И до меня вдруг дошло, в чем была вся моя проблема, и каким я был идиотом, когда пытался исправить в себе совершенно не то. Ну вот подумайте. Нет, я напишу, а вы подумайте, не идиот ли я, потому что мне кажется, что даже мое собственное отношение к себе и своей внешности продиктовано моим извращенным подсознанием.

Я с детства пытался сделать это, хотя и не осознавал точно, что именно. Вообще-то, я не помню, чтобы надо мной кто-то издевался: у меня не было отца-шизофреника, который бы меня бил. Да и мать была вполне обычная, она не гладила меня слишком часто по голове и не порола ремнем. У меня даже не было старших-младших братьев и сестер, за первым сексуальным опытом которых я не наблюдал из-за занавески и не поглаживал липкими дрожащими руками напрягшиеся спереди штаны. Нет, у меня было даже счастливое детство.

Было много моря. И солнца. Я часто бегал купаться в плавках с двумя белыми полосочками и корабликом. Вместе с друзьями мы поили друг друга соленой морской водой, ухватив за ноги, и пытались незаметно развязать девчонкам лямочки на их купальниках, хотя, в общем-то, там еще и смотреть не на что было. Еще я читал много всяких книжек, и потом важничал во дворе, рассказывая запутанные истории Эдгара По и выскакивая из подвала в темно-коричневом чехле от кресла, крича, что я граф Дракула. Тогда не было компьютеров и порно-сайтов в открытом доступе, и мы развлекались как могли: со всех ног бежали к телевизору в три пятнадцать, чтобы не пропустить новую серию Покемонов, воровали у соседа яблоки из сада, и даже девчонок с собой брали, чтобы они посмотрели, какие мы храбрые. Потом рот вязало от этих неспелых, твердо-зеленых шариков.

Мы много дрались. Я любил драться. Здорово было потом сидеть рядом со своим противником в пыли и делиться одним измятым листком подорожника. Правда противно болели разбитые губы, мне чаще всего почему-то именно по ним попадало. Это были еще вполне невинные детские драки, после которых можно было потом вместе выпить горячей газировки из нагретой солнцем бутылки и даже поделиться фишками с Пауэр Рейнджерс.

Я сейчас сопоставляю, как сильно изменились драки после того, как в голову и задницу ударил тестостерон, и понимаю, что, наверное, все произошло именно тогда, когда мы с семьей вдруг переехали на Средний Урал. Это я громко, конечно, сказал, что с семьей, переехал только я с отцом, потому что мама нас бросила. А потому как я был весь в отца, она не стала меня с собой брать. Потому что сыновья это всегда маленькие, когда-то возлюбленные мужья.

Свое четырнадцатилетие я встретил в компании немного выпившего папы, который то и дело ронял в торт обиженные слезы, и самого себя в разноцветном колпачке. Я его до сих пор даже храню, потому что он напоминает мне то время, когда было море, солнце, друзья, драки и мама с папой. Это была наша традиция, ну, эти колпачки. Когда было день рождения, или Новый Год, или даже 9 Мая, мы всегда были в таких колпачках. На Среднем Урале все были слишком суровы, чтобы поддерживать подобные обычаи, но я решил не поддаваться. Я хотел помнить маму такой же солнечной и радужной, какой она всегда была со мной.

Я пошел в новую школу, в которой тоже как-то все не задалось. Наверное, это я виноват, потому что я не желал расставаться со своими старыми друзьями, и любой, кто хотел заменить их, не подходил. Люди все-таки так сильно меняются вдали от моря и щедрого солнца. Я смотрел на их серые кучки в школьном дворе и трогал резинку на радужном колпачке. Я его не стал снимать.

Теперь покончим с моим скучным повествованием, и перейдем к делу.

Привет, меня зовут Артем, мне сейчас 21, я захожу в студенческое общежитие с пакетом, полным пива. На пятой ступени крыльца я наступаю на развязавшийся шнурок и, немного развернувшись, эпично падаю на ребра ступеней, похожих на длинные крыши дачных домиков. Падая, я чувствую, как с козырька над крыльцом мне на щеку падает смачная холодная капля. Мир на миг застывает, чтобы потом, сойдя с привычной дистанции, с размаху влепиться в меня и толкнуть вперед на тридцать пропущенных секунд. Бутылки в хлам, лицо в пиве, мат изо рта, смех вахтерши за окном.

