— Герр Хиршбигель, вы здесь давно?

— С самого начала, — он озадаченно наклоняет голову вправо. — А почему вы спрашиваете?

— Тогда вы, должно быть, помните, как нашли Еву?

— Разумеется, Мартин же вчера рассказывал вам в общих чертах.

— Да, но я бы хотела знать все подробности её появления, — я чуть улыбаюсь ему. — Вы же сможете мне помочь?

— Только с одним условием, если вы поможете мне на кухне, — он улыбается в ответ. — Мне нужно через час подать обед, а я даже не начинал готовить.

— Конечно, только хочу предупредить сразу — я крайне плохой повар.

— Это не так страшно, потому что я — отличный учитель, — он поднимается с кресла и протягивает мне руку и я, чуть помедлив, берусь за нее.

Десять минут спустя на кухне, когда я чищу картофель, а доктор уверенными движениями профессионала шинкует лук, он спрашивает меня о причинах моего повышенного интереса к девочке и я, поддавшись неясному порыву, выкладываю ему всю правду. Он внимательно выслушивает меня, а потом, отложив нож, говорит:

— Бабушка очень плоха, и мне сложно поверить в то, что вы говорите, Ката, но, в то же время, у меня нет причин сомневаться в ваших словах, — он поднимает на меня взгляд и добавляет осторожно: — Вы могли бы показать мне эту древнюю книгу и записи вашего покойного мужа? Я неплохо разбираюсь таких вещах, возможно, смогу помочь.

— Я с радостью покажу вам все сразу после обеда, — киваю я. — А сейчас, расскажите мне о Еве, пожалуйста.

Он несколько минут изучающе разглядывает мое лицо, а потом отводит глаза, снова берет нож и начинает рассказ:

— Это случилось через пару недель после того, как мы перебрались в бункер. За три дня до того как появилась девочка, в город приезжала банда и двое наших погибли. Молодая учительница и приятель Йонаса, который бросился ее спасать. Глупо вышло… — он скидывает нарезанный лук в миску, берет у меня почищенный картофель и принимается за него, продолжая:

— День был славный: весна в самом разгаре, воздух напоен медовым ароматом луговых цветов, небо чистое и высокое. Кажется, в такое утро ничего плохого случиться, не может, и все мы как-то размякли, расслабились. Марта — учительница — как ваш друг сейчас, попросилась наружу, а Михаэль пошел с ней. Он был влюблен в нее, и мы все радовались что, несмотря на боль и страдания, выпавшие на нашу долю в последние месяцы, мальчик остался способен на такие светлые чувства. Тогда мы еще не ставили часовых, потому никто и не знал, что ночью байкеры пробрались в город и расположились в старом торговом центре на ночлег, — доктор умолкает ненадолго, отодвигает доску с нашинкованными овощами и начинает искать что-то в ящиках.

Я не тороплю его, понимаю, что вспоминать о смерти товарищей ему тяжело. Юрген достает из нижнего ящика большую сковороду, ставит на плиту, зажигает огонь.

— Подайте масло, если не сложно, — просит он, указав куда-то за моей спиной. Я оборачиваюсь и вижу большую пластиковую бутылку рапсового масла в открытой полке позади меня.

— Конечно, — говорю я и приношу ему бутылку.

Я пытаюсь поймать его взгляд, но доктор не смотрит на меня, берет масло, наливает на сковороду, потом всыпает в него лук. Кухню тут же наполняет дразнящий аромат домашней еды, и я внезапно думаю о жене доктора. Была ли она и если да, то где она сейчас?

— Я не стану останавливаться на всем этом подробно, скажу только что Марту и Михаэля пытались увезти с собой, но они не дались и тогда их убили, — он тяжело вздыхает и продолжает. — Мы все были крайне расстроены случившимся и не знали, как справиться с горем. Атмосфера тут была, сами понимаете, — он разводит руки в стороны и смотрит на меня, я киваю в ответ. — И вот после похорон Лили вышла наружу, но вернулась почти сразу. Она была страшно напугана и несла несвязанный бред, вроде того что мертвые восстали и теперь они бушуют в храме. Я грешным делом решил, что у нее окончательно съехала крыша, но все же мы взяли ружья и пошли проверить. И были крайне удивлены. Из церкви доносился нечеловеческий вой и грохот, а когда мы зашли внутрь, то встретили там эту девочку. Она билась в истерике, крушила все и кричала во весь голос. Пришлось колоть ей успокоительное. Мы отнесли ее вниз, а когда она пришла в себя, то от былой агрессии не осталось и следа. Милейший ребенок, абсолютно спокойный и уравновешенный.

