- Они – нет, - качнул головой Алексис, - они знают только, что должны подчиниться всем моим приказам, когда мы окажемся на территории Низкого. Они простые рядовые, даже лица моего не видели. Так что по факту знает только один человек.

- Та девушка?.. - Начал мальчишка.

- Да. Она помогла мне с людьми и досмотром – вернее, его отсутствием. Зачем мне всё это нужно, она тоже не знает – хвала Империи, в охранке люди приучены не задавать лишних вопросов. Я сказал ей, что не знаю сам, насколько могу задержаться, но рано или поздно меня начнут искать, и рано или поздно даже она что-то расскажет. – Голос его звучал мрачно и напряженно. - Так что всё это – куда скорее отсрочка, чем спасение. Прости, я не смог сделать больше.

Куда уж больше?.. Пан не ответил, пытаясь привести сумбурные чувства хотя бы в маломальский порядок. Ну, кто тут думал, что ему всё надоело? Получил? Ааааа, проклятье… Слов, хоть сколько-то подходящих для описания происходящего, у Пана не было, было только странное ощущение, что все внутренности смотали жгутом и затянули в узел, - тошнотворное, болезненное и никак не дающее голове заработать нормально.

- Страшно? – Тихо спросил вдруг Алексис, задумчиво и словно невидяще блуждая взглядом по мрачным стенкам фургон.

- Вот еще… - вспыхнул тот.

- А мне страшно, Пан. - Мальчишка уставился на молодого человека изумленно, едва ли не потрясенно: что бы Алексис – и сказал такое… Глаза Высокого меж тем смотрели на него мягко и просто, кажется, так честно, как никогда прежде, чистые, как у ребенка, словно надрывая что-то внутри своей ясной синевой. По крайней мере, Пану захотелось сжаться в комок от этого взгляда, да и слова, такие едкие, будто все разом присохли к языку. Алексис слабо, вымученно улыбнулся и потрепал его по волосам. - Даже не знаю, из-за чего больше: что нас могут в последний момент поймать или что всё это действительно удастся. - Он качнул головой, словно отвечая каким-то собственным мыслям, потом отмахнулся от них. - Прости, парень, - голос его все равно звучал рассеянно, - нужно быть сильным и всё такое… А всё равно ведь не хочется быть ликвидированным, когда едва начал жить… Прости, что втянул тебя во всё это… - мальчишка лишь горько усмехнулся, не веря собственным ушам, и качнул головой. - И, знаешь, если завтра, правда, конец мира… Спасибо, Пан. Я так многому у тебя научился. У тебя, с тобой, и из-за тебя… Спасибо.

Наверное, его глаза в этот момент Пан запомнил до конца своей жизни.

***

Комната была маленькая, с узким, вытянутым горизонтально окном под самым потолком. В комнате все было белое – пол, потолок, стены, постельное бельё… Судя по свету, пробивающемуся через щель окна, сгущались сумерки – это если освещение там, снаружи, было естественным, а не настроенным ими на необходимую им волну. Прожившая всю жизнь в аквариуме стеклостен, при отсутствии последних Ия чувствовала себя странно – чувствовала бы, если бы это сейчас тревожило ее хоть немного.

Итак, сколько ей быть здесь? Год, два, десять? Вынесенному приговору Ия не верила, просто знала, что выйдет отсюда значительно раньше – вопрос только в том, как она покинет это помещение, повстанцем или куском мяса для опытов? По крайней мере, другие варианты в её голову идти пока отказывались. Для начала нужно выяснить, есть ли в комнате камеры. Разобраться с режимом дня. Понять, как организована охрана, попробовать дотянуться до окна и выглянуть наружу…

«Ах, Ия Мессель, как всегда в своём репертуаре – еще не поняла, что произошло и где находится, как уже продумываешь побег…»

Девушка сидела на узкой койке, уткнувшись подбородком в колени, и что было сил пыталась вспомнить, как оказалась здесь – да и где «здесь»? – и понять, сколько времени прошло с того момента, как она отключилась.

