Мальчик старался не смотреть на обугленные трупы как защитников, так и захватчиков. А уж отличить одних от других он мог и в темноте.

– Хорошо горят, – сказал его отец.

Ритуальные костры и вправду не только согревали. Созерцать разбитую технику врага было приятно.

– Послушай, сын. Эта земля обильно полита потом и кровью наших предков. И я говорю не только о войнах. Твой дед и прадед трудились на бумагопрядильной фабрике. Я работаю, то есть работал, на заводе. Закончится война, придётся и тебе освоить профессию.

– Мы победим?

– Не сомневайся, Гитлер ещё обломает о нас поганые зубы.

– Я не сомневаюсь, батя. Скорее бы. Горя-то сколько.

– Война – это всегда горе. Ты всё же подумай о профессии.

– Хорошо, бать. Ты береги силы, а то вон голос уже охрип.

Никто из них не заметил, как от танка с порванной гусеницей отделилась тень.

– Обещай мне кое-что, – раздался за спиной Мальчишки слабеющий возглас отца.

– Пап, ты чего? – беспокойно спросил Мальчик.

– Ты же всё понимаешь. Я потерял много крови и вот-вот потеряю сознание. А за ним и жизнь. Всё, отвоевал своё. И отжил.

– В селе врач, полверсты всего, дойдём.

Стиснув зубы, Мальчик потянул санки. Изрезанную кожу ладоней мучительно саднило.

– Мать жалко, – прохрипел отец, – хорошая она. Так и будет вдовой ходить.

– Бать, говорю же, береги силы!

– Ты мне рот-то не затыкай, малец.

– Прости, бать, страшно мне.

Отец принялся перечислять наставления, приходившие ему на ум:

– Мать береги. Родину не предавай. Стань достойным коммунистом. Товарища выручай. Работу выполняй хорошо. Ну и совесть не запятнай. Это, парень, самое важное. Продашь совесть, и белый свет не мил будет. Всё понял?

Мальчик кивнул, но отец этого, конечно, не увидел.

– Деревня близко.

– Дай слово, что посадишь клён на склоне возле реки. Чтоб осенью издалека глаз радовал. Я тебя туда водил, не запутаешься. Против креста на могиле ничего не имею, но дерево… Оно живое. Будет ещё твоих внуков от припёка укрывать.

– Вместе посадим.

Мальчик упал в сугроб и тут же поднялся. Обмороженные щёки горели.

– Обещай!

– Ну чего ты. Ну не надо, бать!

– Упрямый какой! Я всё равно помру, обещаешь ты или нет. Потом жалеть будешь, что не успел уважить отца.

– Обещаю. Ты только дер…

Автоматная очередь заглушила голос Мальчишки. Пули прошили снег совсем рядом с его залатанными бурками. Отец выстрелил в ответ. Пуля отцовского ружья не достигла цели, затерявшись в снежной пелене.

– Беги, сын! Прячься в деревне!

– Батя!

– Живо в деревню!

Новая очередь взбила снег возле санок. Отец дёрнулся, из перебитой ноги потекла кровь.

– Беги, говорю! – Он выстрелил ещё раз. Из темноты зазвучала резкая немецкая речь.

Мальчишка бросился прочь, не разбирая дороги, ориентируясь на оранжевое пятно пожарища. Замёрзшие ноги бежали неохотно. Снежная крупа слепила глаза и царапала лицо. Он огибал овраги, карабкался по ямам, оставленным разорвавшимися снарядами. Лёгкие просились наружу через открытый рот. Здравствуй, ангина и прочие воспаления. Разве мог он об этом думать, спасаясь от неминуемой гибели. Одна его часть боялась смерти, другая жалела, что не успел обнять отца.

Выстрелы немецкого автоматчика, пришедшего на советскую землю грабить и убивать, прозвучали совсем близко за его спиной. Мальчишка обо что-то запнулся, растянувшись на снежном ковре усеянного обломками боевой техники поля. Он долго не поднимался, вслушиваясь в завывания ветра и ожидая ответного выстрела отца. Патроны у отца были. Но время шло, а трёхлинейка не гремела.

Мальчик уткнулся в снег, заглушая рыдания. Грубая чужеродная речь заставила его съёжиться.

– Wo bist du, Mann? Ich hole dir Schokolade![7]

Кроме слова «шоколад», Мальчик ничего не понимал. Да этого и не требовалось. Немец хотел умаслить его, чтобы убить. Слова врага ничего не стоили.

