— Да, мой батюшка был с немецкими рыцарями в землях сарацинов, где и сгинул, а я на Русь пришел, — начал я свой рассказ, но был перебит.

— Так ты сирый и рода на Руси не маешь? — как-то обрадованно спросил сидящий на большом стуле.

— А кто вопрошает меня, а сам не сказал свое имя, — горделиво приподнял я голову, догадываясь, что может сейчас произойти. Если у меня нет рода, который встал бы на защиту, то можно и грабить.

— Я княжий тысяцкий, а тут еще и Лука — сотник городской стражи. Ты людей его забил, — с раздражением и усилением голоса сказал представитель власти.

— Убил я татей, а людей боярина Луки я не трогал, — негромко, но с нажимом сказал я. Хотелось сказать про Войсила, вовлечь его, но придержал козырь. Думается, что сотня лесного охотника, который и вовсе непростой человек, действительно может повлиять на ситуацию.

— Ты убил двух моих людей, Николу поранил, Евлампия — честного человека убил — тать, — проорал выбежавший Лука.

— Так твои люди грабить пришли меня? Ты наказал им грабить сироту? — кричал уже я по принципу — лучшая защита — это нападение.

Как же здорово все перевернули. Теперь я и убийца, и самый злобный тать.

— Пострелял всех из самострела, тать! — продолжал кричать Лука.

— Они пришли к моему скабру с мечами, топорами и луком. Погутарить пришли? Али меду налить? Тысяцкий я виру прошу и суда честного. Ты спросил Николу? Спросил Шимору, Милу взял в поруб? Она дала навет на меня. — Остановиться в эмоциях было уже сложно. Накипело.

Меня несло. Они что на лоха нарвались? Разведут деды средневековые сироту, заберут все. И что я отдам так просто? Путь казнят, или что там нужно, но приговор потребую донести до народа. Молва и так узнает. Уверен, не я первый, кто с корупцией столкнулся в этом городишке.

— Плетей дам, досыть гвалта! — проорал тысяцкий и пристукнул по стулу.

Я замолчал. Позицию свою я высказал. Пусть думают, а придумают что — попрошу рассказать о происшествии Войсилу.

— В яме посиди! Думай! Виру дашь за забитых. Конями, да зброей и перцем два мешка и иди, — подвел итог тысяцкий.

— Тысяцкий, а князь прознает, что подарки ему ты за виру взял, так как? Напиши ему грамоту, что кони, что для князя в помет, ты и забрал за то, что татей я побил, — уже выкрикивал я, когда меня взяли под руки сопровождающие и оттягивали их зала судилища.

Интермедия 6

Василий Шварнович слушал своего десятника о происшедшем с Корнеем и злился. Рано, рано получилось. Тысяцкого и сотника городской стражи менять нужно, да так, чтобы великий князь как бы непричем. Юрию Всеславовичу по существу и все равно кто тысяцкий в Унже. А он хочет этот город сделать своим центром сбора всех вестей. Да спокойно новиков науке ратной, да разным учить. Не дадут же спокойно. Старый интриган хотел вначале вынудить к действиям Вышемира. Выбить его десяток, который уже под двадцать человек, так и полусотником станет. А земли этого похотливого вдовца, что и жену извел забрать или Божане отдать, как за виру. Извел Вышемир бабу свою, все ненасытный, а та как понесет, так и выкидыш, только вот Юрия и родила — первенец. Один и выжил. А тот бил жену, да всю злобу на ней и на сыне вымещал, что Бог не дает детей. Вот и померла она неизвестно, толи от очередного выкидыша, толи от побоев.

Расчет был на то, чтобы Вошемир стал действовать и напал на поместье Божаны. А тут уже новый хозяин и, если он отпор не даст, то придет грозный родич и поразит всех, а вирой земли возьмет, да выбьет самых разбойных ратников городской сотни. Нужно было только проследить, чтобы Божана жива осталась. Корней? Да спаси его Христос, но так нужно, коли и убьют. Для дела нужно. Да и чего хоронить парня раньше, может и сам отобьётся или спасется.

Сейчас же нужно его выручать. Это же надо — четырех уложил, одного ранил, а сам ни царапины. Странный парень, но как бы сказали через восемьсот лет — перспективный.

Войсил дал распоряжение следить за парнем, и возле постоялого двора простоянно были его люди, но не успели помочь.

