На часах 7.14, до будильника 6 минут. Казалось, спать бы еще часов пять-шесть… И куда только делась эта его вечная манера вскакивать ни свет, ни заря? Еще эти сны теперь. Мало ему вчерашних близнецов с их истеричным “Я не хочу без него!”, которые, признаться честно, не первый раз уже появляются. Проклятье. Хоть таблетки пей, чтоб это всё заглушить.

Кроме сна странным в это утро оказалось еще и очень неожиданное для Алексиса ощущение холода, таившегося где-то внутри позвоночника и пупырышками мурашек выступавшего на руках от прикосновения босых ног к кафелю пола. Почти непривычным для себя движением молодой человек закрыл широкую створку стеклостены (и как он не заметил, что за окном уже ноябрь, оборвавший последние бурые листья, а не такой привычный август?), мельком увидев, что термометр застыл на отметке +8, и ушел отогреваться в душ. Удивительно, но ни горячая вода, застелившая густым паром всю комнату, ни почти кипящий кофе справиться с ознобом так и не помогли.

Не помогло, признаться, вообще ничего - голова, по-прежнему чугунная, соображать отказывалась категорически, даже за руль садиться было как-то не по себе. Расколоться Империи в этот славный день, почему все это - именно сегодня, когда нужно быть собранным как никогда? Серая форма, специально отутюженная вчера в химчистке, черный дипломат в руке, волосы, еще чуть сырые после душа, и темные круги под глазами. Все, довольно, соберись, Алексис Брант, сегодня важный день, отдыхать будешь потом. Уж чем-чем, а нытьем ты точно ничего не добьешься и не сделаешь лучше - никому, а себе в первую очередь. Вдох-выдох. Отпустило? Да, как ни странно, немного отпустило. Или это только сила самовнушения?

Улицы Высокого Сектора, проплывавшие за окном автомобиля, словно вымерли, затихнув перед бурей.

Святая Империя, как же, оказывается, он устал. Буквально за неделю – или и того меньше, дней за пять, - до Дня Славы Империи все навалилось как-то разом: Виктор совсем выбыл из строя со своей подготовкой к операции, проводя с лечащим врачом куда больше времени, чем с напарником и студентами, так что вся его бумажная (и не только) работа легла на плечи Алексиса; репетиции к параду и оттачивание строевого шага (хвала Всеединому, его это почти не касалось, но присутствовать иногда приходилось), да и повседневные занятия никто не отменял… Хотя мальчишки из четвертой группы, признаться, его, наконец, начали радовать – кажется, поняли, что им в таком составе еще не один год сосуществовать, и хоть сколько-то начали друг к другу притираться, словно почву прощупывая. Странно, но в прошлые годы всё это происходило как-то быстрее и легче, и дичились они не так долго. Что ж, поживем – увидим, по крайней мере, и результаты последнего теста были далеко не так ужасны, как первые два-три, хотя во многом и оставляли желать лучшего. Ники вел себя вполне пристойно и начал, наконец, говорить с Мастером на индивидуальных часах, рассказывать какие-то истории о своём прошлом в Среднем Секторе или наблюдениях относительно других парней из группы. Со Стефом всё оставалось по-прежнему – появлялся он один-два раза в неделю, похожий больше на машину, чем на человека, но ни в какие подробности происходящего Алексис не вдавался, не его это дело. Быть может, он вообще сожалел, что сунулся во всю эту муть с программой «2 в 1», только признаваться в этом и думать об это ему отчаянно не хотелось, и он гнал эти мысли прочь. Лишь во сне снова видел уже дважды тот эпизод после разделения, слышал те отчаянные слова, произнесенные Стефом, которые так глубоко отпечатались в его сознании. Сказать бы Пану кое-что, да он наверняка не так все поймет… Хотя что там, на Пана времени тоже толком не было, и тот последний разговор на крыше (какой уж разговор, куцый его обрывок) оставил за собой неприятный привкус сомнения – а как же Алексис ненавидел сомневаться!

