— Доктор Юрген Хиршбигель, — представляет его Лили и спрашивает, обращаясь к нему: — А где папа?

— Сейчас придет, — отзывается доктор. — Здравствуйте, друзья. Мне сказали вы приехали издалека, чтобы разузнать всю правду о Карле Крумбайне?

— Да, все верно, — отвечает Тилль.

— Замечательно, я очень рад буду вам помочь, — Юрген указывает на диван. — Давайте присядем и поговорим, а наша милая Лили принесет всем чая.

Голос у него мягкий как бархат и я сразу же против воли проникаюсь к нему расположением. Лили же, кажется, недовольна новым поручением, она бросает взгляд на Тилля, но он этого не замечает, внимательно разглядывая доктора.

— Ладно, — соглашается, наконец, она и уходит.

Мы размещаемся на диване: доктор в центре, мы с Тиллем по краям. Я пытаюсь определить возраст Хиршбигеля, но это не так просто. У него гладкое лицо, почти без морщин, но при этом в волосах полно седины и глаза усталые и мудрые, как бывает у стариков.

— Лили хорошая девочка, — говорит он приглушенным голосом. — Но после того как ее маму убили, она сильно изменилась. Психотравма привела к интимно-личностным последствиям на биологическом уровне.

— Вы психиатр? — спрашиваю я.

— О, нет! — он улыбается и качает головой. — Я — физиотерапевт. Психиатром был мой покойный друг Давид Вешке, и как я понимаю, вы хотите знать именно о нем, не так ли?

— Если это возможно, — я переглядываюсь с Тиллем, тот согласно кивает и добавляет:

— Нам необходимо узнать все, что касается Карла Крумбайна и его диагноза. Дело в том, что ходят слухи… — Тилль умолкает, подбирая нужные слова, но доктор, кажется, итак все понял.

— Говорят что он Антихрист, вы об этом? — Тилль кивает. — Это для меня не новость. Сам Карл считал себя сыном Сатаны и да, у него имелись некоторые странности, которые невозможно было объяснить с помощью науки.

— Это вы о чем? — Тилль хмурится.

— На него не действовали препараты. Мы давали пациентам нейролептики, они снижают психомоторное возбуждение и двигательное беспокойство. Крумбайн тоже принимал их, но они не производили на него должного эффекта. Хотя Давид и не верил в это, уверял, что я ошибаюсь и выдаю желаемое за действительное.

— А с чего вы взяли, что они не действовали? Вы проводили анализы? — спрашиваю я.

— Нет, что вы. Мне бы не позволили. Но я видел его глаза. Они оставались ясными, как у младенца. Если бы не это, то я бы и не догадался. Карл обладал настоящий актерским мастерством. У него было диссоциа́льное расстройство личности, а люди с таким диагнозом прекрасные имитаторы. Сами они почти ничего не испытывают: ни чувства вины, ни сожаления, ни любви, но зато умеют копировать реакции других людей.

— Значит он все же псих, а вовсе не Антихрист, — я смотрю на Тилля, но доктор Хиршбигель мягко говорит:

— Может он и не был Антихристом, но у него определенно имелись скрытые таланты, — я поворачиваюсь к нему, и доктор с улыбкой добавляет. — Мартин сказал мне, что теперь этот парень получил власть и заправляет этими проклятыми бандитами, так вот, я даже не удивлен. Все к этому и шло.

— Что за таланты? — уточняет Тилль.

Доктор сцепляет пальцы в замок, кладет на колени, некоторое время молча разглядывает их, а потом говорит, не поднимая головы:

— Он знал все наши самые сокровенные тайны. Грязные секреты, непотребные желания плоти, то, что прячут даже от самих себя. Он искушал всех нас, как истинный Сатана. Карл умел увлечь любого. Давид умер лишь потому, что позволил этому человеку стать для него чем-то большим, чем пациент.

Он умолкает, расцепляет пальцы и откидывается на спинку дивана. Мы с Тиллем ждем продолжения, но доктор молчит, и тогда я спрашиваю:

— Я не понимаю, в каком смысле чем-то большим?

— Давид был скрытым геем, — отвечает доктор и поворачивается ко мне. Глаза у него светло-серые и вокруг зрачка странные темные точки, словно спутники, вокруг планеты.

— Вы хотите сказать, он вступал с пациентом в интимные отношения? — уточняю я, но доктор отрицательно качает головой и снова мягко улыбается.

