-- ...экстренное сообщение. Просьба не переключать канал. Идет прямая трансляция из Кремля. -- Диктор с дрожащими руками и дрожащим голосом исчез с экрана, и следом появилось изображение президента России. Он пытался выглядеть спокойным, даже был при цветном галстуке, но в глазах... в глазах президента, помимо навернувшихся слез, присутствовало нечто запредельное и пугающее. Голос его почти не изменился: -- Граждане России, я обращаюсь к вам со страшной новостью. Если это возможно, вынесите ее мужественно и спокойно. Сегодня, в девять часов одиннадцать минут по московскому времени, нашими средствами ПВО зафиксирован старт нескольких тысяч межконтинентальных баллистических ракет с военных баз NATO, и это не ошибка, а надежно проверенная информация. Я, как президент, защищающий интересы своего народа, просто вынужден был отдать приказ о нанесении ответного удара. Насколько это возможно, попрошу без паники. В городах имеются бомбоубежища и метро, прошу запастись на первое время водой...
-- Ой, горе-то! Горе!! -- Баба Нюра разревелась пуще прежнего и упала на колени.
Сквозь вой и стенания соседки дальнейшая речь президента доносилась как бы издали:
-- ...имеется стратегический запас на первые три месяца... на долю нашего народа выпадали разные беды... я отдал приказ о срочной мобилизации...
Квашников посмотрел на деда. Как маленький и несмышленый Ванечка из далекого счастливого прошлого, он искал подсказки у мудрого дедушки, знающего ответы на все вопросы. Василий Петрович присел на ближайший стул, крепко обхватил свою трость и опустил глаза.
-- Не может такого быть, дед! Мы ведь с Америкой вроде как друзья... Все же хорошо было... Я же планы на жизнь строил!
-- Ой, внучек, я не знаю, что сказать... помирать нам всем... помирать. Мы-то что, мы-то пожили. А вот тебя, внучек, жалко. Я жизнь повидал, и войну прошел, и в Берлине был... Надо же так! Немцев разгромили, теперь с американцами война...
Василий Петрович боялся посмотреть в глаза внука. Он что-то бормотал и бормотал, покачивая седой головой, рядом тихо скулила баба Нюра, и от этих предсмертных звуков Квашникову самому хотелось завыть. Он выбежал на улицу, все еще надеясь, что деревенский воздух развеет нанесенные телевизором химерические кошмары. Но на улице он стал свидетелем надвигающейся паники. Люди повыбегали из своих домов, всюду доносились истошные крики и вопли:
-- Слышали?! Война!
-- Ох, что ж с детьми-то будет?! Мои в городе сейчас!
-- Что же будет?! Это конец! Конец!
Кто-то поспешил в магазин, пока в нем еще не успели опустошить прилавки. Кто-то просто бегал взад-вперед и беспомощно причитал, как баба Нюра. Некоторые усердно крестились и шептали: "это нас Бог наказал!" Маленькие дети залезали в погреба, потому что мать сказала: "так надо!" Два мужика из соседней улицы несли с водокачки полную флягу воды, один из них обернулся:
-- Идите все за водой, пока она еще не заражена! Это же атом! Атом! Все будет заражено!
И вот тут по всей деревне раздался вой собак. Заголосила одна, потом другая, следом пошла цепная реакция: третья, четвертая, пятая... Примечательно, что собаки не лаяли, а именно выли подобно волкам, жалобно скулили, пытались рвать цепи и падали наземь, как в приступах пароксизма. Квашников обернулся и замер: из-за горизонта к скорбным, потемневшим небесам уверенно поднимались три светящиеся точки. Если сейчас остановить мгновение да забыть о наступившем кошмаре, это явление можно было принять за праздничный салют. Но только на обманчиво-радостное мгновение, не более... От искрящихся точек к самой земле, словно черные хвосты неправильных комет, простирались огромные шлейфы дымовых облаков. И лишь потом послышался слабый треск -- эхо реактивных двигателей.
Дмитрий Савохин, один из соседей оказавшихся рядом, снял свою кепку, отчаянно кинул ее в лужу грязи, вытер навернувшиеся слезы и произнес:
-- Наши ракеты на Америку пошли... эх... -- Потом он расстегнул свой старенький макинтош, скинул с себя и принялся зло топтать его ногами: -- У меня же дочка маленькая совсем! За что?! За что все это?! А, Ванька?!
Сам Ванька стоял ни жив ни мертв, он будто получил удар по голове, который минуя череп, сразу расплющил мозг. В онемевшем сознании все никак не укладывалось: еще вчера по улицами ходили беззаботные люди... еще вчера был мир, а правители разных стран жали друг другу руки... еще вчера дикторы телевидения официальным тоном вещали о всяких пустяках... еще вчера... Взором, лишенным чувств и какой-либо осмысленности, Квашников наблюдал, как баллистические ракеты исчезают в хмуром небе -- в небе, с которого, казалось, вот-вот хлынет самый обыкновенный дождь. Он видел бегущих в никуда людей, он слышал их истерические крики, он в последний раз смотрел на мир такой, каким ему уже никогда не быть...
Минуло полчаса... И, если бы время имело физический вес, то каждая секунда из прошедших тридцати минут наверняка весила бы тонну. Тогда-то и появились на небе эти странные звезды, их было несколько: они показались мелкими искрами, затем стали увеличиваться и светиться ярче, ярче, ярче... Они уверенно шли вниз. А потом горизонт как бы загорелся. Три или четыре гигантские вспышки, одна за одной, превратили хмурое небо в сверкающий ад. Показалось, что на землю упало сразу несколько солнц. А далее пришел этот дикий грохот, раскаты миллионов громов и сияния миллиардов молний. Квашников закрыл глаза, но даже под опущенными веками было светлее, чем днем. Он закричал:
-- Нет!!
Но взорвавшаяся стихия оказалась совершенно немой к его вздорному возгласу. И пришел мощный ветер: он гнул деревья, срывал крыши домов, бил шаткие стекла на окнах. Всю землю начало качать. Твердая поверхность вздымалась и опускалась как море. Планету трясло, точно пробудившись от тысячелетней дремы, она вздумала скинуть с себя всех людей вместе с их грехами.
-- Нет!! -- снова закричал Квашников и побежал в дом.
Внутри дома многие вещи попадали на пол, звон посуды нелепо перемешался с воплями бабы Нюры. Пол ходил ходуном, треснуло несколько оконных стекл. Где-то далеко агонизирующе замычала чья-то корова. Затем страшный вой и грохот заглушили все остальные звуки, сущие в мире. Василий Петрович так и продолжал сидеть на стуле, обхватив неразлучную трость. Он вдруг поднял глаза на внука и произнес совершенно дикую вещь:
