Господин, кажется, объяснял, что хоть шар и исцеляет, но силы все равно берет не собственные, а из исцеляемого тела. А чтобы спасти его, Кхугла, от смерти, сил этих потребовалось наверняка много, очень много. Нужно было восполнить их… чем-нибудь.

Приподнявшись на локтях, ослабевший, зато живой Кхугл попробовал осмотреться в поисках хоть чего-нибудь съестного в шалаше, превратившемся в братскую могилу. Глаза, разумеется, ничего не приметили — в ночной темноте. А шар, успевший сменить красный цвет на зеленый, давал слишком мало света.

В отчаянии разбойник принюхался, чем напомнил сам себе не то крысу, водящую в воздухе носом, не то охотничьего пса.

Увы, если и было в шалаше что-нибудь, что пахло как еда — ну, хотя бы жалкий кусочек черствой лепешки — то запахи смерти, воцарившейся в примитивном жилище, перебивали этот спасительный аромат до полной его незаметности. Запах крови, запах сырого мяса…

Двойственные чувства охватили Кхугла.

С одной стороны он радовался собственной предусмотрительности. Согласившись и сотрудничать с господином на летающей повозке вообще, и принять от него этот подарок — целительный шар. Спасительный шар. Сегодня этот шар предотвратил, казалось бы, неизбежное. А то, что лежанка из-за него сделалась менее удобной — мелочи. Кхугл не был, разумеется, принцессой на горошине, чтобы посторонний предмет в собственной постели мешал ему спать. Он вообще-то не знал такой сказки.

Но вот в другом важном вопросе именно предусмотрительность подвела разбойничьего вожака. Не привык он (а с ним вся его шайка) делать продовольственные запасы. Все, что удавалось поймать в лесу — оленя ли, птиц каких, а также найденные грибы — все немедленно поджаривалось на костре и употреблялось разбойниками. Более чем десятком голодных мужиков.

Излишки бывали редко, не такими уж умелыми охотниками были подельниками Кхугла. Чаще приходилось существовать впроголодь. Ну и еще завидовать рыжему ублюдку Руде, что даже на скудных лесных харчах умудрялся выглядеть внушительно.

Но даже если б недостатка в провизии не было, сохранять то, что оставалось от ближайшей трапезы, все равно бы не получилось. Мясо портится быстро, а о такой вещи, как холодильник на этом отсталом континенте, увы, не знали. Да что там холодильник! Даже погреб-ледник разбойники не смогли бы обустроить. Да и не имели, положа руку на сердце, такого желания. Смысла не видели — по той же причине, по какой предпочитали большой, но шалаш, полноценному дому.

Причина эта была проста как медный грош. Рано или поздно шайке пришлось бы стоянку бросать. Хоть удирая от преследования, хоть в поисках другого места, обещающего больше добычи — от охоты ли, от разбоя. А наскоро слепленную халупу оставить всяко легче, чем нормальное жилище. Как и возвести ту же халупу на новом месте.

Морально легче — в том числе.

Так до погребов ли тогда? При таком-то раскладе?

Но теперь, когда перспектива умереть от ран сменилась немалыми шансами протянуть ноги с голоду, Кхугл жалел, что даже не попытался припасти хоть немножечко еды. Лично для себя. Рад был теперь даже червивому грибу или куску тухлого мяса.

Хотя бы тухлого! Или…

— Морглокх! — простонал разбойник, шаря вокруг себя в темноте, но натыкаясь лишь на трупы подельников. — Ну что за дичь! Столько мяса вокруг… на самом-то деле. Свежего мяса! А съесть нельзя.

Следующей мыслью, посетившей его, было: «А почему, собственно, нельзя?» Да, есть себе подобных среди людей не принято. Но так же и не принято отбирать чужое имущество… у большинства не принято, по крайней мере. Тогда как он, Кхугл, только этим и занимался — с юных лет. И ничего! Земля не разверзлась под ногами, Морглокх не утащил его при жизни в свое подземное царство. Как не утащил, к примеру, кхонаса, который только и живет, что плодами чужих трудов.

