- Правильно, - что-то внутри, кажется, надорвалось от собственных слов, но ни один мускул на лице не дрогнул, - никому в Империи нельзя доверять, Пан.
Мальчишка сжал губы и неровно выдохнул, слишком очевидно пытаясь подавить бурлящую внутри бурю. Потом произнес, по-прежнему не глядя на Алексиса:
- Зачем ты так говоришь? Ты же не такой. Я же знаю, что ты не такой…
- Затем, что иногда лучше прикинуться мертвым, чтобы хищник прошел мимо тебя, если у тебя нет сил вступать с ним в равный поединок. Только ты оказался слишком живым даже перед лицом нашего хищника, и я не знаю теперь, как мне быть: прикидываться мертвым не желаешь ты, а вступить в схватку не дает здравый рассудок мне.
- «Здравый рассудок»… Лекс, опомнись! – Пан выразительно помахал ладонью перед самым его лицом. - Здравый рассудок давно уже отдыхает…
- Не зови меня Ле… - молодой человек осекся, заметив, как мальчишка картинно закатил глаза, и, мягко качнув головой, чуть уловимо улыбнулся. Бесполезно…
- Пф. У тебя это всё вообще в голове не отзывается разногласием правого и левого полушария?
- Чем? – Мастер взглянул на него с недоумением.
- Диссонансом, - коротко отозвался Пан, сам удивляясь, какие умные слова теперь знает, - ты всю жизнь стоишь на верхушке пирамиды и смотришь вниз, как людишки копошатся у ее подножья, боясь на тебя лишний раз взглянуть, а потом вдруг оказывается, что, если взглянут, тебе же самому только и будет худо, нет? Ты Высокий, Лекс, Высокий, так или иначе управляющий Системой, но на деле – дикий, не более, идущий ей же наперекор. Тебе самому мозг не сворачивает от этого в трубочку?
- Ммм… нет вроде, - неуверенно отозвался Мастер, пристально вглядываясь в лицо мальчика, - а, думаешь, должно?
- Думаю, должно, и еще как. Подумай об этом как-нибудь на досуге, может, поймешь что-нибудь новое… - Отчего-то в тоне мальчишки Алексис отчетливо услышал горькую, почти пренебрежительную обиду и непривычную, никогда прежде не пробивавшуюся усталость, - пойдем уже, «красные огни» на носу…
Значит, этот бесконечный поединок упрямства не из него одного высасывает все силы, а прятаться внутри себя Пан, такой вызывающе прямолинейный внешне, умеет, вероятно, куда лучше даже него самого, Алексиса Бранта, всю жизнь думающего о себе невесть что. Впервые в жизни молодой человек пожалел о том, что отчаянно не может не только выйти, но даже и выглянуть за рамки этой треклятой маски Мастера, давно уже приросшей ко всему его существу, не может извернуть свой мозг так, чтобы понять до конца всё то, о чем только что сказал ему мальчишка (сам, к слову говоря, не так-то часто способный адекватно оценивать собственную жизненную ситуацию)… И есть ли у него вообще хоть малейшая надежда выбраться из этой безумной трясины, затягивающей с каждым днем всё глубже и глубже их обоих?
Впервые за свои двадцать с половиной лет Алексис подумал о том, какой короткой на самом деле окажется, должно быть, его жизнь.
========== Глава 33 Будни ==========
Приехать к Ине в больницу еще раз до того, как девочку выпишут, Лада не смогла. Не смогла не физически, но морально, внутри себя. Написала сестре смс, что домашние дела навалились комом, и, закрыв глаза, тяжело выдохнула. Объяснить это было невозможно, простить себя – тоже непросто, но сделать девушка с собой ничего отчаянно не могла. Наверное, как-нибудь потом, попозже, все вернется на круги своя… Лада не очень-то в это верила, да и вообще старалась не думать – слишком уж страшными остались в ее памяти те минуты откровения в палате сестры, когда она поняла, что ровным счетом ничего не может сделать – никогда не сможет и это правильно, единственно возможно. Нырнув в работу и быт, она холила внутри себя иные мысли, куда более светлые, но не находящие пока что выхода – мысли о том, как сделать мир лучше и светлее в условиях, когда это невозможно. Только с каждым разом это ей тоже давалось все сложнее и сложнее: что бы она ни думала, какие бы варианты ни пыталась осуществить внутри своей головы, все они оказывались пустыми и невыполнимыми, слишком хорошими или слишком плохими, но неизменно провальными, касались ли они клиентов на работе, семьи или новоиспеченного мужа. А время шло, и Лада закрывалась внутри себя все сильнее – да и возможности что-то сделать у нее особенно не было, а может, не было сил. С Ией она пока не связывалась, объясняя это для себя отсутствием новостей и хоть сколько-то значимых событий, а быть пустословной после предыдущей встречи ей не хотелось.
