начинает ворочаться, просыпаясь, и я улыбаюсь – пора заняться этим упрямцем.

Поцеловав на прощанье тонкую шею мальчика, аккуратно ссаживаю его с колен на кресло, а сам подхожу к постели, присаживаюсь, склоняюсь над Китори.

Коген, конечно, червь, но за такой подарок заслуживает благодарности. Если бы не он, то когда бы мы ещё встретили этих малышей? Нет, иногда наши люди устраивают рейды в поисках подходящих мальчиков и по институтам, но крайне редко, когда совсем делать нечего. Обычно же мальчики попадают к нам из модельных агентств, студий, всяких тематических конкурсов и смотров, где крутится наша агентура. Малыши, конечно, примечательные, что уж говорить – редкие самородки. Но они уже полгода в городе, а агенты ни сном, ни духом. Токио слишком велик, и в его мусоре может затеряться даже Звезда Африки.