— Гаврила, а пошто не допомогли татей бить? Твои люди были там? — расспрашивал сотник.

— Были, да не ведали, што вон у ночь пошел до саней. Ратники узяли бы на стрелы татей на выходе, — оправдывался десятник. — А воно вон как. Самострелом усех и болты собрал. Мы апосля глядели — нема болтов!

— А стражники были? — спросил сотник.

— Дык ушли воны, також не ошукали болты. То добрые вои — десятка Лавра. Вот бы його на сотника? — десятник вопросительно посмотрел на Войсила.

— Поглядим ешо. И зараз Корней в порубе? — спросил задумчиво сотник дальней сторожи.

— Не, у яме был, а зараз дык на суд тысяцкому. Да там и Лука, — быстро проговорил Гаврила, как будто сейчас поступит приказ. Десятник умел складывать факты и понимал, что затеянное дело и все приготовления, в которые так хорошо ложился фактор юнца, летят под хвост.

— Лука. Вон виру за своих брать захоча, Маракуша, — еле слышно, скорее рассуждения в слух, сказал Войсил. — Подымай сотню, нехай прячуть ножи и будуть каля дединца. Мне конно Еремея и Филипа. Я к тысяцкому.

— Еремея? Кхе! Добре, — усмехнулся Гаврила.

Еремей был великаном. Его боялся даже тысяцкий. Этот молчун на спине быков носил, кожу руками рвал. Его топор половина ратников поднять не могут. Сотник явно шел к тысяцкому с угрозой. В дальней стороже такой воин вроде не нужен — примечательный, огромный, не спрячется. Казалось, что увалень, но он мало чем уступает другим ратником. Такого на десяток, но не умеет он командовать. Филипп же лучший мечник. С ним не могут сравниться ни один ратник городской стражи. Вот этот управлять может и его десяток уже пятнадцать войнов насчитывает. А ведь молод еще — чуть больше двадцати лет. Вот это будет сотником.

Глава 11. Радушный хозяин

— Куды волочите? — в зал, по которому меня тащили. Влетел Войсил в сопровождении двух ратников.

Один был… Былинный богатырь Святогор. Оплывший культурист тысяцкий был юнцом прыщавым в сравнении с этим гигантом. Его движения были плавными и выверенными. Чувствовалась мощь. От другого, который был невысокого роста, шла аура чести и уверенности. Этого невысокого человека даже при взятии с паличным на месте преступления я бы тотчас освободил. Честь, долг, достоинство и не показное — природное. И вот не знал его — чувствовал что так и есть.

— Тащите на суд, ешо я слово не сказал. Еремей дапомоги ратникам честным, — кинул через плечо Войсил и гордо зашагал в ту комнату, где происходило судилище.

— Здрав будь, Лазарь Иоанович и ты Лука, — с порога поприветствовал администрацию Унжи сотник дальней сторожи.

— Спаси Христос и тебя, Василий Шварнович, — удивленно проблеял тысяцкий. Лука же только злобно зыркнул. — Ты пошто пришел?

— Так, погутарить, да суд послухать, — Войсил развел руками.

В это время вошел я с поднятой головой, а следом Еремей и второй сопровождающий сотника ратник. Наблюдать за выражением лиц было истинное удовольствие. Тысяцкого покоробило, и он заелозил на своем троне, Лука же как-то попятился на пару метров и плюхнулся на лавку, не прекращая растерянно смотреть на молодого парня, пришедшего с Войсилом. Видимо, хитрый сотник дальней стражи удачно подобрал спутников, которые уже отметились подвигами и наступили на мозоли местной администрации.

— Так суд был ужо, — неуверенно проблеял тясяцкий.

— А я послухаю, што порешили, — напирал Войсил. — Корней Владимирович скажи свое слово.

Тысяцкий с городским сотником переглянулись.

— А я скажу то, что и на суде сказал. Коли в ентом граде тати грабят люд честной, а стража серод татей, да кличутся не христианским имем, а как ватажники, так те ратники и есть тати и бить их несчадно. А виру брать мне поребно за беспокойство мое и на том стою и стоять буду. И вы, — я обратился к стоящим рядом сопровождающих Войсила ратникам, а после и к стражникам, которые меня тащили — пусть морально потерзаются. — Видоки тому.