Вот это я. Я, вспотевший алкоголем и порвавший последние кеды. Я, поднимающийся на третий этаж и оставляющий за собой грязно-песочные следы. Я, ставящий на стол две уцелевшие жестяные банки.

Мой сосед (о да, мой сосед) сидит у окна. Он в темно-синих джинсах и в черной футболке. Еще у него челка убрана на парикмахерские заколки назад, бережет ее «для тяночек сегодня вечером». Он, кажется, из тех, кто убивается по японским мультикам, и у которого есть второе имя, из разряда Джеки Чана, и у которого висит девчачий постер над кроватью. Но вы ни в коем случае не должны смеяться, потому что аниме – это не мультики, а фильмы с глубоким философским началом.

Мне всегда нравилась его непринужденность. Наверно, это аниме сделало его таким терпимым и толерантным. Он поворачивается ко мне, и эти две заколки с розовыми гребешками торчат в разные стороны.

– А сдача где?

Я захожу в ванную чтобы выжать волосы. Запах алкоголя вызывает ностальгию по отцу.

– Я все потратил.

– И купил пиво в золотых банках?

– Остальное я разбил.

Вернулся. Разулся и стал смотреть, как бы починить свои кеды. Никак.

Мой сосед (ах да, Паша) подходит ко мне. Начинает дико ржать.

– То есть, ты угробил все наши деньги на пиво, которое разбил?

– Слушай, я последние кеды из-за этого пива порвал. Все, больше ни капли.

– Ага, – он открывает обе банки сразу, – Ну тогда я твою тоже выпиваю.

Я смотрю на него. Нет, он не гей, просто анимешник. У них там, кажется, даже мультики есть про то, как два парня долбятся. Я, конечно, не видел, но он-то точно знает, что это такое.

Я имел ввиду мультики.

– Дай сюда, я заслужил.

Мы с ним устраиваемся на полу у моей кровати. Он клевый, потому что никогда не заморачивается. Я стремный, потому что пытаюсь понять, гей он или нет уже третий год. И до сих пор не понимаю.

Я впервые его увидел на заселении. Я-то с утра заехал, чтобы к вечеру устроиться уже полностью. Я вообще думал, что один буду жить, потому что день кончался, а мой сосед так и не появлялся. До конца рабочего дня оставалось минут десять, не больше. Я закончил укладывать свои вещи, и смотрел из окна на улицу, думая, что здесь так же холодно, как и везде.

Потом вдруг распахнулась дверь, и ввалилось это чудо. Я говорю чудо, потому что Паша тогда действительно выглядел странно. Во-первых, у него была дикая прическа: что-то среднее между всклоченным бешеным ежиком и полной бритостью на правой стороне черепа. Во-вторых, на нем была розовая толстовка с какой-то няшей спереди. Вот гей, вот чертов педрила, как мне с ним жить, да он же будет ко мне приставать, я должен убедить комендантшу переселить меня, о, черт, я так и знал, ну пипец, как же так – все эти мысли роем мусорных мух пронеслись у меня в голове в те восемь секунд, когда я поворачивал свою голову от соседа обратно к окну. Я даже не поздоровался, кажется, тихо отходя от шока с широко открытыми в окно глазами.

А этот педрила с легкостью девчонки заскочил ко мне на подоконник и сунул костлявую руку.

– Привет, сосед.

Мое рукопожатие было легким и едва ощутимым.

– Я Кира.

ТОЧНО ПЕДРИЛА.

– Но для своих можно просто Паша. – Он улыбнулся и стащил с плеч здоровенный рюкзак.

– Артем. – Пересохшее горло конвульсивно дернулось. Я должен переселиться отсюда, да он же меня в первую ночь…

– Ну что, какая кровать твоя?

У меня сердце провалилось в кишки. Я повернул к нему голову. Он так беззаботно улыбался, что мне стало еще больше не по себе.

– Да… Я не знаю. – Промямлил я. – Я, может, вообще не в этой комнате еще. Как-то непонятно все, и… – Я продолжал нести бессвязный бред, всплескивая тощими руками как какой-то неполноценный, а Паша все смотрел на меня, смотрел, смотрел… И вдруг начал деловито распаковывать вещи.