Еще удар по моей правой руке. Боль, но рука пока рабочая. Выдернутая сабля из головы поверженного противника опускается вниз и резко в право, от куда уже два удара могли предрешить мою судьбу, если бы не броня. Хрясь и нога пятого степного берсеркера в районе колена делится на две части. Укол в грудь упавшего степняка и все. Удар — метательный нож отскакивается от моей груди. Один из степняков, раненый, умудрился-таки бросить клинок в меня. Контроль — и методично, без эмоций, каждого из пяти степных воинов колю в сердце. Поднимаю пистолет, меняю магазин.

— Мы еще повоюем, — кричу я и на кураже устремляюсь к самому опасному участку сражения.

Шесть спешившихся монголов уже растягивают повозки, а еще три конных степняка не дают подступиться к пешим, постоянно орудуя копьями. Почему из луков их не растреляют? Похожая картина в трех местах. Целюсь — выстрел и один из конных копейщиков сваливается на лошадь, рядом еще двое его собрата валятся на землю — один с болтом в груди, второго копьем достал один из ушкуйников. Конь встал на дыбы всадник свалился, а конь умудрился копытами задеть одного из спешившихся. Вот так, — лошадки на нашей стороне!

У меня начинается форменная истерика. Я начинаю смеяться, и уже не заботясь о безопасности, воткрытую лавирую между опасными участками сражения. Даже когда в правый бок прилетает стрела и резкая боль отдается по всей правой части туловища, я продолжаю идти на врага. Пистолет уже не помощник, но сабля в руке и добрый доспех, а еще колдовское тайное русское заклинание «хусим», делают меня тяжелой мишенью.

В проем с левого фганга проникает десяток спешившихся монголов, но семь защитников выставляют против них копья. Небольшая пауза и между двумя стенами начинается сеча. Я влетаю в нее и с ходу, наотмашь совершаю рубящий удар по спине одного из монголов. Понятие о честном бое — сказки. Убей любым способом, хоть унижайся, отступай, что угодно, но убей! Отражаю удар слева и со всей дури с ноги по органу размножения завоевателю. Некоторые интелегенты будущего сказали бы: «Как можно, монголов то и было всего меньше миллиона — это геноцид!». А я бы ответил: «Да пошли бы вы… на русское колдовское заклятие».

— Малая стена! — кричит Филипп и его семь ратников выстраиваются в стену шитов с выставленными мечами. За ними пристраиваются еще двое ушкуйников с копьями. Позади их Еремей с большим бревном. — Бой!

Еремей кидает в строй монголов бревно и ратники дружно слаженно делают два шага и колют. Двое монголов падают с ранами. Еремей обходит строй соратников и включается в бой. Его могучая сила перекрывает мастерство владения клинком. Удар меча Еремея берет на блок степняк, но это ему не помогает и он делает шаг назад, пытаясь удержать равновесие. Раскрывается и получает удар в ключицу. Еще один готов.

Понимая, что с вошедшими справимся, я осматриваюсь вокруг, но не нахожу соперников. В метрах трехстах уже идет сеча конных. Бегу к оставленной винтовке и спешно заряжаю магазин патронами. Целюсь только в тех степняков, что находятся подальше от союзников. Выстрел, выстрел, выстрел… Обойма пуста. В это же время и монголы начинают паническое бегство. На земле остаются тела больше двух сотен.

— По коням! — кричу я и ищу выжившего коня. Бой внутри вагенбурга подходит к завершению. — Одного живым вяжите!

Коня беру монгольского и ускоряюсь в сторону обоза, наблюдая погоню за отступающими степняками. Далеко скакать, и конь плохо слушается, поэтому замедляюсь и уже рысью скачу за союзниками, постоянно подправляя коня, что все больше проявляет ретивость.

Подъехав к обозу, понимаю, что бой мы выиграли. Остатки монголов, либо стоят на коленях, либо разбежались по окрестностям, и за ними идет охота. Одного из степняков, не стоящего на коленях, в хороших одеждах и перстнях связывают трое мокшей.

— Добро! То божественная воля! — прокричал Третьяк, подбежав ко мне.

Вокруг было ликование, люди обнимались, а мне стало грустно. Мы потеряли людей. В последнем строю стояло только семь ратников и один новик, Далебора я не видел вообще, а его сын Лавр ранен в руку.

— Я до людей! пораненых смотреть, — сказал я и развернул маленькую, но выносливую лошадку. Какая-то смесь пони и коня.

