И вот сейчас я сижу на диване и смотрю на Мартина, бледного от пережитого кошмара и не могу думать ни о чем кроме этого взгляда. Мне страшно даже представить, что со мной случиться, если Тилль мертв и мы найдем его тело в спальне.

Не помня себя от ужаса, я вскакиваю с дивана и бросаюсь к его комнате. Слышу, как за мной бежит Юрген. «Это хорошо, — думаю я отрешенно. — Если упаду в обморок, он сможет помочь».

Я распахиваю дверь и влетаю в комнату. Тилль лежит на спине, сложив большие ладони поверх одеяла и на несколько страшных мгновений мне чудится, что он уже мёртв. Но вот глаза его открываются, и я ловлю встревоженный взгляд. От облегчения подкашиваются ноги, и я с трудом дохожу до постели и опускаюсь рядом на колени, беру его за руку.

— Что случилось? — чуть слышно произносит Тилль и закашливается. Он такой бледный, что сквозь кожу видны голубоватые вены на висках, и меня снова накрывает паника.

— Йонас умер, — говорю я, сдерживая подступающие к горлу рыдания. — У него тот самый вирус.

Юрген подходит вплотную к кровати, и мне приходится чуть посторониться. Он ощупывает шею Тилля, хмурится, просит того оценить свое состояние по шкале от 1 до 10 и Тилль снова закашлявшись называет цифру «три».

— У вас есть прививка? — спрашивает доктор и Тилль отрицательно качает головой. У меня внутри словно что-то обрывается и стремительно летит в пропасть.

Когда Юрген поворачивается ко мне и говорит что, скорее всего, у Тилля тоже тот самый вирус, я могу лишь с трудом кивнуть в ответ, а потом мир начинает стремительно вращаться, и я проваливаюсь в черноту.

========== Глава шестнадцатая. ==========

***

Три дня проходят как в тумане — почти не ем, кое-как сплю, ухаживаю за Тиллем, что-то делаю по хозяйству, но при этом чувствую себя так, словно это у меня вирус и это я балансирую на грани жизни и смерти. Впрочем, частично так оно и есть. Я тоже больна, и вирус мой зовется — любовь. Понимаю это на второй день, когда сижу рядом с постелью спящего Тилля и до боли в глазах всматриваюсь в его лицо, пытаясь запечатлеть в памяти любимые черты.

Теперь, когда Йонас умер, вторая постель свободна, и я провожу в этой комнате большую часть дня и всю ночь. Тилль очень плох, поэтому я почти не отдыхаю, напряженно прислушиваясь к его тяжелому дыханию, и стараюсь не думать о смерти. Чаще Тилль спит, вернее, проваливается в горячечный бред, в котором часто зовет Рози или просто стонет. Её имя, звучащее из его уст, оставляет на моем сердце незаживающие ранки, они постоянно саднят и мне хочется вырвать его из груди, чтобы избавиться от мучений.

Кроме меня тут бывает только доктор, он привит и не боится заразиться. Остальные же, включая приставучую Лили держатся от Тилля подальше. Оказывается, даже сильное желание быть рядом с кумиром значительно меркнет в свете страха собственной смерти. Хотя может это Мартин запретил ей появляться тут, я ничего не знаю об этом, потому что не видела его с того самого дня, когда он сообщил нам о гибели Йонаса. Я больше не думаю об ополчении, о Крумбайне, Стефане. Мой мир сузился до границ этой самой комнаты и все что меня сейчас волнует — здоровье Линдеманна.

Сегодняшняя ночь выдалась спокойной. Высокая температура Тилля, которую мы с Юргеном не могли сбить три дня к ряду, чуть понизилась, и его дыхание выровнялось, а я, наконец-то уснула. Утром он пришел в себя и, кажется, даже чувствовал себя неплохо. Я принесла ему чая и легкий завтрак, он съел его и пошутил что теперь, после того как я вернула его к жизни, обязан на мне жениться, но все-таки был еще слишком слаб и вскоре снова уснул.

Мне нужно сходить в душ, привести себя в порядок, да и самой поесть, но так страшно уйти из комнаты и оставить Тилля одного. Я сажусь на табурет рядом и снова пристально разглядываю его лицо — усталое, небритое, с глубокими морщинами и крупными чертами — и в который раз ругаю себя за то, что позволила чувствам взять надо мной верх.

— Ката, как он? — в комнату заглядывает Юрген.

— Лучше, — отвечаю я шепотом, встаю и иду к дверям. Не хочу, чтобы Тилль проснулся от нашей болтовни, сейчас, впервые за долгое время, его сон по-настоящему спокоен.

