-- У меня всего две сигареты осталось... нет, потерплю пока. -- Мятая пачка нырнула обратно.
-- Слушайте, парни, мой дядька майор полиции, ему наверняка уже обо всем сообщили. Он, если надо, весь город на уши поставит! К тому же, мы с ним на рыбалку в следующие выходные собирались... Ведь не может рыбалка накрыться, а? Это ж праздник души! -- Косинов, кажется, иногда начинал разговаривать сам с собой, что подтверждали его следующие слова: -- Эх, Маринка ты Маринка, дождешься ты меня отсюда или с Валеевым опять шашни станешь крутить...
-- А ну тихо! -- Квашников выставил вперед ладонь с растопыренными пальцами, словно дотронулся до невидимки.
-- Этот Валеев такой муда...
-- Тихо! Какие-то шаги внизу!
Концентрация внимания у всех троих моментом переместилась в область слуха. Приблизительно с третьего этажа и в самом деле доносились невнятные шорохи. Более того, Иваноид вроде не ошибся -- походило на шаги: "ширк-ширк... ширк-ширк..." Версию, что страшный клоун вновь вышел с ружьем на охоту, с уверенностью и с большим облегчением отвергли сразу. Его громоздкие нелепые башмаки сотрясали бы сейчас добрую половину здания. Кто остается? Ученый? Морячок живет здесь, на четвертом, а бедолага Гаврилов стучал бы костылями.
-- Думаете Шестиглазый, падла такая, выполз из своей конуры? Наркотики где-то учуял? -- Контагин неудачно приподнялся и тут же снова шлепнулся на пол, добавив уже громко: -- Але, профессор! Это вы?!
Ответом являлось полное отсутствие каких-либо звуков. Впрочем, Евгений Чичиков (в том случае, если это действительно он) по старости был еще и глуховат. Поэтому прозвучавшая фраза в его ушах могла послышаться, к примеру, вот так: "белье, процессор у совы?" А шаги тем не менее снова возобновились: "ширк-ширк... ширк-ширк...", и не только -- они направлялись наверх: медленно, чуть слышно, но определенно в сторону четвертого этажа. Неизвестный поднимался крайне неторопливо, как будто одолев очередную ступеньку, он отдыхал секунд по десять.
-- Тащится как привидение... давайте на всякий случай будем готовы ко всему, -- прошептал Косинов в пустоту. Его грустная ирония сплеталась с затаенными по всем углам страхами.
Сначала появился черный платок.
Да, именно он -- медленно всплыл из-за горизонта ступенек. К нему прилагалась такая же черная кофта и черная юбка почти до пола. Первая разумная мысль: где-то у кого-то траур. Очень старая женщина, облаченная в столь сумрачное одеяние, продолжала подниматься по ступенькам. На ее бледном, без единой кровинки, лице текли слезы. Взор был отрешенным и, точно под тяжестью век, опущенным вниз. "Только бы не Черная вдова", -- тихо сплюнул Контагин. "Может, сама смерть за нами тащится?" -- подумал Квашников, но в его случае это был откровенный сарказм. Впрочем, ни одна из мыслей так и не обернулась звуком. Старухе на вид было лет за восемьдесят. Продолговатое морщинистое лицо, словно покрытое мелом, казалось фотографией с какого-нибудь могильного памятника. Если бы старуха сейчас закрыла глаза да хоть на секунду замерла без движения, все трое не сомневались бы -- перед ними стоит (читайте иначе: вертикально лежит) покойница. Совершенно бесцветные слезы продолжали течь по руслам морщин, омывая тело к далекому загробному существованию.
Нет! Прочь это безумие -- перед их глазами находился живой человек. Да, очень-очень старый, но главное -- он дышал тем же воздухом, различал те же цвета и носил на себе такое же бренное тело.
-- Бабушка, вы откуда? -- Квашников осторожно пытался завязать разговор. И тлеющая надежда, что ключик к их общей свободе может оказаться именно у нее, как-то невесело, но все же приободрила.
-- Валентина Константиновна я, из седьмой квартиры... а вы кто ж такие будете, внучеки?
Голос дрожал и сквозил хрипотой -- этому, по крайней мере, удивляться не приходилось. Странно было другое: почему столь долгое время старуха не открывала дверь? Чего-то боялась? Не слышала? Делала вид, что не слышала? Так, так... седьмая квартира. В восьмой живет клоун, а в девятой чокнутый профессор. Третий этаж пока в лидерах по количеству душ на квадратный метр. И каких душ! Настоящих Индивидуалов...
-- Мы шли по лесу и заблудились. Такое бывает.
Квашников хотел добавить: "сейчас бомжуем по разным этажам, такое тоже бывает", но промолчал. Старуха принялась тяжело вздыхать, впадая в отрешенную задумчивость. Слезы время от времени снова появлялись на щеках. Не обращать на это внимание было уже просто невежливо, и Косинов, самый сердобольный из всех, спросил наконец:
-- Бабушка, а чего вы плачете? Случилось что? Или кто обидел?
Старуха посмотрела на каждого в отдельности, помолчала, похмурилась и повздыхала. Ее руки заканчивались длинными почерневшими ногтями и постоянно дрожали от тремора, будто она все время сбрызгивала с них остатки влаги.
-- Внучеки... так вы ничего еще не знаете?
-- Бабушка, мы знаем практически все, кроме одного -- как отсюда выйти. -- Своим дидактическим тоном Косинов как бы давал понять, что для глобального понимания смысла жизни ему всего-навсего остается прояснить этот единственный вопрос.
Старуха наклонилась ниже и неряшливо затрясла головой в отрицательном жесте:
-- А вы не-е вы-ыйдете отсюда, внучеки.
Вот именно это нескладно дребезжащее "не-е вы-ыйдете" резануло слух похлеще некоторого ругательства. Контагин брезгливо отстранился и отсел подальше. Сверкнуло безумное мгновенье, в которое показалось, что старуха им чем-то угрожает. Ее практически потухший взор едва тлел золой от сожженной вселенской пустоты.
-- Это почему? -- Квашникову понадобилось немалое мужество, чтобы произнести два столь простых слова.
-- Вы и в самом деле ничего не знаете... -- Тут Валентина Константиновна выразила неподдельное сострадание. -- Так конец света ж наступил!
Весть о наступившем конце света все восприняли спокойно. Каменно-спокойно. Из ружья больше не стреляют -- и на том спасибо. Старуха достала платок, вытерла им слезы и продолжила говорить о своем, ничтожном и глобальном одновременно:
