Даже после всего случившегося Империя по-прежнему является единственной реальностью, а она, Ия Мессель, по-прежнему учитель, которому невозможно в разговоре со своим учеником обойти букву Устава. Бояться нельзя. Всегда было нельзя, а теперь – словно бы почему-то особенно, хотя девушка и не могла уловить для себя, почему. Бояться - это ведь тоже не по Уставу. Ия в общем-то и прежде мало когда и чего боялась – чему быть, того не миновать, полагала она, и то, что у других, наверное, было бы страхом, в ней куда чаще принимало форму злости, агрессии, словно вставшая дыбом шерсть на загривке встревоженной кошки.

<= «Я думал, никто про меня не вспомнит, если я пропаду. А Вы ничего не боитесь, учитель?»

Ия снова представила этого кучерявого, невысокого мальчишку одного на школьном дворе под проливным дождем. Святая Империя, чего бояться человеку – тем более ребенку, еще даже не подростку, – которому не страшно вслух сказать о своих же страхах? Выходит, всё же есть у Империи одна сторона столь сильная, что может затмить собою все прочие, ненавистные – это прямота и бесстыдная откровенность, с которой она порою действует и вынуждает действовать других. Когда не вынуждает так же бесстыдно лгать.

…да только разве этой прямоты достаточно, чтобы уравновесить молчание, держащие тебя в рамках закона, в пределах нормы, в клетке дозволенного?

=> «Я не боюсь того, что со мной будет. Жизнь не должна пугать ни тем, что она жизнь, ни тем, что она исключительно твоя, и никто, кроме тебя, не вправе её прожить. Жизнь не может пугать, Зоэ, потому что это единственное наше, что у нас есть».

***

Хотелось бы знать,

Остаться мне или бежать,

Спасаться или продолжать?*

[*Из песни группы Flёur – «Человек 33 черты»]

В Академии пришлось торчать еще битый час, хотя аварию удалось устранить уже минут через двадцать, а то и меньше, после всего происшедшего. Хвала Империи, что в Академии в это время людей, как правило, оставалось уже не очень-то много, в основном задержавшиеся наставники да охрана, и этот день исключением не был. Весь немногочисленный преподавательский состав, находившийся в это время в здании, долго еще сидел в зале совещаний, за вытянутым овальным столом, переливая, как показалось Алексису, из пустого в порожнее всё то, против чего Высокий Сектор оказался столь внезапно совершенно бессилен. Смысла в этом всём молодой человек не видел никакого – пусть и по-настоящему потрясенный происшедшим, сейчас он был всё же слишком поглощен самим собой, как ни старался собрать всю волю в кулак и выкинуть из головы хотя бы на мгновение распахнутые в пол-лица глаза шокированного мальчишки, его теплые губы и такое странное, безумно нелогичное и неправильное поведение. Нет, нет, провалиться Империи, Мастер ожидал чего угодно, но не того, что получил. Вместе с тем, однако, Алексис был зол, по-настоящему зол, разом и на себя, и на Пана, и на что-то еще, непонятное, будто на весь мир и всякого, кто сидел теперь с ним за одним столом в зале Совета, раздражая молодого человека каждым произнесенным словом. Каменная маска спокойствия на его точёном лице, казалось, сводила скулы и готова была вот-вот разлететься вдребезги, не выдержав давления фонтанирующих внутри эмоций. Только теперь, когда стрелки часов, словно бы замершие в полутьме пожарной лестницы, вновь продолжили свой ход, молодой человек начал в полной мере осознавать всю безрассудность содеянного – и оно вызвало у него обжигающую волну гнева, почти что презрения к самому себе. Страшно не было - было как-то до ужаса пусто, словно в ожидании конца. Вот так бесславно, да? Ну ты и идиот, Брант, - спустить всё, что имеешь, за две минуты помутненного рассудка. Совсем на всю голову больной… Приключений захотелось? Добиваться всего, чего хочется, - это, конечно, отлично, не поспоришь, только вот стоит ли оно того, чтобы рушить к диким всё нажитое? Всё, чтоб тебе провалиться, Брант, к чему ты шёл столько лет своей жизни.

Только снова и снова какой-то отвратительный голос шептал в глубине души: “Стоит!”, и заставить его замолчать оказалось как-то удивительно сложно. Даниел, конечно, бездушный Высокий до самого мозга костей, но и в его словах всегда есть зерно здравого смысла… Только вот поздно уже вспоминать его педантичные наставления, сделано дело. А холодные, пронизывающие взгляды собравшихся, сидевших за вытянутым столом, на протяжении всего этого странного внепланового совещания были направлены словно бы только на него одного, Мастера Бранта. Неотрывные, тяжелые, словно вопрошающие… Ты точно параноик, Брант, им неоткуда было узнать. И все еще не в чем тебя обвинить. Не только параноик, но и кромешный идиот к тому же. Включай уже свои хвалёные мозги и займись делом.