Когда подсудимые покинули зал суда и спустились с крутых ступеней крыльца Дома Управления к фургонам, припаркованным чуть в стороне, глаза Ие, как, скорее всего и Ладе, завязали, и она не была уверена, ехали ли они после этого в одной машине или разных (хотя отчего-то была уверена, что сидела едва ли не бок о бок с любимой, не решаясь поверить в это). Задавать вопросы, да и вообще говорить ей запретили – запретили таким тоном, что ослушаться действительно не хотелось, а потом, почти сразу после того, как фургон начал движение… Наверное, она что-то вдохнула, потому что дышать на мгновенье стало сложнее от какого-то едкого запаха, невесть откуда взявшегося, и девушка моментально провалилась в сон. Проснувшись, она обнаружила себя уже здесь, на узкой койке, переодетая в белый балахон сорочки. Старой одежды и своих вещей девушка нигде не нашла.

Ах, мама, мама, ты ведь тоже видела эти стены?

Странно, но утро этого безумного дня – «Зелёный Лист», Полина, тайник – казалось теперь каким-то совершенно нереальным, прозрачным, словно сон. Так значит, кто-то всё же был там вместе с ними в предпоследний вечер ушедшего года? Кто-то, кто всё узнал… Хотя теперь разве этим её удивить, если проверка докопалась до того, что было еще в начале осени? Внутри, где-то в груди, между рёбер и словно бы чуть ниже, было пусто и холодно.

Если всё это время она так упорно, уверенно и почти гордо шла именно к этому, к этой белой комнате, почему же сейчас эта пустота так мучительно разъедает её изнутри?

Время от времени, если сделать случайно резкое движение, Ию начинало слегка мутить, отчего её домыслы насчет снотворного лишь укреплялись – а, может, это просто нервы, до предела измученные этим безумным днём? Интересно, где сейчас Лада? За стеной или в другом корпусе? Что с ней, в порядке ли она?.. «В порядке», смешно. Лада, милая Лада, как же дальше? От мыслей о Ладе губы почему-то мучительно задрожали, и их пришлось сжать, еще ближе приникнув лицом к коленям.

Нельзя плакать. Нет, только не плакать. Только не давать лишнего повода накачать себя таблетками, только оставаться в сознании. Всегда оставаться в сознании.

Только не забывать.

И не бояться. Ничего не бояться, ведь сила, оказывается, не в том, чтобы скрывать свои истинные чувства и прятать то, что для тебя важно, в страхе показаться кому-то слабым. Сила в том, что бы позволить себе прямо смотреть в глаза любому, что бы набраться смелости показать окружающим, какой ты на самом деле, не боясь узнать их реакции…

Пальцы дрогнули, сжимаясь в кулаки, когда треснула и с грохотом рухнула какая-то невидимая плотина, сдерживавшая всё то, что рвалось наружу уже, оказывается, так давно.

- Мы были не правы. - Прошептала Ия, глотая текущие по щекам слезы, которые вдруг оказалось не остановить, только размазывать по лицу, продолжая делать перед самой собой вид, что их нет вовсе. - Мы ошиблись в самом важном, милая. Нельзя бояться. Нельзя было бояться, Лада, потому что игра стоила свеч. Нет, просто потому что нам так и так всё на свете терять… – голос ее прервался очередным спазмом беззвучных рыданий, когда она уткнулась лицом в колени, оставляя влажные круги на белой ткани мешковатой сорочки. - А мы ведь знали сразу, что идем по лезвию, знали, что проиграем…и всё равно боялись отдать себя полностью, - тёмные волосы, порядком уже отросшие за последние полгода (и как она не замечала?) упали на покрасневшие глаза, - я так жалею, Лада, о, как я жалею… Как я жалею обо всем том, чего так и не решилась сделать…

Только не сходить с ума. Только не забывать.

Только не сдаваться.

***

- А как ты себе это представлял? – В тревожном голосе Алексиса отчетливо звучала горечь сарказма. – Хотел ехать заранее в Средний, собирать чемоданы и прощаться со всеми знакомыми? – Окон у фургона, разумеется, не было, кроме того маленького, закрытого решёткой, что соединял его с кабиной водителя, и сориентироваться во времени и на местности было едва ли возможно, тем более, человеку, впервые ехавшему по этой автостраде. Хотя наручные часы и утверждали, что с начала их пути прошло уже около сорока минут, собственное ощущение времени молодого человека словно бы вовсе покинуло. Зато Пан, кажется, успел уже хоть сколько-то прийти в себя.