Дальше в видео было показано всё детство огненного ребёнка с года от рождения по семнадцать лет – а больше нам и не было известно, хотя это являлось тем, что мы искали. Запись не дала нам много полезного, но мы не сдавались: даже просмотрев одно только это и саму квартиру, полную вещей пропавших хозяев, не несущих в себе причину их исчезновения, я всё же чувствовал, что нити, ведущие к истине, где-то рядом.

В найденном дневнике я так же не прочитал ничего интересного, только сделал вывод, что мать семейства, очевидно, сохраняла свою юность и свою детскость и являлась творческим человеком. Я прочитал это на одной из страниц, первых, сразу открытых мною в дневнике:

«Не хватает кислорода на море, полном воздуха, мучает жажда при горе различных прохладительных напитков, – это так любовь мучает меня и возбуждает, как Солнце светит, согревает и обжигает. Но моя кожа темна – значит, меня Солнце любит. И это взаимно».

***

Там, за улицей, стоял красивейший рассвет,

И сонные высыпали люди.

Уже устали фонари и нет

Ночных маньяков – лишь на блюде

Уже пахнет у кого-то завтрак…

Ночь отступила – вместе с ней

Ушло плохое, забываемое, как

Любой кошмар днём станет светлей.

Фигура полицейского вышла из двери здания. То был дом семьи Летовых, уже пожилой пары с ребёнком, который намного больше взрослых преступников привлекал здешнюю полицию ещё со своего детства. Признаться, раньше он даже не был таким опасным – только вызывал подозрения, но достигнув совершеннолетия, Роман стал главной целью для всех отделений как Дальнего Востока, так и Центральной России или других стран. Великие лбы в среде лучших сыщиков собрались в этом спокойном когда-то месте, решая загадку по поводу исчезновения целой семьи.

Мир подчиняется власти фей и чудаков, он полон чудес и одновременно скептицизма, что накрывает пелена сознания, даже если никто этого не видит. Да и мир красится так не чтобы на него смотрели. Деревья растут прямо из земли и сторожат в себе заключённую человеческую душу даже после того, как другие люди срубают их. В мебели… В посуде… В игрушках… В рамах и окнах живут сотни душ. Они – нити сетей, что образуют время и пространство, пуская корни и связывая всё происходящее вокруг, как держат землю в саду. Потому мечты, испущенные головой, или сердцем, или душой, обязательно попадают в эту невидимую паутину. Они питают великих и страшно могущественных фей, рождённых из многочисленных ошибок людей. Умирают феи так же необычно – на своей заре, которая наступает, когда создающие их люди путаются в себе и во мраке, когда их мечты сменяются предвкушением и мыслями о смерти, когда страх или отчаяние заполняют то место, что было когда-то отведено сладостным звёздам и желаниям. Потому все убийцы являются настоящими преступниками против природы, создавая бесконечные страдания в мире. У животных такого нет. Они не жаждут ни своей, ни чьей-либо смерти, и их головы не содержат кровожадных или мрачных мыслей. Наоборот: те желают жизни себе и своему потомству. Они не несут зависти к людям из-за того, что те обладают бессмертною душой, лишь берегут собственную роль, отведённую им в этой жизни. Они преодолели конец света, и тот не сказался на них как на человечестве, которое потерпело собственный упадок и потерю многовекового опыта. В живых остались только лицемерие, запретное творчество и, конечно, медицина, позорно превратившаяся из точной науки в обитель чудных людей.

В любом случае, человек всё равно относится к животным по своему строению и по своей природе. Но почему именно он обладает бессмертием своего существа? Самым блаженным даром? Потому что именно он идёт наперекор своему мозгу и телу, будто те – всего лишь отдельные составляющие его. Потому что только он, не повинуясь инстинктам и внутренним, заранее заложенным, законам, делает столько серьёзных ошибок. Душа человека трансформируется и перерождается снова и снова, чтобы исправлять эти ошибки… Или иметь такую возможность. У каждого есть своё бремя, оно определяет его суть, его значение.

***

Они надели на Селестию откровенное, но вместе с тем элегантное серебристо-белое тонкое платье, открывающее развитые, большие груди маленькой худенькой девочки, что всё время прятала своё тело под большой для неё, мешковатой одеждой и огромным рюкзаком, чем служила своей небольшой команде, ибо больше не умела для неё что-нибудь сделать.

– Ва-а-а, а тебе идёт! – восхитилась та, что в эти минуты являлась для милой Селестии костюмером.

– И правда. Почему ты вечно носишь этот рюкзак? Тебе бы очень пошло, если бы ты носила одежду своего размера, к тому же, сейчас у нас пока на это есть деньги.

И правда, хищный кошачий взгляд её больших светло-карих глаз на фоне пушистых вьющихся волос создавал в танце с этим молчаливым, но вызывающим одеянием впечатление страстной и дикой женщины, способной не завоевать, а именно управлять чужим сердцем…

– Нет, просто понимаешь, я не могу носить такую одежду… Я боюсь, что меня неправильно поймут люди, потому что скажут, что какой-то бомж украл это прекрасное белое платье… Хах…

«Никогда не пойму таких людей, – подумала Тася. – Зачем так говорить о себе, особенно когда остальные видят лучшую версию тебя? По-моему, это неуважение по отношению к доброте и мнению этих людей», – но она оставила своё мнение при себе, в голове под тысячей тёмно-русых кучеряшек, будто она-то уверена в себе.

