— Юрген, кто-то должен сделать это, — я бросаю на него короткий взгляд. — Отомстить за Стефана, за твоего сына, жену и убить Крумбайна! Ты ведь сам предлагал мне это, помнишь?

— Да, потому я здесь, с тобой, — соглашается он. — Но один день ничего бы не решил. К нам шла целая армия, Ката, и они готовы были встать под твои знамена. Но ты почему-то выбрала путь одинокого воина. Не потому ли что ты хочешь погибнуть героем и доказать всем, что была достойна выжить?

— А почему ты здесь? — задаю я встречный вопрос и пытаюсь поймать взгляд доктора, но он упорно разглядывает, собственные колени и завеса из волос скрывает от меня выражение его лица.

— Мы с тобой похожи, — усмехается он, так и не поднимая головы. — Чувство вины заставляет нас совершать глупости. Но знаешь, я не хочу умирать, — он, наконец, глядит прямо на меня. — И за это я должен благодарить тебя.

— В каком смысле? — я чуть хмурюсь и снова смотрю на дорогу. Доктор не отвечает, и я ощущаю, как щеки заливает краска смущения. Мне не стоило так сильно сближаться с ним, чтобы в голову не лезли идиотские мысли о чувствах, которым не место на войне. Чуть помолчав, я задаю вопрос:

— Хочешь сказать, я должна была дожидаться подкрепления? Но тогда Петер уехал бы один и погиб, — я понижаю голос до шепота и оборачиваюсь назад, но напарник спит и не слышит нас. Тогда я добавляю: — Я не хочу умирать, Юрген, ты неправильно меня понял. Я лишь хочу убить этого жестокого ублюдка — Крумбайна и уберечь человека, которого могу назвать отцом от гибели.

Хиршбигель тяжело вздыхает, достает термос с кофе, и налив стакан протягивает мне. Не знаю, можно ли считать это знаком примирения, но мне хочется так думать. Допив, я возвращаю ему стаканчик, и наши пальцы соприкасаются на пару секунд. Я замечаю: доктор пристально смотрит на меня, но головы не поворачиваю. Мне неловко, я не привыкла быть настолько откровенной с людьми и, признавшись ему — чувствую себя голой.

— Просто будь осторожна, — говорит он, наконец, и наливает себе кофе.

Минут через двадцать я понимаю: кофе сыграл со мной злую шутку, мочевой пузырь переполнен и мне срочно нужно найти укромное место чтобы облегчиться. Я оглядываюсь по сторонам, но кругом по-прежнему некошеные поля и лишь на горизонте виднеются крыши каких-то строений — возможно заброшенные поселки или фермы. Я останавливаю фургон и в ответ на удивленный взгляд доктора объясняю:

— Схожу проветриться, недалеко.

Он понятливо кивает и предлагает:

— Хочешь, я сменю тебя за рулем, как вернешься?

— Я пока не устала, лучше иди в салон и ложись спать, — отвечаю я и, не дождавшись его ответа, выскальзываю наружу.

За пределами машины звенит лето: в траве стрекочут кузнечики, над полями кружат птицы, бабочки с пестрыми крылышками порхают с цветка на цветок, а воздух такой горячий, словно кто-то включил гигантский фен прямо мне в лицо. Я одета не по сезону: плотные джинсы, рубашка с длинным рукавом поверх тонкой футболки, никакого головного убора. Я не успеваю сделать и пары шагов, как спина покрывается липким потом.

— Какого дьявола так жарко, — бурчу себе под нос и оборачиваюсь на фургон.

Он выглядит тут чужеродным, и мне на пару мгновений кажется, что все это нереально и мы, словно Дороти из Канзаса застряли в Волшебной стране, но я встряхиваю головой, отгоняя морок, и делаю шаг в траву. Горячие сладковатые ароматы цветущих полей наполняют нос, стебли неприятно колют открытые участки кожи. Трава тут такая высокая, что когда я отхожу на сотню метров и присаживаюсь, она полностью скрывает меня. Мне живо вспоминаются кукурузные поля моего детства. Они начинались сразу за нашим домом, и в начале осени, когда початки вызревали, а высота стеблей достигала человеческого роста, я любила играть среди кукурузы в прятки, а мать ругала меня, страшась, что я потеряюсь. Отец же никогда не бранился, позже я поняла почему — ему было все равно…

Закончив свои дела, поднимаюсь в полный рост, но не успеваю сделать и шага, как мне в затылок упирается что-то твердое, и я слышу:

—Ни звука, а то прикончу!

Голос у мужчины низкий, с хрипотцой и я почему-то уверена — он сделает то, что обещает, если я не послушаюсь. Мы давно на территории «Безымянных», наивно полагать, что тут могут быть хорошие люди, но все я пытаюсь:

— Эй, слушай, я не из банды и даже не вооружена. Мы ничего не… — я умолкаю, потому что замечаю движение на дороге, там, где стоит наш фургон. Там люди, много людей одетых в чёрное, и я не понимаю, как могла не заметить их раньше? Кто они такие?