– Wo bist du hin, Welpe? Verfluchter Kommunist! Hitler wird uns zum Sieg führen![8]

Немец бродил поблизости. Если прислушаться, станет слышен хруст снега под его сапогами. Мальчика спасала вьюга, создавшая почти нулевую видимость. Подступающая ночь тоже играла на руку. Ноги упирались во что-то твёрдое. Он осторожно загнул голову и увидел окоченевший труп молодого солдата. Полуприкрытые веками глаза нагоняли жути. На продырявленном кителе растеклось бурое пятно. Он пришёл в Россию за славой, а нашёл позор. По заслугам и награда.

– Ich weiß, du bist hier irgendwo! Steig aus, ich werde dir nicht wehtun![9]

Немец хищно рыскал по сугробам, уподобляясь дикому зверю. Мальчишка заметил на левом бедре покойника штык-нож. То ещё оружие против автомата, но выбирать было не из чего. Сбежать незамеченным от безумного фашиста задача не для шестого класса. И штык мог пригодиться. Сдаваться без боя Мальчик не собирался.

Он перевернулся на сто восемьдесят градусов, оказавшись лицом к лицу с трупом. Заиндевевшие пальцы не слушались, отцепить нож с пояса не удавалось.

– Meine armen Brüder! Der Führer hatte recht, ihr seid Untermenschen![10] – кричал немец, одурманенный жаждой крови, сопровождая тевтонскую брань беспорядочной пальбой. Всего с десяток метров отделял его от Мальчишки. Вот он, поворачивая дуло подвешенного на груди пистолета-пулемёта направо и налево, как лозоходец, присел на корточки. Притравленный взгляд блуждал по рельефной скатерти поля в поисках противника. Отмеченное печатью огня лицо вытянулось в неприкрытой злобе.

– Wo hast du dich versteckt, kleiner Schurke?! Hör auf mit diesen dummen Spielen![11]

Мальчика укрывал бруствер из мертвеца. Подвижность в пальцы не возвращалась, сколько бы он ни согревал их своим дыханием. Всё, что он смог, это снять со штыка ножны. Всего несколько шагов могли выдать его положение. Отдавать свою жизнь на волю случая было неразумно. Убийца отца продолжал вульгарно свиристеть на недоступном языке. Чем дольше Мальчик лежал в снегу, тем больше каменели от холода конечности. Если его не прикончит немец, то это сделает мороз. В метель каждый градус можно смело умножать на два. К вечеру температура опустилась как минимум до двадцати градусов холода. Остатки кострищ чадили, отдавая последнее тепло. Капкан захлопнулся.

Четырёхметровый ров пролегал позади, разрезая поле пополам. Если и получится перемахнуть через него, велика вероятность получить пулю в спину. Метаться в самом рву, лавируя между сожжёнными танками, тоже верная смерть. Драку на кулаках с взрослым ему не выдержать. Немец пристрелит его, и делу конец. Но и помирать задарма Мальчику не пристало. Он решил драпать, пока одежда совсем не примёрзла к земле.

Полагаясь на прыть юности, он помчался ко рву. Обожжённое лицо немецкого вояки покоробило злостью. Вместо слов красноречиво застрочил автомат. Пули пролетали мимо долговязого беглеца, исчезая в безвестности.

Спрыгнув в ров, Мальчишка тут же забрался на другую сторону по осыпавшейся земле. Контуры деревни проступали всё отчётливее. Он бросил взгляд через плечо и с ужасом обнаружил, что немец гнался за ним, сжимая в руке нечто похожее на клинок.

Наверное, истратил все патроны, подумал Мальчик.

Догорающие развалины родного села встретили его могильным безмолвием. Распростёртые трупы застыли в немом укоре. Ещё утром здесь цвела жизнь. Что не отбомбили самолёты, довершили танки с гаубицами. Пурга заносила следы варварских преступлений. Пепел смешивался со снегом, окрашивая местность в торфяные цвета. Дом Мальчика находился на другом конце села. Мать работала санитаркой и эвакуировалась с госпиталем в Москву ещё в начале ноября.

Мальчик старался быстрее оставить позади окружавший его кошмар. Он бежал без оглядки через безжизненные руины, плутая, чтобы немец отстал, и не понимая, что теперь делать. Мир его детства был принесён на алтарь войны. Смерть собрала знатный урожай. Исчезли знакомые с пелёнок улицы, уцелевшие дома полизывали языки пламени. На глазах Мальчика застывали слёзы, внутри кипела ярость.