— Не вступал, но в глубине души хотел этого. Вы видели Крумбайна? — он смотрит на меня.

— Нет, никогда, — я пытаюсь поймать взгляд Тилля, но он с деланным вниманием разглядывает собственные пальцы, сложенные на коленях.

— Тогда, я должен объяснить, — Хиршбигель понимающе кивает. — Парень — красавчик: смазливое личико, чувственные губы, глаза как два бездонных озера. Ангельская внешность, за которой скрывается демоническая сущность. Давид влюбился в Карла и позволил тому манипулировать собой. Крумбайн с легкостью использовал Давида, а в благодарность создавал иллюзию взаимности. Если вы взглянете на записи профессора, то наверняка найдете там душещипательную историю нашего психопата. Бедный мальчик, которого злобный приёмный отец пытался избавить от гомосексуальности с помощью ремня и молитвы. Только все это чушь собачья! Крумбайн вовсе не гей. У него не может быть чувств ни к кому, независимо от пола. Только вот Давид хотел верить в обратное и считал, что для исцеления мальчику требуется любовь.

— Но постойте, Крумбайн ведь изнасиловал профессора Вешке — говорю я. — Разве это не подтверждает его гомосексуальные наклонности?

— О нет, — доктор Хиршбигель снова печально улыбается. — Это подтверждает лишь то, что он насмехался над чувствами Давида. Карл вовсе не свою половую потребность удовлетворял, ему нужно было почувствовать власть. Обычно изнасилование выступает для насильника как попытка, в основном бессознательная, компенсации индивидуально-психологических дефектов личности в преступном поведении. Но Карл Крумбайн ничего не делал бессознательно, уж поверьте мне. Он лишь воплотил в жизнь тайные фантазии Давида, вот что я считаю.

Я переглядываюсь с Тиллем и, судя по выражению лица, ему теория доктора Хиршбигеля тоже кажется странной. Я хочу задать еще несколько вопросов, но не успеваю. Возвращается Лили с подносом, а за ней в гостиную входит ее отец, и незнакомый рыжеволосый парень лет восемнадцати. Одет он слишком торжественно: в белоснежную рубашку с галстуком и черные брюки. Парень бросает на меня равнодушный взгляд, а потом замечает Тилля и по его лицу пробегает тень, но он быстро берет себя в руки и дружелюбно улыбается.

— Привет, я Йонас Шварц, — говорит он. — Добро пожаловать.

— Привет Йонас, — говорю я и, поднявшись ему, навстречу протягиваю руку.

Рукопожатие хороший способ понять, что представляет собой тот или иной человек, а с этим парнем мне хочется знать наверняка. Я помню слова Мартина насчет него, к тому же мне совсем не понравилось, как он посмотрел на Тилля. Чуть подумав, юный Шварц пожимает мою ладонь. Руки у него теплые и неприятно влажные, а глаза бегают, и это окончательно убеждает меня, что с Йонасом лучше держать ухо востро.

После чая нас знакомят с еще двумя обитателями бункера: пожилой женщиной все зовут ее просто «бабушка», которая по словам доктора, давно не знает на каком она свете, и девочкой лет восьми. Мартин рассказывает нам, что ребенка нашли в церкви. Никто не знает, кто она такая и что делала в их городке. Девочка не разговаривает, но прекрасно понимает все, что ей говорят, и не выказывает никаких признаков посттравматического синдрома: страха, раздражительности, вспыльчивости, плаксивости или ночных кошмаров. При себе у нее был небольшой рюкзак, в котором обнаружилась бутылка воды, пистолет и изображение Девы Марии на деревянном образке. Имени девочки тоже никто не знает, и ее стали называть Ева. Кажется, сама она ничуть не возражает и откликается.

Живет Ева в комнате вместе с Лили куда нас и приводят. Девочка выглядит очень маленькой и беззащитной и у меня против воли сжимается сердце. Тилль шутит с ней, треплет по голове и она улыбается ему в ответ. Действительно, никаких признаков страха или паники. Абсолютно здоровый ребенок. Я подхожу ближе и протягиваю ей руку.

— Привет, Ева. Я Ката, как у тебя дела?

У девочки бледная кожа, соломенного цвета волосы убраны в высокий хвост, а на носу россыпь веснушек. Она смотрит прямо на меня своими огромными янтарными глазами, а потом внезапно говорит: