– Этот виргинский джентльмен поведал нам вчера за ужином, что его научили пить по-джентльменски. Опустите в алкоголь жука, и получится скарабей; опустите в алкоголь миссисипца, и получится джентльмен…

– Гоуэн Стивенс, – досказала мисс Дженни. Они видели, как пара скрылась за домом. Прошло некоторое время, и в коридоре послышались шаги двух людей. Когда те вошли, оказалось, что с Нарциссой не Стивенс, а мальчик.

– Не захотел остаться, – сказала Нарцисса. – Уезжает в Оксфорд. В пятницу вечером в университете танцы. У него там свидание с какой-то юной леди.

– Ему нужно подыскать там подходящую арену для джентльменской попойки, – сказал Хорес. – Для чего бы то ни было джентльменского. Видимо, потому и едет заблаговременно.

– Пойдет с девушкой на танцы, – сказал мальчик. – А в субботу поедет в Старквилл на бейсбольный матч. Говорит, что взял бы и меня, только вы не пустите.

Городские жители, выезжающие после ужина покататься по университетскому парку, какой-нибудь рассеянный, мечтательный студент или спешащий в библиотеку кандидат на степень магистра не раз замечали, как Темпл с переброшенным через руку пальто, белея на бегу длинными ногами, проносится быстрой тенью мимо светящихся окон женского общежития, именуемого «Курятник», и скрывается в темноте у здания библиотеки, а в тот вечер, может быть, видели, как, мелькнув напоследок панталонами или чем-то еще, она юркнула в автомобиль, ждущий с заведенным мотором. Студентам не разрешалось иметь машины, и молодые люди – без шляп, в спортивных брюках и ярких свитерах – взирали с чувством превосходства и яростью на городских парней, прикрывающих шляпами напомаженные волосы и носящих тесноватые пиджаки с чересчур широкими брюками.

Катанью на машинах уделялись будничные вечера. А каждую вторую субботу, в дни танцев литературного клуба или трех официальных ежегодных балов, эти слонявшиеся с вызывающей небрежностью городские парни в шляпах и с поднятыми воротниками видели, как Темпл входит в спортивный зал, ее тут же подхватывает кто-то из одетых в черные костюмы студентов, и она смешивается с кружащейся под манящий вихрь музыки толпой, высоко подняв изящную голову с ярко накрашенными губами и нежным подбородком, глаза ее безучастно глядят по сторонам, холодные, настороженные, хищные.

В зале гремела музыка, и парни наблюдали, как Темпл, стройная, с тонкой талией, легко движущаяся в такт музыке, меняет партнеров одного за другим. Парни пригибались, пили из фляжек, закуривали сигареты и выпрямлялись снова, неподвижные, с поднятыми воротниками, в шляпах, они выглядели на фоне освещенных окон рядом вырезанных из черной жести бюстов, одетых и приколоченных к подоконникам.

Когда оркестр играл «Дом, милый мой дом», трое-четверо парней с холодными, воинственными, чуть осунувшимися от бессонницы лицами непременно слонялись у выхода, глядя, как из дверей появляются изнуренные шумом и движением пары.

Трое таких смотрели, как Темпл и Гоуэн выходят на холодный предутренний воздух. Лицо Темпл было очень бледным, рыжие кудряшки волос растрепались. Глаза ее с расширенными зрачками мельком остановились на парнях. Затем она сделала рукой вялый жест, непонятно было, предназначается он им или нет. Парни не ответили, в их холодных глазах ничего не отразилось. Они видели, как Гоуэн взял ее под руку, как мелькнули ее бедро и бок, когда она усаживалась в машину – низкий родстер с тремя фарами.

– Что это за гусь? – спросил один.

– Мой отец судья, – произнес другой резким ритмичным фальцетом.

– А, черт. Идем в город.

Парни побрели. Окликнули проезжающую мимо машину, но безуспешно. На мосту через железнодорожное полотно остановились и стали пить из бутылки. Последний хотел разбить ее о перила. Второй схватил его за руку.

– Дай сюда.

Он разбил бутылку и старательно разбросал осколки по дороге. Остальные наблюдали за ним.

– Ты недостоин ходить на танцы к студентам, – сказал первый. – Жалкий ублюдок.

– Мой отец судья, – сказал второй, расставляя на дороге зубчатые осколки вверх острием.

– Машина идет, – сказал третий.