— Иди, — мужчина толкает меня в спину. — И без фокусов.

— Что вам надо? — я пытаюсь обернуться, но получаю болезненный тычок в спину.

— Господин сказал привезти тебя живой, женщина, но он ничего не говорил о твоих спутниках. Так что если попытаешься сделать хоть что-то, я самолично прикончу их, ясно?

Желудок сжимается и, несмотря на жару по спине пробегает холодок. Я судорожно сглатываю и выдавливаю едва слышно:

— Я поняла и буду послушной.

— Будешь, куда ты денешься, — судя по всему, мой конвоир усмехается и снова тычет мне в спину пистолетом. — Топай к дороге, медленно и руки держи на виду.

Я делаю то, что он требует, при этом ни на секунду не отвожу взгляда от фургона. Люди окружают его со всех сторон, они готовятся напасть, и я до одури боюсь что Петер, поняв, что происходит, активирует бомбу. Я слишком хорошо знаю своего напарника, он из тех, кто будет сражаться до последнего вздоха.

Ленивую тишину июльского полдня разрывает рокот двигателей мотоциклов и одновременно с этим фургон атакуют. Я обещала не дергаться, но рефлексы тела опережают разум. Я падаю в траву, сгруппировавшись, а потом, сделав кувырок, рывком вскакиваю на ноги лицом к моему конвоиру. Успеваю заметить густую бороду, скрывающую половину лица и холодные глаза-щелочки, а еще дуло пистолета, направленного прямо на меня. Он даже не удивился моему маневру. Ударом ноги пытаюсь выбить оружие у него из рук, но он оказывается быстрее. Не удержавшись, я падаю на спину, он склоняется надо мной и замахивается левой рукой. Кулачище у него огромный словно молот, я отрешенно думаю, что будет очень больно и зажмуриваюсь. За мгновение до того как мир меркнет, а я тону во вспышке боли, слышу сухой треск автоматной очереди. Горечь наполняет сердце, похоже, я снова стала причиной гибели близких людей. Доктор сказал: мы не должны искать смерти, чтобы избавиться от чувства вины, но прямо сейчас я надеюсь, что суровый бородач прикончит меня и на этом все закончится, но знаю — этого не будет. Ведь «господин» приказал привести меня живой…

========== Глава двадцатая. ==========

Fürchte kein Unglück keine Qual

Ich bin bei dir und halte dich

Ich halte dich in der Dunkelheit

Первое что чувствую — мучительная боль в правом поврежденном плече, словно тысячи пчел жалят одновременно, она настолько яркая, что на её фоне меркнет остальное: ломота в спине, горячая пульсация крови в разбитой губе и довольно сильное головокружение. Пытаюсь пошевелить рукой и понимаю: не могу — я связана. Сознание возвращается медленно, голова гудит. Я с трудом разлепляю веки, но вижу лишь черноту. Ослепла. Этот ублюдок избил меня так сильно, что я потеряла зрение. Пытаюсь закричать, но от ужаса горло сводит спазмом и мне не удается издать ни звука. Хочу успокоиться, но не выходит. Дыхание жаркое, воздух пахнет гнилью, а во рту привкус собственной крови. Я нервно кручу головой и понимаю — это не слепота, а кто-то завязал мне глаза черной тряпкой. Замираю и прислушиваюсь. Я определенно сижу на чем-то мягком, руки связанные за спиной нащупывают бархатистую ткань обивки сидений. Судя по низкому гулу и вибрации, я в машине, возможно в нашем фургоне, пристегнута и обездвижена. Кроме гула двигателя и шелеста колес слышу тихое сопение справа. Конвоир или другой пленник? В голову словно напихали острых шипов — любое движение отдается в висках, но самое мучительное давящая боль в долбанном плече. Похоже, тот, кто связывал, опять вывихнул мне руку. Закусываю губу, чтобы не застонать и в этот момент машина рывком останавливается. Меня швыряет вперед, но натяжение ремня безопасности усиливается, он вжимает в сидение, и давление на плечо становится сильнее. Я и не думала, что может быть хуже, но оказалось — ещё как может. Вспышка боли пронзает тело. Приглушенный стон против воли срывается с губ. Перед глазами пляшут цветные круги, в ушах шумит, по лбу стекают струйки холодного пота. Несколько секунд ничего не происходит, а потом я слышу, как с лязгом открывается дверь фургона. Дурнота накатывает волнами и каждая последующая все мощнее, я пытаюсь ухватиться за реальность, удержаться в сознании, но это сильнее меня, и я снова отрубаюсь.