Не принято среди человеков было и убивать тех, с кем живешь под одной крышей и делишь трапезу. Но и этот барьер оказался для Кхугла преодолимым. Более того, преодолеть его оказалось не просто возможно, но необходимо. Не прирежь главарь на глазах всей шайки Оболтуса Миту — не видать бы ему среди подельников хотя бы подобия дисциплины. Ибо уж очень этот Мита нагло себя вел. С ним, Кхуглом, по любому поводу пререкался, насмехался так вообще чуть ли не над каждым в шайке. Наглый был и… глупый. Потому что проку от Оболтуса при этом было не больше, чем от самого тупого из баранов. Но особенно главаря печалила угроза Миты покинуть их нестройные ряды. К ней Оболтус прибегал в ответ чуть ли не на любую претензию к себе, любимому.

Но если уж тогда было необходимо переступить через условности, то теперь необходимость этого ощущалась гораздо острее. В конце концов, в одиночку, без подельников, ежели тем вздумается разбрестись, прожить еще можно. А вот без еды, на пустой желудок — попробуй-ка, выживи! Так какого Морглокха?..

На размышление, приведшее его к такому выводу, Кхугл потратил несколько ударов сердца, не более. И заключив, что никакая цена не является высокой, коль речь идет о собственном выживании, потянулся к ближайшему из трупов. Ухватил того за еще не успевшую остыть руку и, подтащив к себе поближе, впился в конечность теперь уже мертвого подельника зубами.

Мясо было жестковатым, жилистым. Да и не так уж много его оказалось. Не с чего было разбойнику, жившему от охоты до охоты, от одной засады на дороге до другой, жирок нагулять. Подкачал и вкус: нечто солоноватое — от крови, не иначе. Не говоря уж о том, что Кхугл предпочитал горячую пищу. Холодное блюдо, как он давно убедился, голод утоляет хуже и медленнее. Дольше доходит.

Плюс загнанные в темный уголок сознания чувство брезгливости напополам со стыдом даже несмотря на все доводы разума, упорно напоминали Кхуглу: он ест человечину. Жрет такого же человека, как и он сам. А значит, допускает, что и его самого можно употребить в пищу.

Аппетиту данный факт вкупе с сомнительными вкусовыми качествами нового для Кхугла блюда, надо сказать, не способствовал. Даже несмотря на волчий голод, донимавший разбойника. Никакого противоречия здесь не было: даже умирающий от голода человек, если предложить ему вместо еды какашку на тарелке, едва ли согласится ее хотя бы попробовать. Скорее, беднягу бы вырвало желчью, и он бы тут же помер. Но к столь отвратному содержимому тарелки даже не прикоснулся.

Так и Кхугл. Первый кусочек, оторванный зубами от руки мертвого подельника, он лишь немного прожевал и с отвращением выплюнул. Однако подыхать разбойник не собирался. Не говоря уж о том, что разницу между дерьмом и каким ни на есть мясом все-таки понимал. Понимал на том инстинктивном уровне, на каком не требовалось знаний о метаболизме и пищеварении. Понимал, как понимают птицы, куда лететь на зимовку.

«Представлю, что это окорок, — решил разбойник, — копченый… или соленый окорок. Не свиной, нет… свинина мягкая. Скорее, говяжий. Как раз пожестче. Или олений…»

Внушение помогло. Следующий кусочек Кхугл даже сумел проглотить. И следующий. И следующий. Так что уже спустя несколько минут от начала этой жуткой трапезы разбойник ощутил некоторый прилив сил. На ноги он Кхугла еще не поставил, но уж, по крайней мере, позволил оторваться от уже порядком обгрызенной руки. И, встав на четвереньки, да склонившись над трупом подельника, поискать на нем места помясистее. Благо, глаза успели привыкнуть к темноте, и та уже не была большой помехой. Притом даже, что целебный шар к тому времени погас, сочтя свою задачу выполненной.

Остановив выбор на ляжке мертвого подельника, Кхугл рывком стащил с него штаны и вцепился зубами в ногу. В ожиданиях своих разбойник не ошибся — с первого же укуса удалось ухватить вполне крупный кусок. Мясо и здесь оказалось жестковатым, ну так и зубы Кхугла успели привыкнуть. Не говоря уж о том, что вообще-то неженкой не был. И прежняя еда тоже не отличалась мягкостью.

Что до вкуса крови, то он — Кхугл поймал себя на неожиданном открытии — вкус этот, кажется, ему даже нравиться начал.