У нее было три фары. Прислонясь к перилам и натянув шляпы так, чтобы свет не бил в глаза, парни смотрели, как Темпл и Гоуэн едут мимо. Голова Темпл была опущена, глаза закрыты.

Машина ехала медленно.

– Жалкий ублюдок, – сказал первый.

– Я? – Второй достал что-то из кармана и, взмахнув рукой, хлестнул легкой, слегка надушенной паутинкой по их лицам. – Я?

– Никто не говорил, что ты.

– Чулок этот Док привез из Мемфиса, – сказал третий. – От какой-то грязной шлюхи.

– Лживый ублюдок, – отозвался Док.

Парни видели, как расходящиеся веером лучи фар и постепенно уменьшавшиеся в размерах красные хвостовые огни остановились у «Курятника». Огни погасли. Вскоре хлопнула дверца. Огни зажглись снова; машина тронулась. Парни прислонились к перилам и надвинули шляпы, защищая глаза от яркого света. Подъехав, машина остановилась возле них.

– Вам в город, джентльмены? – спросил Гоуэн, распахнув дверцу.

Парни молча стояли, прислонясь к перилам, потом первый грубовато сказал: «Весьма признательны», и они сели в машину, первый рядом с Гоуэном, другие на заднее сиденье.

– Сверните сюда, – сказал первый. – Тут кто-то разбил бутылку.

– Благодарю, – ответил Гоуэн. Машина тронулась. – Джентльмены, вы едете завтра в Старквилл на матч?

Сидящие на заднем сиденье промолчали.

– Не знаю, – ответил первый. – Вряд ли.

– Я не здешний, – сказал Гоуэн. – У меня кончилась выпивка, а завтра чуть свет назначено свиданье. Не скажете ли, где можно раздобыть кварту?

– Поздно уже, – сказал первый. И обернулся к сидящим сзади: – Док, не знаешь, у кого можно раздобыть в это время?

– У Люка, – ответил третий.

– Где он живет? – спросил Гоуэн.

– Поехали, – сказал первый. – Я покажу.

Они миновали площадь и отъехали от города примерно на полмили.

– Это дорога на Тейлор, так ведь? – спросил Гоуэн.

– Да, – ответил первый.

– Мне придется ехать здесь рано утром, – сказал Гоуэн. – Надо быть там раньше специального поезда. Джентльмены, говорите, вы на матч не собираетесь?

– Пожалуй, нет, – ответил первый. – Остановите здесь.

Перед ними высился крутой склон, поросший поверху чахлыми дубами.

– Подождите тут, – сказал первый. Гоуэн выключил фары. Было слышно, как первый карабкается по склону.

– У Люка хорошее пойло? – спросил Гоуэн.

– Неплохое. По-моему, не хуже, чем у других, – ответил третий.

– Не понравится – не пейте, – сказал Док. Гоуэн неуклюже обернулся и взглянул на него.

– Не хуже того, что вы пили сегодня, – сказал третий.

– И его тоже вас никто не заставлял пить, – прибавил Док.

– Мне кажется, здесь не могут делать такого пойла, как в университете, – сказал Гоуэн.

– А вы откуда? – спросил третий.

– Из Вирг… то есть из Джефферсона. Я учился в Виргинии. Уж там-то научишься пить.

Ему ничего не ответили. По склону прошуршали комочки земли, и появился первый со стеклянным кувшином. Приподняв кувшин, Гоуэн поглядел сквозь него на небо. Бесцветная жидкость выглядела безобидно. Сняв с кувшина крышку, Гоуэн протянул его парням.

– Пейте.

Первый взял кувшин и протянул сидящим сзади.

– Пейте.

Третий выпил, но Док отказался. Гоуэн приложился к кувшину.

– Господи Боже, – сказал он, – как вы только пьете такую дрянь?

– Мы в Виргинии пьем только первосортное виски, – произнес Док. Гоуэн повернулся и взглянул на него.

– Перестань ты, Док, – сказал третий. – Не обращайте внимания. У него с вечера живот болит.

– Сукин сын, – сказал Док.

– Это ты обо мне? – спросил Гоуэн.

– Нет, что вы, – сказал третий. – Док славный парень. Давай, Док, выпей.

– А, черт с ним, – сказал Док. – Давай!

Они вернулись в город.

– Шалман еще открыт, – сказал первый. – На вокзале.