Думать о том, как все пойдет дальше без Алексиса, не хотелось – да и не представлялось. Никогда в жизни Пан не чувствовал себя таким безумно одиноким – особенно если перекладывать это состояние на всю жизнь вперед. Слова эти сознание воспринять упорно отказывалось. Хотя как иначе, если его… больше не будет? Пути назад из Высокого Сектора у мальчишки нет – а, значит, нет и выбора, есть только дорога вперед, продолжать, идти дальше, даже если сейчас у него нет ни малейшего представления, как это возможно. Не физически – морально. Остаются только Колин, Ники да Артур, а кто еще? Не Виктор же Берген. Впервые за все прошедшие месяцы Пан почувствовал себя в одном ряду с прочими мальчишками из группы, и удивился, насколько, оказывается, на самом деле всё это время был другим – и насколько еще более одинокими и потерянными все это время они должны были себя чувствовать.
Но самым же противным было, оказывается, другое – то, сколько предметов и мест в Академии (да и вообще в Высоком Секторе, как минимум в центральной его части) напоминали Пану о каких-то моментах, словах и взглядах, словно населяя их призраками, всплывавшими как нельзя более некстати. Ни на минуту не давая покоя. Сколько еще это продлится? А, может быть, это очередная проверка, испытание? Персонально для него, как же. И всё же, что он будет делать, останься один сейчас? Несмотря на то, сколь сильно не хотелось об этом даже думать, мысль возвращались к этой теме снова и снова, не оставляя мальчишку в покое.
Нет, не может быть. Не с ним. Как угодно, но не по-настоящему и не с ним. Он точно вернется. Обязательно.
Кажется, даже после того, что произошло во время грозы, паранойя не накрывала парня так сильно, как теперь. Ждать было невыносимо. Ждать невесть чего, замыкаться на одном и том же раз за разом, зацикливаться всем своим существом так, что весь мир вокруг исчезал – исчезал не на пустых словах, но по-настоящему, отчего, выныривая, становилось почти страшно. И тогда хотя бы ненадолго этот страх помогал осознать себя живым – ровно до того момента, когда снова становилось плевать, плевать на всех и вся вокруг. А мысли – мысли, чувства, всё существо – вновь возвращались к своему. Беспомощность сводила мальчишку с ума. Сперва бурым комом неясной хандры наползало смутное неудовольствие – почти необъяснимое, апатичное недовольство каждой мелочью, на существование которой прежде ты никогда не обращал и не обратил бы внимания. А потом, через недолгую раздражительность, гневом клокочущую где-то между грудью и горлом, за сжатыми зубами, приходило отчаяние. Темное отчаяние, опускавшее руки, не оставляющее сил и трезвого рассудка делать то, что необходимо было делать. Что, проклятье, что могло случиться с ним, что никто опять ничего не объясняет?
«Ох, Алексис Брант, появись только, ну я тебе и устрою».
========== Глава 39 День Славы Империи (часть 2) ==========
愛したあなたさえ助けられなくて
心が張り裂けて狂いそう
愛したあなたさえ助けられなくて
無力な自分が許せない *
[*Яп. «Не в силах спасти тебя, мою любимую,
Я словно схожу с ума, сердце разрывается.
Не в силах спасти тебя, мою любимую,
Я не могу простить себя, такого беспомощного»
Из песни группы DAMIJAW-無力な自分が許せない]
- Ну что, тогда поможешь сначала придумать, что будем делать после Империи?
- Помогу. Только, боюсь, сейчас почти никаких вопросов это все равно не решит.
- Интересно, у тех парней была программа?.. – Задумчиво произнесла Лада, обращаясь скорее сама к себе, чем к сидящей рядом девушке.
- Наверняка. – Отозвалась Ия. - Их ведь было больше, и готовились они явно дольше и тщательнее нас… Затеять такое дело, пойти ва-банк, не имея ничего взамен – рисковое дело. Хотя они и без того шли ва-банк, - невесело усмехнулась Ия, - и здорово продвинулись, кстати. Средние, да в Высоком Секторе…
- Откуда ты знаешь?
Ия лишь пожала плечами, не глядя на любимую девушку.
- Новости, наверное, навели на мысли… Я знаю только один путь, как Средний мальчишка может оказаться в Высоком Секторе, и шанс – один на много тысяч. Они не могли идти вслепую, они все подстроили заранее.
- Святая Империя, с каких пор ты веришь новостям? С каких пор – что их было больше, что мальчишка вообще был Средний? Что они что-то планировали… Может, это вообще свои же и были, а валят все на нас.
- Да что с тобой, Лада? – Воскликнула в сердцах Ия. - Что ты сегодня каждое мое слово выворачиваешь наизнанку?
- Я просто не могу больше тянуть и бездельничать, - горячо прошептала та, грея дыханием окоченевшие тонкие пальцы, - мы говорим «надо подумать», а на деле не движемся вообще никуда – а, значит, движемся назад. Уже ноябрь, Ия, ноябрь месяц, а мы по-прежнему над чем-то «думаем».
- Слишком несвоевременно, - качнула головой Ия.
- Не бывает “несвоевременно”! - Сверкнула глазами Лада. - Ты либо делаешь, либо нет, а остальное - пустые отговорки.
- Но нельзя, понимаешь, невозможно бросаться в такие дела, очертя голову, бездумно и неподготовленно.
- Ты говоришь, как… Как Средняя! - Странно, но из уст Лады сейчас это слово прозвучало оскорблением.
- А я и есть Средняя, - зло выдохнула вдруг Ия, - жалкая помесь Высокого с Низкой. Среднее уже просто некуда. Не нравится - ищи другую, не такую “среднюю”, как я. - Ия порывисто поднялась, небрежно бросая полпачки листовок назад в коробку. - Мне, кстати, давно на парад пора, как нормальной Средней. Что я здесь делаю вообще?.. – Ия сжала в кулак край ярко-зеленого передника, потом так же резко отпустила, словно безнадежно махнув рукой, и, подняв с лавки свою сумку, не взглянув на Ладу, кажется, чуть нерешительно направилась в сторону выхода.
- Ия! Ия, подожди, пожалуйста. – Святая Империя, да неужто за семнадцать лет в Среднем у нее еще осталась гордость, через которую может быть сложно перешагнуть? Двумя шагами Лада догнала девушку, хватая за руку. - Ты же знаешь, я не это имела в виду…
- А что же? – Темно-карие глаза Ии недобро блестели.
- Я боюсь медлить, Ия. Правда, очень боюсь тянуть и терять время. Мне кажется, его и так у нас немного…
- А я боюсь действовать, не думая, - парировала та, прямо глядя в глаза Лады, - боюсь бросаться в самое пекло без плана и без надежды; что ты на это скажешь? Что я не права? Может быть, Лада, может быть, я не права, и у нас действительно мало времени, но это не значит, что права ты и только ты. И не тебе меня тыкать носом в то, что я родилась Средней. Что мой папаша оказался таким козлом, каким, я догадываюсь, он был. Думаешь, легче тебе было бы, родись я по праву нормальной Высокой, а? Жила бы себе там, не зная бед, а ты жила бы тут… Тоже, быть может, не зная. Да, мне страшно, ау, слышишь меня? Мне никогда в жизни не было так жутко страшно, как теперь, - неожиданно губы девушки, искривленные прежде гневом, задрожали, - и что ты прикажешь мне делать, бессмысленно и безнадежно отдавать свою жизнь за несбыточную мечту, погибать с тобой, или попробовать хоть чуть-чуть подумать, сбавив обороты, идя против тебя? Я тебя не спасу, Лада, ты это понимаешь? – Святая Империя, слезы градом полились по ее раскрасневшимся щекам. Лада ошарашено и напугано обернулась по сторонам, больше всего на свете боясь увидеть сейчас хоть одного живого человека рядом, и прижала девчонку к своей груди, всё еще потрясённая ее последними словами. - Если сейчас ты правда пойдешь туда, если ты станешь делать вслепую всё, о чем говоришь, я тебя не смогу спасти, я тебя потеряю… а зачем тогда… это всё?.. – Зажимая рот ладонью, девушка захлебнулась в рыданиях, буквально повиснув на шее Лады и забыв, кажется, обо всем на свете.
Двенадцатый квартал на День Славы Империи от одиннадцатого ничем толком не отличался, только больше незнакомых улиц и незнакомых лиц. Народу уже было не очень много, да и немудрено, стрелки часов подходили уже к двум часам дня, а к этому времени все основные речи и события на площадях заканчиваются. Движение транспорта по-прежнему было перекрыто (и откроется лишь к вечеру, не раньше начала седьмого), а потому трудно было разобрать, кто, куда и откуда идет во всем этом бесконечном потоке тел. Странно, и почему она никогда прежде не обращала внимания на то, как просто было в этот день заниматься какими бы то ни было своими делами, маскируясь делом общим и общей целью. Однако все равно обе девушки шли, кажется, словно в полусне, мало смотря по сторонам, погруженные каждая в свои мысли. Успокоить Ию оказалось не так-то просто – наверное, потому что не было подходящих для этого слов, - и потребовалось некоторое время на приведение ее моментально раскрасневшегося лица в нормальный вид. Странно, но это, кажется, действительно был первый раз за прошедшие полгода, когда между ними разломила землю и пролегла такая глубокая трещина несогласия – и это почти пугало девушку. Наверное, только теперь в первый раз Лада действительно по-настоящему задумалась об этом «потом», о котором так много твердила Ия, - задумалась не о революциях и переворотах, не об Империи, не о судьбах мира, но об их собственных жизнях, о том будущем, которое могло бы ждать их самих, какой бы путь они ни выбрали. Неужто она и правда была всё это время настолько слепой, настолько не видела и не знала Ию, не понимала настоящего смысла всего, что та говорит? Неужто за всеми этими разговорами и взаимным согласием у Ии стояло лишь полное разочарование в людях, с которым сама она ничего и не собиралась сделать? Или это Лада сама лишь накручивает себя, сгущая тучи там, где было лишь легкое облако? Какая же, все-таки, жестокая ирония судьбы - до семнадцати лет девушка искренне считала, что любви действительно не существует, и она есть не более чем выдуманная старшими байка о диких. В семнадцать же с половиной она вдруг пришла к выводу, что было бы, пожалуй, легче, если бы это и правда оказалось так.
