У мамы был прекрасный голос. Она никогда не занималась вокалом профессионально – жизнь выдалась слишком тяжелой – зато с удовольствием пела для родных и друзей, и согласилась порадовать нас всех песнями Лолиты Торрес на будущем концерте. Однако никто не отважился бы организовывать концерт, состоящий исключительно из любовных песен. Тут-то и влетела на сцену я, голубь мира, –     одна из многих наряженных в костюмы по такому случаю детей. Дом культуры собирались специально украсить, а местный хор готовился открыть концерт обязательной коммунистической песней. Любви оставалось послушно ждать своей очереди. Мне тоже нашлось место в хоре. Мама нарисовала голубя мира на двух листах бумаги, которые затем склеила в виде шапочки. В этой шапочке я отправилась на репетицию, где мы пели девять куплетов песни «Партия – наш рулевой», которую все знали наизусть:

За пару дней до концерта к нашим хозяевам приехал гость. У него было удивительное, как мне казалось, имя – Максимилиан. Я была просто очарована. Максимилиан оказался этническим немцем и мужем сестры хозяйки. Я никогда раньше не встречала немцев.

После революции была создана целая республика поволжских немцев, которую в газетах того времени называли «сталинским цветущим садом», потому что ее жители добились значительного роста промышленности и сельского хозяйства. Когда разразилась Вторая мировая война, всех их – мужчин, женщин, детей, старых и малых – выслали на самые окраины Советского Союза. За тысячи и тысячи километров. 774 178 самых обычных советских граждан, этнических немцев, вырвали с корнем, усадили в теплушки и отправили в Казахстан, Сибирь и на Урал.

Гость с красивым именем приехал издалека, чтобы сообщить хозяйке о смерти ее сестры, и приехал тайком, потому что не смог получить разрешение покинуть Казахстан, куда их в свое время сослали. То есть, совершил преступление! Он пробыл в гостях два дня, практически не выходя из дома. Два дня в доме шептались, а не разговаривали в полный голос. Мама, вечная преступница, нашла в немецком Максе родственную душу. В прошлом он был учителем музыки и играл на рояле. Пианино в доме культуры и Макс появились в деревне примерно одновременно, и слились в единое целое с золотым маминым голосом. Два случайно встретившихся человека говорили в каменном здании с длинными скамейками на языке музыки. Мы, дети, сидели в углу и зачарованно слушали.

Наступил день концерта.    И в тот же день наш хозяин, у которого мы снимали дачу, должен был явиться в ближайшую больницу для ежегодного осмотра, чтобы получить очередное медицинское подтверждение своей инвалидности. Систему ведь на мякине не проведешь. «Ну-ка, ну-ка, посмотрим, не отросли ли у меня ноги с прошлой проверки? Нет, вроде не отросли». И все равно, ноги (которых у него не было) в руки, и дуй в больницу. Вечером его втащили в дом культуры и поставили на доске в конце одного из рядов. Мое место было рядом, между ним и его женой. Мама подарила ей один из запретных платков с синими цветами и зелеными листьями, и в этот особый вечер она накинула его на плечи. В зале собрались наши друзья-молодые врачи, местные, солдаты из воинской части и дачники. Я пела вместе с хором «Партия – наш рулевой»:

То, что чувствовала публика, пока хор восхвалял партию, а все собравшиеся ждали Лолиту Торрес, сложно выразить по-датски, но в русском языке есть для этого красивое слово «предвкушение». Вкус будущего во рту.

Будущее поджидало своей очереди прямо за кулисами. Наконец мама и Макс вышли на сцену. Макс сел за пианино, а мама превратилась в Лолиту:

Правой рукой я держала за руку инвалида на деревянной доске, левой – его жену в запретном платке. Зал всхлипывал.

В Советском Союзе невозможно было жить в реальности, это причиняло слишком много боли. Сколько бы чудовищных испытаний ни выпадало на долю советского человека, пропаганда продолжала настойчиво внушать ему, что он живет счастливой жизнью. За смертью Сталина последовали разоблачения преступлений властей, и вдруг – после сорока лет войн, голода и государственного террора – в сознании появились дыры, потому что люди начали понимать, что вся их жизнь была ложью. В это-то время и подоспели аргентинские мюзиклы о любви – и только о любви, и заполнили дыры в сознании, ранее занятые коммунистическими лозунгами.

Ссыльный немец и моя мама-еврейка увлекали публику за собой к новой иллюзии, и никто в тот вечер не остался равнодушным.

Макс уехал в тот же вечер. Хлеба в эту ночь не привозили, так что нам не нужно было стоять в очереди. Во главе с партией – нашим рулевым – мы держали курс в утешительные объятия Лолиты.

Этот был самый счастливый день моей жизни в Советском Союзе. День, когда мое сердце билось в унисон с сердцами двухсот двадцати миллионов человек. Когда сто пятьдесят национальностей, пятнадцать республик и одиннадцать часовых поясов в едином порыве плакали от радости и обнимали незнакомых прохожих на улице.