– Я не пью. – Спокойно и уверенно прозвучала эта короткая фраза, словно приветствие на чужом языке, словно фамильярное похлопывание по щеке. Кто-то мог разглядеть в ней своего рода вызов.

– Да ты че? Не наш что ли человек? – щерясь багрово-рябой физиономией, не отступил Андрюха.

– Вопрос конечно серьезный. Пить или не пить? – молвил Гриша в своей обычной иронично-сдержанной манере.

– Да, не пью я, чего прицепились? – подтвердил свою позицию Саша.

– Скажу по секрету, что этот боец, порой пьет, что не дай Бог. Но если сейчас вам сказал нет, – уговаривать бесполезно. Решение принято, – разоблачил друга Петр.

После этих слов мужчины оставили Сашу в покое, и вновь сомкнув кружок, продолжили прерванный пикник.

– Наверное, правильно делает. – Андрюха тяжко вздохнул, и, опорожнив пол стакана, зажевал его чем-то несущественным. – Много народу водка погубила.

По лицу Андрюхи, было невозможно понять, говорит он нормально или шутит. Вид у него, между тем, был самый цветущий. Эдакий здоровенный детина, с умильным лицом, усыпанном веснушками и испещренным, словно лучиками, морщинками. В действительности, он был серьезен. Его особенность быть серьезным и смешным одновременно забавляла Петра. Андрей всегда был симпатичен ему своей легкой неунывающей натурой. С достоверностью же, определить истинное отношение Андрея к чему-либо было делом, как уже сказано, безнадежным. Казалось, иногда, что он сам не знает своего собственного отношения к предметам и событиям. Можно лишь предположить, что как у человека поверхностного, эти отношения определялись у него, прежде всего, сиюминутным настроением.

– Ерунда это все, – вновь заговорил Гриша. – Пить нельзя, курить – не надо, жирного, жареного – не ешь. Бабья чушь. Мужик должен мочь все делать.

На этой ноте Андрюха и Гриша пригубили еще. Гриша тоже был симпатичным малым. Наверное, он был самым старшим знакомцем Петра по Стамбулу. В то время ему было лет 45. Маленький, но мужественный еврей, он нес в своих глазах печаль своего многострадального и мудрого народа.

Дело близилось к утру. Через час два начнет светать. Петр, Саша и лысый Толик Пивоваров с женой решили пройтись в город размяться и купить курева. Компания, не спеша, перешла пустые линии ж.д. полотна и направилась к желтому зашарпанному зданию вокзала. Вошли внутрь. Просторный зал с характерным для подобных мест запахом нечистот, растворимого кофе и сигаретного дыма. Людей почти никого. Толик купил пачку LM в расположившемся в углу зала кафе. Редкие пассажиры, находившиеся в зале, сидели на своих сумках и чемоданах. Пустые столики импровизированного убогого кафе а ля Европа смотрелись странно по соседству с неопрятными мужчинами и женщинами, сидящими на полу. Толстый угрюмый хозяин готовый в любой момент рассердиться зорко следил за тем, чтобы не дай Бог, кому пришло в голову, усесться за столик даром. Он был зол на всех оборванцев, что шлялись по вокзалу, ведь они вместо того, чтобы покупать у него жидкий кофе и сухие бутерброды портили своим упадническим видом ему все настроение и торговлю. Смотря на такую публику, редкий оптимист продолжит свой бизнес. Толику он швырнул сигареты проворно, но все-таки грубо, после чего продолжил возню в своем утлом киоске.

Петр вышел на улицу, за ним последовали остальные. Спустившись по еще влажным ступенькам вниз, все остановились. Толик с женой с наслаждением закурили. На площади стали появляться первые машины, старые, – в основном, Жигули. С каждой минутой площадь становилась оживленнее. Прохлада и сырость постепенно улетучивались, в то время как, неряшливость мостовых становилась все заметнее. Повсюду валялись какие-то обертки, мусор и в удивительно большом количестве арбузные корки.