— И что вы, как врач, думаете насчет этого? — спрашиваю я осторожно.

— У меня есть лишь одно объяснение, — доктор закрывает крышкой сковороду и смотрит мне прямо в глаза. — Ева пережила страшную трагедию, которая и вызвала этот всплеск эмоций, но после забыла все. Механизм саморегуляции. Посттравматическая амнезия. Память заблокировала все то, с чем ребенок не в силах справиться.

— А речь? Почему она не разговаривает?

— До вчерашнего дня я был уверен, что она забыла, как это делать, но теперь уже не знаю, что и думать. И грешным делом в голову лезет всякая околонаучная чушь вроде одержимости и тому подобного, — он смущенно улыбается мне. — Я слишком хорошо помню Карла и, зная все то, что тот сделал, готов поверить в его инфернальную сущность. Последняя надежда на вас, Ката.

— Что вы имеете в виду?

— Крумбайн добился таких высот только благодаря суеверному страху своих приспешников и молве, что идет впереди него. Я не думаю что он действительно Антихрист, ему просто повезло попасть в струю. Привычный мир разваливается на части. Сами знаете, что после вакцинации умерли миллионы и это заставляет оставшихся в живых задумываться. Людям свойственно искать виновных и логичные объяснения происходящему, а апокалипсис чудесно объясняет все что происходит вокруг.

— Погодите, герр Хиршбигель, — я хмурюсь. — Но ведь вы вчера сами…

— Нет, я не говорил что верю, — он мягко перебивает меня. — Я говорил, что знаю одержимость Карла всей этой сатанинской идеей. Но помилуйте, Ката, я же ученый! Врач. Как я могу на полном серьезе поверить в подобную чушь?

— А способности Крумбайна, о которых вы говорили?

— К сожалению, пока у меня нет им объяснения, и потому я крайне обеспокоен происходящим, — он тяжело вздыхает. — И я могу понять, почему никто не решается выступить против Крумбайна, несмотря на то, что всем ясно - дальше так нельзя. Лидер “Безымянных” садист и убийца, и пока его власть сильна, мы ничего не сможем изменить. Нам только и остается, что сидеть под землей и трястись от страха. Только вот как долго мы сможем делать это? Сколько времени потребуется Крумбайну и его банде, чтобы начать прослушивать радиоэфир и выйти на нас?

Он смотрит прямо на меня, но я лишь пожимаю плечами. Доктор прав, скорее всего, скоро Крумбайн или кто-то еще из главарей догадаются прослушивать радиоэфир и обнаружат ополчение, а потом всех их перебьют по одному.

— А вы не думали собраться всем вместе и выйти против него? — спрашиваю я. — Ведь Мартин рассказывал о сотнях недовольных по всей Германии.

— До вашего появления об этом даже не заговаривали, — он качает головой. — У байкеров есть лидер, и в этом их преимущество. Такой как Крумбайн, жестокий безумец с головой забитой пугающими идеями, может вести за собой миллионы, а у нас нет никого, — он умолкает и поправляется. — Не было, пока вы не пришли.

— Вы льстите мне, герр Хиршбигель. Я вовсе не лидер. У меня к этому сукиному сыну свои счеты, и то что Мартин предложил мне помощь, чистая случайность.

— Наша жизнь вся состоит из череды случайностей и только нам решать что это — провидение или совпадение, — произносит Юрген с теплой улыбкой. — И я вовсе не льстил вам, Ката. За вами пойдут, стоит только позвать. В вас есть харизма и огонь в глазах, вам под силу сделать то, что не может никто другой.

— О чем это вы?

— Я говорю об убийстве, — он напряженно смотрит мне в глаза. — Убив Крумбайна, вы низвергните культ его личности. А когда он будет мёртв, мы — ополченцы, сможем убедить людей, что одержим победу над другими бандами, и вернем на улицы Берлина закон и порядок. Пускай не сразу, но хотя бы сможем двигаться в этом направлении.