Двор Академии встретил его ровными рядами младшекурсников в черных форменных костюмах, нервно вытянувшихся по стойке “смирно” и словно боявшихся лишний раз пошевелиться, хотя команда еще и не звучала, а так же маленькими группами старшекурсников в зеленой, бурой, кирпичной, темно-сизой и прочей форме, очевидно более спокойных, тихо переговаривавшихся между собой. Интересно, Пан среди первых или действительно додумался свалить домой? Странно было осознать, что он, Алексис, действительно не знает этого. И почему он вообще считает, что должен быть в курсе каждого шага проклятого мальчишки? Как бы попробовать отпустить и себя, и его, наконец, и хоть полдня не думать об этом всём?

В общем-то задача всех присутствующих во дворе сложной не была: стройным маршем проследовать до Большого проспекта и, влившись там в основную колонну парада, дойти до площади Учреждения Устава. Если кадеты после этого вольны были действовать по своему усмотрению, то ему, Мастеру, как и прочим должностным лицам, необходимо было оставаться на площади еще пару часов, во время которых Советники будут говорить свои речи, обращенные к Высоким, шествующим по Большому вместе с прочими демонстрантами. Говорят, в этот раз, после летних событий, охрану обещали не то что утроить - удесятерить, хотя подробностей Алексис не знал, и без них тошно. И без них до смерти хочется согреться и уснуть. А “тошно” преувеличением и правда не было: голова кружиться начала еще в самом начале шествия - не настолько сильно, чтобы вызвать беспокойство, но земля из-под ног выскользнуть то и дело норовила. Проклятье, ну за что именно сегодня, именно на параде?..

Соберись же, еще немного.

Небо постепенно мрачнело - видимо, как обычно, разогнанные к торжеству тучи уже к ночи вернутся и будут выливаться еще несколько суток нескончаемым ноябрьским дождем. Что вещали Советники, Алексис не слушал и не слышал - стоял на трибуне площади плечом к плечу с прочими мастерами, выпрямившись и подняв подбородок, руки по швам, и только сжимал изо всех сил зубы, чтобы они не стучали друг о друга из-за бившего его озноба. Время тянулось бесконечно. Время попросту исчезло, словно пройти могло равно двадцать минут или десять часов.

Соберись же, еще совсем чуть-чуть.

Отрывки каких-то слов, гул аплодисментов, пушечный залп. Шум в ушах и плавный поклон, когда кланяются все вокруг него - очевидно, речь дошла до “…Мастера, беспрерывно ведущие налаживание отношений со Средним Сектором и подготавливающие необходимые Высокому Секторы кадры”. Все как всегда. Только холодно как никогда прежде…

- Ты как? Эй, ты как? - Кажется, голос, прозвучавший прямо над его ухом, задавал какой-то вопрос, адресованный, ко всему прочему, ему же.

- Что?

- Ты как? – Голос Виктора был чуть встревоженным, хоть внешне напарник того и не показывал. Площадь Учреждения Устава, только что (или уже вечность назад?) расчерченная колоннами людей на ровные квадраты, теперь походила более на разворошенный муравейник.

- Нормально, - сухо кивнул Алексис, едва справляясь с новым приступом головокружения и делая неуверенные шаги ватными ногами. Не свалиться бы сейчас на этих словах с трибуны кубарем вниз.

- А выглядишь паршиво как никогда, - мрачно отозвался молодой человек, подхватывая напарника под локоть, - пойдём.

Алексис не сопротивлялся – всяко лучше доковылять, хватаясь за Виктора, до медпункта Академии, чем гордо рухнуть где-нибудь здесь же, в людном месте. Даже как-то плевать, что напарник ни с того, ни с сего перешел на “ты”. Почему его это вообще должно беспокоить?

- Ты как меня вообще нашел в этой толпе?

- У нас вообще-то фамилии во всех списках почти подряд идут, - покачал головой младший Берген. В голосе его слышались нотки почти что жалости – сейчас Алексису было все равно. Дороги до Академии он почти не помнил, словно шел с закрытыми глазами, и мостовая мутно плыла перед его взглядом.

А доктор Вессер, врач Академии, остававшийся на дежурстве во время всего парада, только плечами пожал: «Обычное переутомление, самый распространенный диагноз среди Мастеров – четвертый случай за последние две недели. Лекарства тут бессильны - три дня в постели, а там поглядим, может, и еще придется подождать. Спать, есть и к работе даже не прикасаться. Мастер Берген, сможете отвезти его домой?»