Всего лишь за последние два с четвертью года все объединились с Тасей, незаметно для неё став друзьями, или хотя бы приятелями и приятельницами, и она прекрасно помнила, что совсем недавно всё было по-другому, однако, конечно, была благодарна судьбе за всё это.

***

Она ни с кем не дружила, не могла к кому-то привязаться и часто раздражалась. Её воспитала любящая Богиня, что подарила малютке ласки больше, чем умения самостоятельно проявлять к кому-либо чувства. Тася только ходила по городу, как бестелесная, как само настроение этих домов, этого народа и этих улиц, становясь то весельем, танцующим и играющим на маракасах, то печалью и тоской дождя, то любовью, витающей в воздухе… Однако живя такой бесполезной и бессмысленной жизнью, постоянно перемещаясь ветром и не имея постоянного дома, она вдруг почему-то поправилась внешне, о чём сама Тася узнала от старых знакомых, которые, встретив её впервые за некоторое время их необщения, отметили это, а также то, что она заметно похорошела и явно стала более активной и улыбчивой.

«Это, наверное, из-за тех объедков, – подумала она после размышлений и искреннего непонимания этих улучшений после голодной и одинокой, на её взгляд, жизни. В последнее время абсолютно незнакомые ей толстые кошельки в уличных кафе и ресторанах порой приглашали смугленькую девчонку, часто гуляющую по дорогам, особенно возле пристани, перекусить за их столом, когда большинство гостей их уже валялись пьяные или вовсе разошлись по своим домам и семьям, хвастая заказанными заранее дорогими блюдами. Везде ещё кто-нибудь да предлагал ей что-нибудь: то яблочко, то пирог, который чей-то молодой именинник не доел… И ей стало стыдно. – Моё тело – мой дом, а я вношу в него какие-то помои… То, что кто-то недоел. Меня кормит какая-то улица. Неужели в душе я всего лишь бродяжка и истинное наслаждение мне приносит только эта свободная жизнь? Или же я всё-таки хочу большего??.. Эх… Надеюсь на это. Вот бы приключилось нечто, перевернувшее всё вокруг и меня саму в нём», – с этими мыслями она под деревом на вершине над городом предалась мечтам о силе и магии, о совершенствовании, с которым она будет помогать людям, а они будут её благодарить под вонью продающихся крабов и устриц, под далёким шумом старых волн и назойливых чаек, за которыми девочка наблюдает сейчас. Они постоянны и настойчивы, а значит, постоянно радуют взгляд любящего море.

Меня, как оказалось, нигде особо не любили ровно с тех пор, как я начала часто менять место жительства и школу. Я думала, что дело в окружающих, а сейчас думаю, что дело во мне и в сегодняшнем менталитете. В этот раз это не оправдание, не перекладывание своей вины на других, а дело вот в чём: недавно я устроилась впервые на работу, на полставки, и одна дама, что была там менеджером по продажам, на ровном месте получила отрицательное впечатление обо мне и отношение как к кому-то презренному, находящемуся на ничтожной должности. Также однажды я, возвращаясь с работы через магазин, пыталась зайти с тяжёлым пакетом в автобус и споткнулась. Естественно, я упала, в пакете разбилась бутылка минеральной воды, и пол транспорта оказался немного в ней и моей крови, так как я ободрала коленку. Мне не было особо легко сразу встать, да и вокруг были свидетели моего небольшого происшествия – я полагала, что мне как-то помогут или хотя бы спросят, цела ли я, потому что, как я потом заметила, моя кровь была и на руках, и на вещах, как и на самой ноге, да и сама я такого мнения, что всегда надо хоть как-то реагировать… Но окружающие сделали вид, будто ничего не заметили, а я, испугавшись звука разбивающегося стекла и реакции людей, заплакала. Да, в восемнадцать лет… Я ничего не могу с собой поделать, в такие моменты мной сильно овладевают мысли и эмоции: я искренне не понимала, почему никто не помог, я думала и представляла себе, что в подобных случаях всё должно быть с точностью да наоборот. Это мелочь, но огромное количество таких неприятных капель составляет грязное кислотное море. Возможно, смысл его в том, чтобы породить жизнь заново, будто в первичном бульоне. И правило любви к недостаткам людей на меня явно не работает. Затем моя мама выписалась из больницы, и выпустили её в такое непредсказуемое время, что меня не оказалось рядом, и маме пришлось топать со всеми бывшими передачками до ближайшего автобуса самостоятельно. Она заверила меня, что даже ещё сама заедет в банк, однако, обессилевшая после болезни, с трудом добралась даже до остановки. К слову, возле больницы и поликлиники постоянно есть какие-то люди, в том числе много мужчин, причём не каких-то маленьких, тоненьких хиляков, а реальных мужиков— и никто не предложил моей маме помощь. Когда я, невысокая, да и не спортивная, девочка, единственная говорю какой-нибудь бабушке, что могу донести её сумки, она обязательно отказывается, даже если видно, что ей тяжело. Я не понимаю, почему случилось так, что люди потеряли друг к другу доверие? Почему они не предлагают сами и не принимают от других руку помощи? С каких пор мы, такие немощные, слабые и беззащитные, обязаны черстветь и делать что-либо из самых последних сил? Ведь, насколько мне известно, раньше все русские были братьями, сёстрами, матерями и батьками. Вспомните обращения из старых наших фильмов: “Ну что, мать, как ты поживаешь? Куда дорогу-то держишь? Потеряла, может, кого или чего?”.