Я выхожу в коридор, тихонько притворив за собой дверь.

— Он поел, а сейчас отдыхает, температура снизилась и кажется, идет на поправку, — говорю я уже в полный голос.

Юрген кивает и пристально смотрит мне в глаза.

— А ты? — спрашивает он.

— А что я? Все, как и раньше — здорова.

— Ты поела? — он чуть улыбается. — Ты выглядишь измотанной, нельзя так, Ката.

Я отвожу взгляд и молчу. Что я могу ему ответить? И сама знаю, так нельзя. Любовь сделала меня глупой, слабой и зависимой.

Он кладет руку мне на плечо, и я снова поднимаю взгляд. Я вижу, он не осуждает, а лишь хочет помочь и меня буквально прорывает:

— Юрген, я ведь не хотела этого всего, понимаешь? После того как Стефан погиб мне и думать о том чтобы в кого-то влюбиться, было противно. Даже не знаю, почему меня так перемкнуло. Ненавижу себя за это. Я словно потеряла разум, превратилась в глупую барышню из бульварного романа. И самое ужасное, что я все время боюсь. Страх сожрал меня изнутри и теперь там гнилое болото. Как я смогу сражаться, когда так напугана?

— Боишься чего? — спрашивает он мягко.

— Что он умрет… Что выживет, но погибнет, когда мы отправимся к «Безымянным»… Что он спасет свою Рози и они снова будут вместе, а я останусь не у дел, или что он все же улетит в США, когда все кончится и разобьет мое сердце.

— А что он сам говорит об этом?

— Ничего, — я пожимаю плечами.— Он не знает о моих страхах и всем остальном… Не хочу, чтобы знал.

— Даже не догадывается о твоих чувствах? — уточняет Юрген, и я молча киваю. — Но почему?

— Если я откроюсь ему, то буду полностью в его власти. Любовь делает меня слабой.

— Странное у тебя представление о любви, Ката. Настоящая любовь приносит в сердце радость, а вовсе не делает тебя слабой. А то о чем ты говоришь вовсе не любовь, это эмоциональная зависимость, и тебе следует понять, почему так случилось в ваших с ним отношениях. Я не психолог, но кое-что в этом понимаю. Здоровые отношения дают тебе силы, ты хочешь творить, а не приносить себя в жертву, ты не боишься диалога и готова принимать последствия его и своих решений. В твоем же случае ты сама обрекаешь себя на страдания из-за страха перед будущим, которого все равно никто не знает. Если бы я постоянно думал о том, что когда-то могу потерять жену и ребенка, то вся моя счастливая семейная жизнь превратилась в ад.

— Думаешь, мне нужно поговорить с ним?

— Страх расставания это, прежде всего твоя неспособность вынести свои собственные переживания, так что сначала попытайся разобраться в себе. Возможно, все дело в том, что случилось с твоим мужем, а то, что ты принимаешь за любовь, всего лишь попытка заглушить чувство вины и попытаться все исправить. Сейчас твоя основная задача пережить сепарацию.

— Сепарацию? Ты говоришь о том, что мне нужно бросить его?

— Да нет же! Я вообще не о том, Ката, — он тяжело вздыхает. — Пойдем, выпьем кофе, тебе нужно отдохнуть и отвлечься.

В столовой мы находим Мартина. Он окидывает меня внимательным взглядом, здоровается, а потом внезапно предлагает:

— Не хочешь сегодня посидеть в дозоре.

— О чем это ты? — переглядываюсь с доктором, но тот кажется, так же удивлён, как и я.

— Последить за дорогой, — объясняет Мартин. — После смерти Йонаса у нас не хватает людей.

— Я не могу уйти, Тиллю нужен уход.

— Я побуду с ним, не волнуйся, — говорит Юрген и многозначительно смотрит на меня. — Тебе и правда стоит проветриться.

— Это только до заката, последишь за дорогой. Сегодня прекрасная погода, сухо и солнечно. Ты ведь три дня из бункера не выходила и выглядишь крайне нездоровой, — Мартин переглядывается с доктором и тот согласно кивает.

Сначала я отнекиваюсь, но они все же уговаривают меня и уже через час я, снабженная рацией, термосом с горячим чаем и свертком с сэндвичами сижу на верхнем этаже полуразрушенного здания, и щурюсь от ярких солнечных лучей, проникающих внутрь через оконные проемы. Внизу стоит брошенный фургон моего бывшего напарника, и я впервые за последние дни думаю не о Тилле, а о Петере и том, что привело его сюда и как он связан с Крумбайном.