— Нам сказали, вы поможете, — повторила свой довод Валя.

— Девочка, может ты не заметила… или твои духи плохо тебе передали мои слова, — процедила колдунья, смерив ее недовольным взглядом, — но я, как уже сказала, одинока. Никого кроме меня здесь нет… и некому, кроме меня, вам помочь. Так что говорить «вы» не имеет смысла.

— Это касается одного злодея, — перешел к делу я, не желая развивать грамматический диспут, — вредит всей округе… а то и даже всей стране. Одни зовут его «господином с летающей повозкой», другие говорят, что повозка его больше похожа на шатер. Но главное не это! А то, что этот гад похищает девушек… сам или нанимает всякий сброд из местных.

— Стой! Остановись! — скомандовала колдунья неожиданно резким голосом. — Духам своим прикажи…

И, подойдя ко мне еще ближе (куда уж ближе, казалось бы) вперила в меня взгляд, цепкий и изучающий. Словно пыталась через глаза взглянуть в мою душу и мозг. И высмотреть там все, что мне известно о том улыбчивом супостате.

Я еле поборол в себе искушение отступить, попятиться. Интуиция подсказывала мне, что, поступи я подобным образом, и вмиг упаду в глазах колдуньи. Интерес ее ко мне… а также к той причине, что привела нас к избушке на сваях, просто исчезнет. И никакие мольбы о помощи да авторитетные отсылки к словам старосты не помогут его вернуть.

Наша игра в гляделки под хмурым взором Вали продолжалась несколько секунд. Затем колдунья резко отпрянула и произнесла тревожной скороговоркой:

— Здесь все очень сложно, сходу ничего вам ответить не могу. Надеюсь, вы не будете на меня в обиде. Вон, даже ваши духи всезнающие вам ничего не подсказали.

От этих слов я готов был застонать от разочарования. А уж как погрустнела Валя…

Однако следующие слова колдуньи прозвучали куда более обнадеживающе:

— Мне нужно подумать и нужно… поспрашивать… своих духов. Нужно узнать побольше… об этом господине. Потому… надеюсь, мы поможем друг другу. Прошу ко мне в дом.

И с этими словами первой поднялась по приставной лестнице.

Внутри избушка на сваях оказалась просторнее, чем выглядела снаружи. Впрочем, это ощущение несоответствия в моем случае было, скорее, субъективным. Не раз на том себя ловил — заходя в небольшой, невзрачный с виду домик, удивлялся, обнаружив в нем несколько комнат. Причем далеко не тесных.

В домике колдуньи комната была одна, но и она не создавала ощущение тесноты. Во всяком случае, вошли мы туда, все трое, спокойно. Не толкаясь, друг дружке на ноги не наступая. В моей комнате в общаге, подумал я еще, места, пожалуй, было поменьше.

В избушке царил прохладный полумрак: солнечные лучи, которым посчастливилось миновать кроны растущих поблизости деревьев, в домик попадали разве что через крохотное оконце… ну и еще дымоходное отверстие в крыше.

От недостатка света различить детали обстановки было трудновато. Но главная из этих деталей — сложенная из камней плита с очагом — виднелась вполне отчетливо. Лучи солнца, проникавшие через отверстие для дыма прямо над очагом, освещали эту плиту более чем достаточно.

Почему я назвал очаг и саму эту плиту, предохранявшую от пожара дощатый пол, «главными»? Не только из-за того, что без них любой человек даст дуба в ближайшую же холодную ночь — будь он хоть трижды колдун. Еще, вдобавок, именно к очагу первым делом направилась хозяйка дома. Пока мы с Валей перетаптывались у порога.

Колдунья разожгла очаг — не щелчком пальцев и не каким-нибудь «крекс, пекс, фекс!» или пассами руками. Обычным способом, доступным любому из людей этой эпохи, на колдовское реноме не претендующих. Не меньше минуты женщина потратила, чтобы высечь заветную искру. И запалить от нее небольшой костерок.

Затем, спохватившись (типа, «ах, забыла!») колдунья поднялась на ноги и, подойдя к единственному окошку, прикрыла его какой-то плотной и едва ли чистой тряпкой.

Хм! Если б не отверстие для дыма, можно было подумать, что эта полубезумная баба окончательно съехала с катушек. И задумала отправить нас с Валей и себя в придачу на тот свет, превратив свой домик в подобие газовой камеры.