Наш вагенбург уже разбирали. Одну из телег нагрузили халаты монголов, уже сверху положили троих раненых — одного из ратников Филиппа, Лавр и один новик. Перевязав и обработав их раны, которые, по сути, не были сильно опасными, если их промыть. Перекись водорода закончилась, да и перевязывать пришлось разрывами рубах наших убитых. Не стерильно, но лучше так.

Осталось в строю только шесть ратников, Филипп, Еремей, один из присоединившихся ушкуйников и новик. Все… И я не разделял радость всех оставшихся. Их фатализм, объясняемый волей Бога, еще не стал моей моралью.

Глава 22. Копи царя Корнея и висячие сады Божаны

Общая радость и игнорирование горечь потерь повлияла и на меня. Битва была непредсказуемой, и могло повернуться по-разному. Все ратники были готовы умереть и то, что они выжили, объяснялось божественным проведением. Наверняка фатализм играл большую роль в психотерапии хроноаборигенов. Особенно, когда начался столь приятный процесс, как исследование трофеев.

У всех убитых нами монголов были мешочки, в которых нашлись и серебряные, и драгоценные камни. Кони и оружие так же были оценены, как весьма годное. Луки же были сплошь дорогими, что было оценено всеми собравшимися. Так что все это добро могло стать весомым капиталом для создания действительно серьезной базы воинской подготовки в поместье. Но нужно было поторговаться и за трофеи, взятые в обозе, надеясь, что делиться взятым с боя возле вагенбурга и даже на его территории не придется.

Когда мы уже подъехали к обозу монголов, я присмотрелся к некоторым телегам — там лежали и сельскохозяйственные орудия, например топоры, пилы, что-то вроде матыг, несколько связок разных тканей, одежды, шубы и рухлядь отдельно, сапоги. Меня даже удивило то, что все воины из мордвы были в сапогах, как и монголы. Среди русичей сапоги были если не редкостью, то неким предметом статуса.

Когда мы, герои вагенбурга, пришли к обозу, там уже вовсю шел дележ трофеев. Кощунственным казался и торг в отношении некоторых, наиболее привлекательных пленных девушек.

Ко мне степенно подошел Антяс и начал что-то торжественно говорить.

— Он славит великого война и мудрого воеводу! — сказал с удивлением, переводивший слова Антяса, Третьяк.

— Я не воевода! Но что я вижу? Татар посекли разом, а скарб их кому? — спросил я, показывая Третьяку рукой, мол — переводи.

Антяс долго говорил, а потом усмехнулся и показал рукой на столпившихся девушек.

— Вон кажа, што четвертая доля тебе и твоим воям и можашь брать девку на твой укус, — перевел Третьяк.

Честно говоря, после боя и такого нервного потрясения хотелось чего-нибудь эдакого. Вот только не насилием и принуждением, а по обоюдному согласию. Да и семейное благополучие важнее, чем создание ненужного прецедента. Если бы не было тут Третьяка, да Второка, постоянно задумчивого, возможно, скорее — да, чем нет. Ну не святоша я! Но предоставить рычаг давления на меня и подпортить отношения с Божаной. Да ну его!

Пока сокрушался и занимался самокопанием, начался торг. Пришлось отставить душевные и телесные метания и ревностно доказывать, что только наши действия в вагенбурге позволили разбить превосходящий во всем отряд монголов. Упоминалось и моя китайская труба, которая позволила еще до расстояния выстрела стрелы поражать врага. Тем более, что убитое в самом начале сражения командование позволила лишить скорости принятия решений у монголов, как повлиять и на их качества. Даже мне были видны моменты в ходе боя, когда враг мог добиться полной победы.

Часа три спорили. Я смог выторговать себе все трофеи, нашедших возле нашей встречи монголов у табора. Никто не посмел рассматривать то, что было взято нами. Кроме этого мне и всем людям, что были со мной, полагалось двести коней из почти семисот оставшихся от монголов. Взял я и четыре повозки, половину припасов монголов. Так же пятьдесят сабель, двадцать копий, десять луков, треть доспехов, забрал половину тканей, половину же топоров и мотыг и выторговал все шубы и рухлядь, за что и взял так мало луков. Отдали мне и пятнадцать молодых мужчин, что были взяты монголами и десять девушек. На вопросы о родстве, было сказано, что род их прекратился, и они и у мокшей станут холопами, или войдут в роды после жамужества, женитьбы или признания ребенка.