Толик приметил крутившегося невдалеке живописного мальчугана. Тот перемещался лилипутскими шажочками от одной мусорной кучи к другой, внимательно их исследуя. До невероятного, черный и чумазый, одет он был в несусветное тряпье, драное и дырявое. Судя по росту ему было не больше 4 лет. Толик разглядел в его ручонке окурок, которым карапуз с жадностью затянулся. Окурок, к сожалению мальчугана, вскоре погас. Тогда, недолго думая, малец подобрал с земли арбузную корку и с жадностью, распространяя при этом смачное чавканье, впился в нее своей крохотной головкой. Зрелище застало ребят врасплох. Один Саша оставался невозмутим. Снисходительно улыбнувшись, он обронил:

– Цыганенок.

Толик, правду сказать, тоже не проявил особых эмоций, но жена его, женщина сердобольная, тут же извлекла из кармана джинсовки запечатанный сникерс. Словами и жестами она стала зазывать несчастного ребенка.

– Эй, малыш! Ну-ка, иди сюда, смотри, что я тебе дам, – сказочно ласковым голосом молвила она.

Суровый мальчуган глянул на нее исподлобья угольками глаз, подошел, и остановился в нерешительности.

– Ну что же ты? Бери.

Мальчик пожирал глазами, но не шоколадку, а вспыхивающую сигарету Толика. Через несколько секунд, он уцепился сажной ручонкой за толикову полосатую штанину и настойчиво начал за нее дергать. При этом, видимо, злясь на недоступно высокий рост дяди, он завопил что-то нечленораздельное. Вторая ручка мальчугана упорно тянулась к заветной сигарете. Толик брезгливо стряхнул с себя маленького разбойника.

– Ты че, малой? Годика два хотя бы подожди. – А ты, Галя, – обратился он к жене, – убери шоколадку. Не нужна она ему.

У Гали же, вероятно, проснулись материнские чувства. Она растроганно привлекла маленькое чудовище к себе и чуть ли не насильно впихнула ему сникерс.

Мальчишка несколько секунд простоял неподвижно, наверное, пытаясь понять, что произошло. Шоколадка зажата в руке, она не произвела на него особого впечатления. Но через мгновение все изменилось. Лицо мальчугана исказил неведомый гнев и досада. С остервенением, размахнувшись, он запустил сладкий подарок в сумеречную даль.

Галя осталась повержена. Мужчины дружно расхохотались.

– Как-то его, или кого-то ему подобного, пытались угостить арбузом, – заговорил вновь Толик, – нормальным, не коркой из мусорной кучи, так он зашвырнул этим арбузом в физиономию угощавшего, а сам пошел преспокойненько глодать огрызки из канавы. Не приучены из рук еду брать.

Мальчуган, заслышав смех, тоже защерился и расхохотался жутковатым детским баском.

Здесь таких много, – подумал Петр, – как, все-таки по-разному жизнь распоряжается людьми. Петру не давала покоя мысль о том, что этот малец, таких же годков, как его сын. Но он не дома с мамой, а копается грязный и полураздетый в вонючих ямах, собирая отходы и окурки. И это Европа конца 20 века.

Забрезжил рассвет. Русе вяло просыпался. Ребята вчетвером решили прогуляться по городу. Они не спеша, зашагали через площадь и углубились в непримечательную улочку. Становилось заметно теплее. День обещал быть сухим и солнечным.

Городок не показался Петру хоть сколько-то симпатичным. Типичный провинциальный городишко с невыразительными светло-серыми формами, жалкими магазинчиками-коммиссионками, невзрачными ресторанчиками-столовыми. На улицах появились первые прохожие. Они шли мимо, переговариваясь на смешном для русского уха языке. Петр профессиональным взглядом оценивал дубленки местных дам. Фасоны были устаревшими, а качество грубым и, конечно, не шло ни в какое сравнение с турецким.

После изобильного Стамбула болгарский Русе смотрелся ущербно. Странно было осознавать этот факт. Разница особенно поражала оттого, что до хлебного турецкого города каких-то 300 верст. В магазинах, практически, не было турецких товаров, а те что имелись, стоили довольно дорого. Местная кухня хоть и с претензией на национальный колорит заметно проигрывала в разнообразии, качестве и обслуживании. Здесь так ощутимо бросается в глаза разница двух систем, – подумалось Петру. Не нужно никаких комментариев, вот она – беспомощность социализма. Настало новое время, а эта маленькая страна, младшая сестра великого и ужасного Советского Союза даже теперь, после принятия курса на капитализм, плелась где-то в хвосте.