Что ж, в прочем, это было взаимно, я сама с ними давно уже не поддерживала связь. Примерно с того случая, как вышла замуж за человека, сидящего напротив меня в одних трусах.

Нехотя, я наложила и себе порцию омлета.

– Ты сама не жрешь свой английский стандарт, – заметил Чарльз.

И чтобы выйти победителем, он потянулся через весь стол к подвесному шкафу. Я крепче сжала в руках вилку. Чарльз отметил про себя это, попутно доставая флягу.

Наконец, высоко поднятая планка моего терпения обрушилась вниз.

«Заколи его! Вилкой! Сейчас! И он не сможет больше портить тебе жизнь!», – нашептывал внутренний голос.

Взвинчено, я отбросила столовый прибор в раковину.

– Заткнись! Агнес спит! Я тебе не мать, чтобы с раннего утра гнуть спину у плиты!

– Не мать, а жена!

– И что? Где прописан закон, что жена должна мужу что-то готовить?

– А где прописан закон, что муж должен содержать жену?

– Ты и себя сам прокормить не в состоянии!

Пухлые пальцы Чарльза демонстративно отвинтили крышку фляги.

– Ты не будешь пить! – приказала я.

– Ну так и жрать поджаренные фекалии тоже не стану!

– Да плевать!

Нетронутый омлет со звоном треснувшего фаянса незамедлительно встретился с полом. Осколки посуды в геометрически известном порядке устелили плитку.

Чарльз вытаращился.

Воспользовавшись привлеченным вниманием, я сдержанно сказала:

– Мне надоело видеть мужа пьяным. Это зашло слишком далеко!

Я подошла к нему с намерением выхватить из рук флягу, но Чарльз довольно крепко удерживал ее.

– Ты оставляешь нас с Агнес одних в этом страшном доме, пока сам шляешься по кабакам. Сегодня будет месяц, как мы живем здесь. Месяц, Чарльз! Ты обещал, что это продлиться не дольше недели…

Рассерженно, я потянула на себя флягу сильней. Чарльз и не думал отпускать. Нагло, Чарльз приблизил к груди наши скрещенные руки.

– Прости. Мне это нужно.

В следующую минуту я сжимала пальцами воздух, а содержимое перевёрнутой фляги со змеиным пристрастием вливалось в рот.

Почему он так? Почему смотрел на меня этими вселенски обиженными щенячьими глазками? Почему не спорил? Не кричал? Не пытался переубедить? Почему… поступал не так, как я помнила?

– Почему ты так поступаешь? – только и смогла проговорить я. – Ты уже не тот, в кого я когда-то влюбилась…

Не дожидаясь ответа, я взбежала вверх по лестнице на второй этаж.

Это уже были не мы.

Все рушилось со стремительной скоростью. Рассыпалось в щепки. А я будто стояла и молча смотрела со стороны.

Дверь в комнату к Агнес была приоткрыта.

– Папа снова пил? – словила она меня встревоженным голосом.

Иногда создаётся впечатление, что Агнес понимала куда больше, чем мы с Чарльзом надеялись.

– Не кричи на него больше, хорошо? Ты не будешь кричать?

Конечно, она слышала.

Пройдя вглубь комнаты, я села на край детской кроватки.

– Не буду.

– Он исправится.

Я укрыла дочь одеялом.

– Еще рано, постарайся заснуть.

Агнес крепче прижала к себе плюшевого мишку и послушно закрывала глаза.

Долго или мало я просидела рядом с ней, пропуская сквозь пальцы маленькие кудряшки, пока ее дыхание не выровнялось.

Когда я спустилась в холл, Чарльза уже не было. Его пальто, туфли и полупустая фляга пропали вместе с ним. Ушел.

Этот дом. Снова мы остались с ним вдвоём. Один на один.

Уводящие сознание длинные коридоры, мрак одиноких комнат. Он хранил в себе тайну. Путал, смешивал чувства.

Стоял кирпичными костями на мертвой земле.

Айфон завибрировал в кармане халата.

Сообщение от Чарльза:

«Сегодня я планирую наведаться в свою старую киностудию Браун Форбс. Если они мне не дадут какое-то место, я их буду умолять об этом».

Может мы смогли бы все вернуть?

Нужно лишь больше времени.

С одной стороны, с меньшей, значительно маленькой стороны, я понимала Чарльза.

Мы уже не мы. Затерялись где-то меж мирами, канули в беспрерывном потоке идентичных будней. Жили одним днем. И он повторялся. Снова и снова.

Сколько так ещё будет?

Но с другой, разве ему понять меня? Разве ему может быть хуже, чем мне?

Да, порой мы эгоистичны. Ставим себя на первое место. Оно и верно, ведь если не мы, то кто об этом задумается?

Чарльзу не легко, но он слишком горд, чтобы сознаться в этом. Его образ «папаши-года» давно в проигрыше. Он, в какой-то мере, сдался, сдался судьбе. И пусть мне было за что винить его, сейчас, думаю, я должна помочь ему. А если нет, то хотя бы попытаться. Другого выхода нет.

Хотелось сбежать. Уехать, сменить обстановку, почувствовать тепло. Сесть на поезд, растворится в закате. Улететь. Забыться. Получить долгожданное освобождение от поедающих изнутри мыслей.

Ни о чем не думать, пустить жизнь на самотек. И так ехать ночь напролет, любоваться меняющимися за окном пейзажами. Туда, куда ведет дорога в забитее. Как можно дальше, дальше от сюда.

Ехать… Ехать…

А это только месяц прошёл.

Я подожгла спичку. Огонь спешно поедал тлеющий опилок. Успокаивал. Я почувствовала, как пламя добралось до пальцев. Боль от ожога, и я потушила ее.

Казалось, что сгоревшая спичка – это я сама. Она использована. Ее больше нельзя положить в коробок к остальным. Ее можно только взять и выбросить, как и меня. Я могу скользко угодно мечтать о прежней жизни, жалеть за тем, чего не вернуть, но изменить что-либо не в силе.

Вскипяченная ранее вода в чайнике остыла.

Я взяла в рот сигарету, подожгла еще спичку. Никотин незамедлительно воздействовал на мозг.

На третьем этаже располагалась домашняя библиотека: обширная комната, заставленная со всех сторон стеллажами с книгами. Интернет здесь не был подключён, поэтому я только и делала, что читала. Маркес, Остин, Шарлота Бронте. Вот и сейчас, когда Чарльз ушел, а Агнес еще спала, чтобы как-то отвлечься, я взяла с полки новую книгу.

Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка». Прочла аннотацию: «пронзительная история любви всему наперекор, любви, приносящей боль, но и дарующей радость». Мне захотелось исправить предложение: «пронзительная история любви всему наперекор, любви, которая сначала дарует радость, а потом приносит боль».

Я не любила романы со счастливым концом. Такое бывало только в сказках. Поэтому прежде, чем сделать выбор на какой-либо из книг, я заглядывала на последние страницы рассказа. Знать наперед всегда легче.

Я села в кресло и потерялась в нескончаемых монологах героя Равика.

В полдевятого снизу донесся звонок стационарного телефона.

– Семья Франклин, – сняла я трубку.

– Доброе утро, Одри.

Звонила Бренди Стоун. Старая и единственная подруга.

У меня было много друзей, но после замужества все куда-то подевались. Осталась Бренди.

Интересно вышло, в школе я ее не признавала. Причина проста, я была популярна, она – нет. Если начать с ней общаться – значило потерять авторитет. Когда она подходила к нашей компании, мы ее игнорировали, и Бренди оставалась одна. Я даже не понимала, чего ее не любили, она была не хуже остальных. А потом сама нашла ответ из собственных наблюдений: каждый второй человек ищет слабые места другого. Таким образом, мы поднимаем себе самооценку, понижая ее слабому.

И я была такой. Зависящей от чужого мнения, от положения в обществе. Удивительно, как любовь меняет человека. Ведь когда не признали Чарльза, я от всех отвернулась.

Теперь время указало на мои ошибки, научило и наказало.

– Хорошо, что оно хоть у кого-то «доброе» …

– Что? Чарльз снова берется за старое?

– Мягко выражаясь. Ушёл в запой!

Зажимая телефон между ухом и плечом, я вошла в кухню, набрала в чайник воды.

– Подруга, он с тобой несчастен.

– Хочешь сказать, это моя вина?

От накатившего возмущения я забыла закрутить кран, прежде чем вода начала выливаться из посудины.

– Вот зараза!

– Хеей! – запищала обиженная трубка.