- …в первую очередь нам стоит выяснить, не было ли происшедшее совершено преднамеренно по чьему-то умыслу, - вещал Мастер Рейн жестко и холодно, приковывая к себе взгляды присутствующих в зале Совета, - усилить контроль молодежных дружин, запросить ВПЖ в общежития, провести проверки техники - в срочном порядке… Показать всем, что ситуация в наших руках…

- Мастер Рейн. - Спокойно прервал его речь наставник Фарнан, - Субординация, Мастер Рейн. Принимает меры не Академия, не мчитесь вперед поезда. Ваше дело - донести до ваших кадетов, что ничего не произошло и не изменилось. На данный момент это всё, Вам ясно? Мастера, это касается вас всех, - он окинул взглядом сидящих за столом, будто ощупал, - если будут иные указания сверху, вас своевременно оповестят, не сомневайтесь… - кажется, спокойствие и поучительность тона, с которой он обращался к Михаэлю и прочим, кто был ниже него самого по карьерной лестнице, словно к слепым котятам, с каждым словом раздражали каждую клетку в мозгу Алексиса все сильнее и сильнее.

“Донести, что ничего не изменилось”… Да рухнуть солнцу с неба, если ничего не изменилось! Молодой человек сдерживал волны бешеного гнева, накатывавшие на его горячую голову, не давая им отразиться на своём лице, а в то же время слабые отголоски здравого смысла, что когда-то (еще утром, а, казалось, целую бесконечную жизнь назад) руководил каждым его движением, заставляли задуматься об этом “ничего не изменилось”. Словно ничего не изменилось. Хотя какая теперь разница? Если для него, Мастера Бранта, завтрашнего дня уже не будет… Весь мир выскальзывал куда-то из-под ног молодого человека, растворялся, проходя насквозь… За несчастные двадцать минут вся жизнь, все убеждения и принципы – всё оказалось поставлено под сомнение, всё оказалось опровергнуто.

Система не безупречна.

Власть Империи не безгранична.

Его, Мастера Алексиса Бранта, холодный рассудок дал непоправимую трещину,

а всё его будущее висит на волоске в руках ледяного и расчетливого Высокого и пламенного, нелогичного и совершенно бездумного Среднего.

И всё же… Страшно не было. Чувство было просто сродни цунами, когда тебя накрывает с головой многометровой волной столь стремительно, что ты захлебываешься, даже не успев испугаться, гибнешь, не успев сделать последнего вдоха.

Дома Алексис рухнул на кровать, лицом в подушку, даже не раздеваясь. Взгляд Оурмана на темноволосом затылке ощущался всюду, постоянно… Алексис не сомневался, что тот станет следить за ним куда тщательнее, даже сохраняя при встрече свою обычную суетливую приветливость, что наверняка будет просматривать камеры как минимум в его, Бранта, рабочем кабинете, а то и дома, если сможет как-то добиться получения доступа… Хах, что ж, Алексис тоже не зеленый мальчик в таких вещах, как нарушение запретов. Хотя нет, в этот раз его наглость действительно перешла всякие разумные границы – и здесь Пан Даниела еще успеет опередить… Или?..

Страшно не было. Даже, наверное, странно: ведь если сегодня последний день, если завтра его действительно ликвидируют… Чтоб ему провалиться, этому проклятому мальчишке. Прощай, будущее, карьера, комендантские кольца… Алексис понял вдруг, что снова безумно зол - причем зол теперь отчего-то именно на Вайнке, а не на себя, - зол до какого-то кричащего исступления, от которого хотелось крушить все, что подвернется под руку… А потом все разом схлынуло. Мастер запустил пятерню в растрепавшиеся по лбу волосы и выпустил носом два облачка густого табачного дыма. До чего докатился – курить в кровати. Страшно не было - Алексис ждал. Он просто не мог простить себя за совершённое безумие, не мог простить за ту безрассудную легкость, с которой решился ловить момент и не задумываться о том, что станет с ним дальше, несдержанность и угрозу, которой подверг их обоих. Обоих? С каких это пор он вообще беспокоится о чьих-то чужих делах? Тем более теперь, когда его собственная карьера, его имя, будущее и вообще вся жизнь с треском летели в тартарары, а он - сам! - не только не пытался спасти ситуацию, но лишь наоборот, способствовал собственному надвигающемуся краху как только мог…