Это все осень, говорила она себе, осень, проклятая, темная и холодная… Осень была, кажется, вообще идеальной причиной - а вместе с тем и отговоркой - для всех негативных настроений и моментов жизни теперь. Устала - осень, соскучилась - осень, не выспалась - осень, опять не получилось встретиться - тоже почему-то осень… Да, это время года и прежде имело над ней некоторую власть, будто высасывая силы, но сейчас девушка ощущала это давление еще сильнее, наверное, как никогда прежде. А ведь октябрь только начинался.
А начинался он, к слову сказать, с очередной неожиданной ВПЖ – сразу по возвращении с субботней молитвы (на которой ей так и не удалось перекинуться и парой слов с Ией, как и всегда теперь стоящей около четвертой колонны). Путь от молельного дома до квартиры занял несколько больше времени, чем обычно: сперва дорожная пробка, после они с Карлом заходили в супермаркет в честь начисленной обоим накануне зарплаты… А потом, подойдя с тяжелыми пакетами к двери, обнаружили там троих неизменных мужчин в форме с крупной собакой. Лада впервые задумалась о том, как сохраняют спокойствие они, вот так, например, прождав лишний час под дверью тех, кто должен был в ту же секунду после звонка впустить их внутрь хозяйничать в своем доме… Подумала – и едва не улыбнулась к собственному удивлению. Неужто то, что она почувствовала сейчас, называется жалостью? Жалостью – к комендантам ВПЖ? Было что-то удивительное в этом открытии, а главное – удивительно скрасившее невидимой улыбкой настроение во время не только самой проверки, но и грандиозной уборки после нее.
Меж тем домашние дела, о которых девушка написала сестре, после нескольких вечеров, проведенных в больнице или на работе, и правда немного, да накопились. Стирка (на покупку стиральной машины денег пока что не было, так что процесс этот отнимал времени куда больше, чем в отчем доме, особенно когда Карл приходил со своего завода перепачканный как печник), глажка, приготовление еды, уборка… Здесь, на углу 18ой и 5й улиц, они жили теперь на втором этаже против родительского девятнадцатого, и вся, абсолютно вся пыль одиннадцатого квартала, кажется, каким-то невообразимым магическим образом собиралась именно в их квартире. Какой-то песок с улицы, крошка сухих листьев и вечная пыль второго яруса – все они словно разом решили набиться именно в их окна, и никакая влажная уборка, проводи ее хоть дважды в день, не помогала избавиться от серого налета на подоконниках и рамах, не говоря уже о самой стеклостене.
Муж обычно возвращался домой между девятью и десятью часами вечера, ужинал, смотрел телевизор и иногда рассказывал какие-нибудь истории о том, что происходило сегодня на работе, никогда, однако, не задавая подобного встречного вопроса Ладе. Ладу это не беспокоило, да и что интересного найдет для себя взрослый мужчина в ежедневных рассказах о выпечке булок? Несмотря на некоторую жалость, которую вызывал в ней порой Карл своим распорядком жизни, вмешиваться ей отчего-то совсем не хотелось – они оставались друг другу абсолютно чужими людьми, и, кажется, такое положение дел устраивало не только её.
Карл искренне верил тому, что говорили и показывали в телевизоре, не читал в своей жизни никаких лишних книг, кроме того десятка, что обязательны к прохождению в школьной программе, даже почти не пользовался интернетом, словно не вполне имея представление, что в нем можно смотреть, и весьма не по-уставному удивился, однажды услышав от Лады опасное высказывание о том, что субботнее молельное собрание есть не более, чем пустая трата времени. На вопрос о том, а что же это, в таком случае, такое, однако, четкого и вразумительного ответа девушка не получила, только услышала достаточно занудно заученное школьное рассуждение о том, что воспитание духа Империи в гражданах должно происходить на протяжении всей жизни. Нет, этот парень не был упертым фанатиком-имперцем, Лада была уверена, что, спроси его, как он относится к Империи, и он только глаза округлит – разве к Империи можно как-то относиться? Разве можно как-то относиться к смене дня и ночи? Семнадцатилетний парень, полтора года назад еще сидевший за школьной партой, Карл пахал с утра и до ночи шесть дней в неделю как проклятый и тем самым, несомненно, заслуживал уважения, а на седьмой день шел на службу в Молельный Дом и воспитывал свой дух согласно предписаниям Устава. А после смотрел дома телевизор, чтоб не думать о предстоящих следующих шести днях работы – хотя он ведь и так не думал.
