- А ты?

- А я. А какая разница? - Пожал плечами парень, потом подошёл к своему шкафу и принялся переодеваться в форму своего направления - темно-зелёную с белыми вставками, Пан так и не выяснил еще, к какому учебному подразделению она принадлежит, - явно давая понять, что разговор окончен.

Скользкий, однако ж, тип.

========== Глава 18 Узы ==========

Время шло бесконечно долго, словно тягуче, почти даже липко – от минуты к минуте, от часа к часу, даже как-то противно, словно в мутном тумане. Едва не попавшись прямо из кустов вокруг бомбоубежища в круг митинга МДН – молодежной дружины нравственности, - решившей вдруг собраться отчего-то именно возле ее школы (словно больше во всем квартале подходящего места не было!), Ия надвинула шляпку поглубже на глаза и поспешила выйти с другой стороны трансформаторной будки. Лады видно не было, значит, всё же не попалась, и то хлеб. Только уже возле самого дома, под аркой, ведущей во двор, какой-то парнишка-дружинник с синими полосками на фуражке придирчиво цыкнул и качнул головой, задержав взгляд на чересчур коротких волосах девушки, выбивавшихся из-под головного убора, однако ничего не сказал и поспешил в сторону круга собрания. Ия поморщилась внутренне – всегда терпеть не могла этих напыщенных, не по Уставу самодовольных ребят, строящих из себя невесть что: мол, взрослые никогда не вложат свои мозги в головы подрастающего поколения, и только изнутри должны расти чувства ответственности и долга. То есть патрулирующие дружинники вроде как и не запугивают, ведь они ровесники, да еще и с благими намерениями, а вроде как и перед Системой выслуживаются. Девушка на них нарывалась едва не каждый день, когда еще только произошла эта паршивая история со жвачкой в волосах, и они, непослушные, торчком стояли, хоть ты даже весь день в шляпке проходи. Неприятных историй тогда было хоть отбавляй – а вместе с ними, кстати, и жизненного опыта тоже, но теперь возраст и должность на работе позволял ей чуточку больше, все-таки школьный учитель – это уже куда значительнее, чем обозленный котенок из старших классов. И все же… дружинники ни у одного нормального Среднего ничего, кроме презрения или страха, отродясь не вызывали. Ладно, коменданты со своими ВПЖ, к ним хотя бы привыкнуть можно (давненько их, кстати, видно не было в ее доме), раз никуда не деться, но выскочки-подростки из МДН – это уже ни в какие ворота. Прихвостни имперцев. А, впрочем, какая разница? Не тронули – и то благо, а об остальном не стоит и думать, раз минуло.

Вечер вышел какой-то никчемный, и отец не вернулся даже к ночи, когда девушка так долго и тщетно пыталась уснуть, и все, наверное, было бы как обычно, если бы не сегодняшний разговор, отдающий каждый словом как ударом в черепную коробку; если бы не все то, что произнесла сегодня Лада, окончательно спутав и смешав мысли и чувства девушки. Мало ей было тех откровений о диких, о чувствах?.. Только после того краткого поцелуя – подумаешь, казалось бы, мимолетного прикосновения, - что подарила Ие Лада в мертвой тишине бомбоубежища, что-то внутри словно надломилось.

«Начинаю влюбляться в тебя».

Нет, невозможно. Любовь – это болезнь диких, древняя форма безумия, которую Империя искоренила у цивилизованного народа уже много-много лет назад, ей неоткуда было взяться сейчас! Но даже теперь голос Лады все еще стоял в ушах Ии. Девчонка сошла с ума, точно сошла с ума, если говорит о таком. Да и вообще, после всего, что наговорила Лада за последние их встречи, голова шла кругом. Любовь… Абсолютно все, что читала в книгах и учила в школе Ия, единогласно предостерегало читателей от этого пагубного чувства, делающего человека безвольным и жалким, неверным и слабым… Чувства, охватывающего всё человеческое существо, не оставляя место здравому смыслу и рассудку, не позволяя человеку адекватно действовать и вообще смотреть на вещи. Неужто теперь жизнь преподносит именно ей такое испытание, такой жуткий выбор? Нет, не с ней, с кем угодно, только не с ней. Она и так зашла уже слишком далеко… Они обе.