Между тем, колдунья вернулась к манипуляциям с очагом. Поставила котел с водой, сыпанула в него охапку какой-то травы, принялась размешивать небольшим черпачком, сделанным не то из дерева, не то из кости.

Затем зачерпнула из котла, отхлебнула немного и уселась перед очагом, скрестив ноги… чуть было не сказал «по-турецки», хотя никакой Турции еще не было и в помине. Ноги колдуньи при этом выбились из-под подола, но ее это, как видно, ничуть не смутило и вообще не парило.

И уставилась на нас с Валей. Выжидающе так, нетерпеливо.

— Вы что, как на пиру у кхонаса? — произнесла колдунья затем. — Особого приглашения ждете? Ну, так вот оно: подойдите, садитесь рядом и отведайте зелья.

Робко и нерешительно мы подошли к очагу, присели рядом с колдуньей. Та снова зачерпнула из котла, протянула черпачок… оказавшийся все-таки костяным. Сначала Вале, потом мне.

С опаской (а не отрава ли?) я отхлебнул зелья. На вкус оно было горьковатым, и от него у меня слегка закружилась голова. До местного аналога чая ему было далеко.

Но и только. Ничего сверхъестественного.

— Теперь возьмите меня за руки, — велела женщина.

Я взял своей правой рукой левую руку колдуньи, Валя — левой рукой ее правую.

— И смотрите на огонь, — сказала хозяйка дома, и голос ее звучал резко, словно она была армейским сержантом, распекавшим на плацу новобранцев; громче с каждой новой фразой. — Слушайте, как трещит пламя. Думайте об огне! Только об огне… никаких посторонних мыслей!

Лично я… ну, по крайней мере, попытался. Хотя от зелья у меня уже кружилась голова.

Глаза? Я уставился ими на огонь очага. Смотрел, как он дергается под котлом, словно пляшет. Пляшет… как… огонь! И никак иначе!

Я слушал потрескивание горящих дров. Заметил… или мне просто показалось, что звук этот, прежде едва слышимый, становится заметно громче. Громче. Громче. И вплоть до почти оглушительного треска и хруста, как будто кто-то что-то с аппетитом жрал. Какой-то большой зверь… нет, никаких зверей! Только огонь! Ему тоже питаться надо.

Затем колдунья запела. Ну, то есть, как — запела. На звание «золотого голоса» не претендуя. Более того, даже в провинциальном ДК ангажемента ей, боюсь, не видать было как своих ушей. Причем отсутствие слуха и голоса были ни при чем. Просто… уж очень необычное было пение. Что-то подобное я, кажется, слышал в исполнении бурятских шаманов на Алтае. Протяжные басовитые звуки, подражание не то звериному реву, не то завыванию ветра.

Колдунья пела, раскачиваясь из стороны в сторону — то ближе к Вале отклонялась, то ко мне. Естественно, сосредоточиться на огне в очаге у меня выходило уже с трудом. Если вообще выходило.

Но я старался.

А потом колдунья оборвала пение резким вскриком. И потянула нас за руки, заставляя отвлечься от очага, привлекая к себе.

Повернув голову в ее сторону, я заметил, какими безумными, невидящими сделались глаза женщины. Стеклянные глаза, бессмысленный взгляд. Зелье, что ли, так подействовало?

И, тем не менее, глаза эти уставились внимательно… куда-то. Наверное, в глубины наших с Валей мозгов. Уставились, шаря и вылавливая скрывавшиеся там мысли. Вплоть до самых сокровенных.

— Ваш враг, — зловещим шепотом произнесла колдунья, и я поймал себя на том, что понимаю ее речь без участия ЛНМа, — видела я его. Только не все с ним так просто! Не по своей воле он сюда явился, зло творить. Едва ли даже знает, что это такое…

— Тогда… — начал было я, но колдунья оборвала меня на полуслове, перебивая яростным вскриком.

— Это все он… остров, лежащий на полуденном пути! — были ее слова.

Южный то бишь, понял я. Сообразив, несмотря на одуревшую голову, что речь идет именно об обозначении части света, а не времени суток. Вот только чем некий южный остров мог помешать спокойной жизни этой суровой, наверняка северной, страны?