Чем больше смотрела девушка на Ладу, чем больше слушала ее речи, становящиеся все более и более абсурднными, тем сильнее пугалась, во что ввязала своё бывшее когда-то спокойным существование – со своими, разумеется, проблемами и вопросами, со своими неразрешенными тайнами, с почти ненавистным ею отцом, с работой и прочим. Променяла – на что? На тайные незаконные свидания в подземелье с безумной девчонкой, открыто одобряющей диких, девчонкой, зашедшей столь далеко, что дерзнула подарить ей поцелуй, это странное, нежное прикосновение, от которого сердце пропустило почему-то удар, и то страшное, неведомое безумие, что зовут любовью? Нет, невозможно. Ия не такая. Она взрослая, трезвомыслящая и вполне себе законопослушная Средняя, а не преступница.

Но самое странное – и почти даже пугающее - при всем этом было то, что сама она, Ия, знала в глубине души, что ничто не напрасно, что игра (однако ж, «игры» у нее…) стоит свеч, что она не хочет ни о чем жалеть. И все же, нет, «влюбляться», это, конечно, слишком, это Лада уже загнула лишнего. Ия вспоминала себя, которой она была еще так недавно, в начале лета, и вспомнила Ладу, трепещущую от малейшего шороха листьев, и вспомнила всю ту нежную заботу, которую так хотелось подарить девочке, их робкую дружбу… Так почему теперь она боится, да и чего? Что изменилось? Разве в них изменилось что-то, из-за чего она так отчаянно хочет теперь бежать, не оборачиваясь, и снова прятаться от всего мира?

«…я начинаю влюбляться в тебя»

И в чем, развалиться Империи, вообще разница между тем, что связывало их тогда, во время грозы, и теперь, что связывает их в школьном бомбоубежище?.. Разве могут несколько слов, произнесенных тихим шёпотом, изменить что-то настолько радикально и резко? Ия не знала, что ответить себе, а безымянная неизвестность пугала ее более всего прочего, неизвестность грядущих изменений, вновь неслышно подкравшихся к ее спине, изменений и внутри, и снаружи нее, которых, как ни старайся, уже невозможно было бы избежать. Она словно не успевала за Ладой Карн, не успевала понять и принять того, что происходило с последней, не успевала в их редкие встречи, от разлуки до разлуки, прочувствовать и перенять всего, что бурлило в душе ее подруги.

Подруги…

Нет, правда, Ладу хотелось беречь словно какое-то тайне сокровище, охранять от всех невзгод, хотелось сделать счастливой, дать забыть обо всем дурном, забыть обо всем мире, что злит или обижает ее… С Ладой хотелось всегда быть рядом, всегда видеть, слышать ее, чувствовать тепло хрупкого тела, каждое легкое движение; делиться с ней всем, что у нее самой, Ии, есть, и доверять все мысли, даже самые крамольные, которые никто более не поймет, просто быть нормальной, настоящей, быть собой, не притворяясь ради Империи кем-то другим. С ней хотелось весь мир делить напополам, на двоих, так жадно и эгоистично, навсегда, без Уставов и Систем…

Но «влюбляться» или «любить», потеряв рассудок… Убереги Империя от этих страшных слов.

Что же они наделали? Как быть дальше и как смотреть теперь этому человеку в глаза снова? Ия не находила себе места, как не могла найти и ответов на многочисленные вопросы, перемешивавшие в кашу все, что было в ее голове, даже и на следующий день. Урок за уроком отчеканивая положенный второклашкам материал, урок за уроком – с безжизненной маской на лице, запершись внутри себя на замок потяжелее того, что ограничивал вход в бомбоубежище. Лада… Нет, невозможно, она не имеет права потерять этого человека из-за одной своей растерянности, из-за своего страха. Делать вид, будто ничего не было? Ия не знала, не могла понять, что же будет тяжелее и обиднее для Лады – не для себя, - и как избежать этого, как обойти, если обойти уже невозможно. Ах, это страшное слово «любовь», зачем, зачем, Лада, ты сказала его, зачем, когда можно было остаться, когда можно было остановиться в том огромном, что они две и так имеют! Зачем было рушить?.. И почему одно это глупое слово пугает ее, Ию Мессель, куда сильнее, нежели всё то, что наполняет ее сердце все это уходящее лето, что изменило ее жизнь так резко и внезапно?..